- Мне трудно убеждать вас, Гард, - прервал Миллер нетерпеливо, - но неужели вы до сих пор не понимаете, что документы мне не нужны, так как все данные по установке находятся вот здесь. - И он тронул рукой свою голову. - Больше того, Чвизу эта папка тоже не нужна. Какой ему в ней толк, если он знает, что я всё знаю?
- Значит, чужой?
- Я вас не понял.
- Вы полагаете, что документы выкрал чужой человек и он же повредил установку?
- Трудно сказать, инспектор. Смотря кого считать "чужим". Того, кто связан с институтом или не связан? Я хочу, чтобы вы поняли одно: мне документы не нужны!
- А Чвиз вам нужен?
Миллер хотел было что-то ответить, но неожиданно скис и опустился в кресло. Гард почувствовал, что профессор словно бы потерял опору под ногами. По всей вероятности, Миллер возлагал слишком большие надежды на демонстрацию магнитофонной плёнки, и когда убедился, что она не произвела на Гарда должного впечатления, откровенно сник.
- Ну что ж, - сказал Гард, поднимаясь с кресла, - в конце концов, у меня теперь есть материал для раздумий. И на том спасибо. - Остановившись в дверях, он добавил: - Если ваш магнитофон, Миллер, включён до сих пор, я хочу, чтобы после моего ухода вы ещё раз внимательно прослушали слова, которые я сейчас произнесу: "Уважаемый профессор, мне трудно пока решить, помогли вы мне, продемонстрировав плёнку, или только меня запутали. До новых встреч!"
Когда Гард удалился, Миллер подошёл к своему столу и решительно нажал кнопку. За спиной профессора бесшумно распахнулись узкие дверцы, и в комнате появился Таратура.
- Таратура, - сказал Миллер твёрдым голосом, - есть важное дело…
8. ТЁМНЫЙ ЛЕС
Звонок Гарда застал Фреда Честера в ту самую весёлую минуту, когда он ссорился с женой.
С тех пор как Честер был вынужден расстаться с газетой, жизнь под одной крышей с Линдой стала для него очень трудной. Нельзя сказать, чтобы она не любила своего мужа или испытывала к нему какую-то неприязнь, но претензии Линды к Фреду явно перерастали его нынешние возможности. Линда продолжала жить так, будто Фред по-прежнему приносил домой регулярные деньги, а не случайные гонорары, - вероятно, подобным образом устроены все женщины на белом свете, которые однажды, разучившись экономить, уже никогда не могут постичь заново это немудрёное искусство. Во всяком случае, Линда и слышать не хотела о продаже пианино, на котором она раз в месяц играла попурри из современных оперетт, и тем более старенького "бьюика", у которого только чудом крутились колёса.
В этот день Линда с самого утра пилила Фреда, настаивая на том, чтобы он вновь вспомнил о своей прежней профессии парикмахера. Сначала Фред не возражал, говоря, что в любую минуту готов взять в руки ножницы и щипцы для горячей завивки, если Линда даст согласие быть его первой клиенткой. Но потом ему всё это надоело, и он серьёзно заявил Линде, что настолько перезабыл парикмахерское ремесло, что наверняка будет среди прочих парикмахеров "каменотёсом". И вообще он не желает расставаться с профессией журналиста, чего бы ему это ни стоило.
- Ну вот, - вскричала Линда, - ещё не хватает, чтобы ты сам платил за свои дурацкие интервью, вместо того чтобы получать за них!
И в это мгновение зазвонил телефон, за который, кстати, уже три месяца не было уплачено.
- Старина, - сказал Дэвид Гард, - я чувствую, ты, как всегда, чирикаешь со своей милой супругой? У меня есть к тебе дело…
Гард ждал его в парке Майнтрауза, сидя на лавочке, укрытой под плексигласовым навесом. Шёл противный, мелкий дождь, и место, выбранное Гардом, было как нельзя более удачным.
Фред уже привык к тому, что Дэвид вызывал его, как правило, для совета. Прежде он был отменным поставщиком сенсационных материалов, но то золотое время для Честера благополучно кончилось на деле Миллера, и даже с самыми сногсшибательными статьями он не мог появиться в редакциях ведущих газет. С другой стороны, Дэвид в последнее время всё чаще стал заниматься делами, не подлежащими огласке.
- Что стряслось, старина? - спросил Честер, усаживаясь рядом с Дэвидом и "беря быка за рога", поскольку он знал, что у Гарда обычно не бывает свободного времени.
- Я не тороплюсь, Фред, - вопреки обыкновению сказал Гард. - В этом деле торопливость чревата…
- Ну что ж, тогда давай поговорим для начала о том, как кормят в "Лармене".
- Ого, не ранее как сегодня утром я вспомнил этот ресторан, когда Луиза сказала мне о Питере.
- Старина, - заметил Фред, - я тоже умею говорить загадками, и если ты хочешь, чтобы у нас получилась толковая беседа, я напомню тебе о Розе и Форшдермоте.
- А это кто такие?
- Позволь спросить в таком случае: кто из нас кого вызвал на это милое свидание? Быть может, лучше ты расскажешь мне, кто такие Луиза и Питер?
- Дело не в них, Фред. Я хочу спросить тебя: что ты думаешь о том, какой Миллер остался?
- Я не могу ответить на твой вопрос хотя бы потому, что не знаю, с какой целью он задан. Кроме того, ты уверен, что я вообще знаю ответ? Таратура мог бы быть тебе сегодня полезней…
- Он человек Миллера и ничего не скажет, даже если бы он и знал, что сказать, - возразил Гард. - А ты, по крайней мере, больше всех возился с тем делом, и, я уверен, оно мучает тебя ещё сегодня.
- Хорошо, Дэвид. Но при условии: карты наружу.
- Как всегда.
Они подняли правые руки, коснулись своих левых плеч, что ещё с незапамятных времён означало у них клятву в безоговорочном доверии друг к другу, и Гард в течение получаса подробно излагал Честеру всё, что ему было известно по делу Чвиза.
Собственно, знал он не так уж много. Он знал, бесспорно, что профессор исчез, как исчезла и папка с секретными документами, и мог определённо предположить, что его исчезновение было инсценировкой. Он, безусловно, знал, кроме того, что записка написана самим Чвизом и что он собственной рукой передвинул стрелки контрольных часов. Сам ли он задумал исчезнуть или его заставили, по доброй ли воле написал записку или ему продиктовали содержание и, наконец, добровольно ли он передвигал стрелки часов, - ответить на эти вопросы Гард не мог. Старик скорее всего жив, он где-то спрятан или прячется сам, но кому это нужно и зачем, остаётся тайной.
В конце концов, в этом деле могли быть замешаны совершенно посторонние люди, хотя их вход в институт и выход за его пределы чрезвычайно усложнены, если сравнивать с возможностями "своих". А "своими" были только трое: Кербер, Миллер и Луиза, которая в крайнем случае могла оказаться лишь орудием в чьих-то руках - ну, предположим, в руках некоего Питера, своего бывшего мужа, до которого Гард хотел добраться. Кербер тоже вызывал сначала серьёзные подозрения, особенно после того, как он буквально изменился в лице, когда в лаборатории были обнаружены контрольные часы. Но затем странное состояние Кербера получило разгадку, ибо именно он установил несоответствие стрелок с фактической возможностью проводить опыты. Значит, Миллер? Да, Миллер. И Гард не желает скрывать своих подозрений ни от Честера, ни от Дорона, ни от самого Миллера, который, зная о них, может предпринять кое-какие действия и тем себя разоблачить.
Но вот что интересует Гарда на этом этапе следствия: мог ли Миллер, если учесть его характер, образ мышления и прочие личные качества, убрать Чвиза и выкрасть документы? Мог или не мог?
- Я понимаю, - сказал Гард Честеру, - что ты не располагаешь точными данными, но я верил и верю твоей интуиции. Подумай, Фред, и скажи мне: какой Миллер остался?
Честер молчал очень долго, до конца испытав терпение друга. Наконец он сказал:
- Дэвид, что должна была делать эта установка?
- Какая тебе разница?
- Удовлетвори моё любопытство.
- Откровенно говоря, я и сам толком не знаю. И вообще, на кой тебе чёрт лезть в это дело, если каждый человек, знающий об установке, рано или поздно попадает в "список" Дорона?
- Я в этом списке так давно, что одним секретом больше, одним меньше…
- Хорошо, - сказал Гард. - Я понял так, что она может превращать людей в газ, а может и создавать новых.
- Печатать?
- У них это называется как-то иначе.
- Я так и думал. Появление двойника Миллера заинтересовало Дорона в той истории больше всего, и я ещё тогда понял, что старику Чвизу придётся туго.
- А Миллер?
- Что Миллер? Я иногда смотрю на тебя, Дэвид, и мне кажется, что ты появляешься рядом со мной транзитом из потустороннего мира.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Не обижайся, старина, но ты или делаешь вид, или действительно наивен, как ребёнок, если полагаешь, что от характера Миллера, и только от него, зависит его же поведение. А Дорон? А общественное мнение? А прочие внешние обстоятельства?
- Я инспектор уголовной полиции… - начал Гард.
- Очень приятно познакомиться, - прервал его Честер. - Остальное я могу сказать за тебя: "И я не лезу в политику. У меня есть труп, и моя задача найти убийцу". Всё?
- Всё.
- А я сейчас нарисую тебе варианты, и ты поймёшь, что твоей страусиной логике полтора лемма цена. Предположим, остался "плохой" Миллер - человек крайне реакционных взглядов, коварный, злой, властолюбивый, завистливый и так далее. Ну что ж, вполне логично, если он захочет убрать конкурента Чвиза, украсть документы, чтобы они больше никому не достались, получить в свои руки всю установку, а потом диктовать условия доронам и, может быть, всему миру.
- Согласен, - сказал Гард. - Вот это мне от тебя и было нужно.
- Ты, кажется, сказал, что торопливость в этом деле чревата? Куда же ты торопишься?
- Ты стал ворчлив, как твоя милая Линда.
- Один - один. Можно дальше? Так вот, представь себе, что остался "хороший" Миллер - благородный человек, с прогрессивными взглядами, честный и справедливый, гуманный и умный. Что может сделать он в подобной ситуации? Он тоже может убрать Чвиза - уговорить старика отправиться в надёжное и тайное место, - ибо понимает, что старик слишком слаб и мягок, чтобы сопротивляться Дорону, что он не борец, что он может под небольшим нажимом даже не продать, а просто отдать Дорону, всё что угодно. И конечно, может взять при этом документы, чтобы они не попали в чужие руки. Вывод: "хороший" и "плохой" Миллер могли поступить в этой ситуации одинаково.
9. ПОД ЗЕЛЁНОЙ КРЫШЕЙ
Таратура стоял перед Миллером, стряхивая пыль с локтей своего пиджака.
- Вы всё слышали? - спросил Миллер.
- Иначе зачем бы я там сидел, шеф? Этот тайник надо расширить. Душно. Антисанитарные условия работы.
- Оставьте ваши шутки, - поморщился Миллер. - Вы понимаете, что этот инспектор подозревает меня?
- Я работал с этим инспектором несколько лет, шеф. Вы абсолютно правы, он действительно подозревает вас.
- А что вы думаете обо всём этом? Кого подозреваете вы?
- Вас, шеф.
- Так. Прекрасно. Давайте начистоту. Работа Чвиза - очень важная работа. Я много думал о ней и понял, что должен помогать Чвизу. Мы работали вместе и достигли важных результатов. Я хорошо знаю последнюю модель установки. Многие детали этой модели - мои детали. Я собирал их своими руками. Мне не нужно было красть чертежи. Вы верите мне?
- Допустим.
- Если так, придётся сменить объект ваших подозрений. Кто тогда?
- Видите ли, шеф, есть два принципиально разных пути поиска. Можно искать Чвиза, а через него документы. Но можно искать документы, а через них - Чвиза. Оба исчезновения связаны между собой. Это ясно. Ясно и другое: документы похитил не Чвиз. Если бы он задумал бежать со своим изобретением, он должен был бы, простите, пристрелить вас, шеф. Ведь он знал, что вы понимаете, как устроена эта машина. Поэтому к короткой цепочке Чвиз - документы цепляется какое-то дополнительное звено или несколько звеньев. Они могут цепляться за Чвиза, могут за документы, а могут и с двух сторон. Но во всех случаях цепочка остаётся цепочкой - всё связано.
- Это логично, - прокомментировал Миллер.
- Итак, повторяю, шеф: можно начинать с Чвиза, а можно и с документов. Вы, конечно, считаете, что найти человека легче, чем пачку листков бумаги. Именно так и меня учили в полицейской школе. Но это не всегда так, шеф. Убейте меня, если в моей башке есть хотя бы одна, пусть самая дохлая, идея, где находится Чвиз. В Париже, в Москве, на острове Таити, на дне деревенского пруда, в могиле или в четырёх посылках, идущих малой скоростью в разные города по несуществующим адресам. А может быть, старик плюнул на всё и валяется четвёртый день вон в том доме напротив ваших окон? Другое дело - документы. Они исчезли из института между вечером пятницы и утром понедельника. Доступ в институт открыт очень ограниченному кругу людей. В лабораторию Чвиза - ещё более ограниченному. Круг сужается. Ближе всего к его центру вы, шеф, Кербер и Луиза. С этих людей и начал бы любой грамотный детектив. Например, такой, как я. Фантазия в нашей профессии только вредит. Я бескрылый человек, и я начал бы с вас, шеф. Но вы стараетесь убедить меня, что это никудышная затея, хотя, простите, алиби у вас нет. Только рассуждения. А слова, шеф, такой мягкий материал, что из них можно вылепить что угодно. Теперь вы спрашиваете: "Кто, если не Миллер?" Я начал бы с Луизы. Женщина. Конечно, работы больше, это верно. Но знаете, шеф, интереснее! Механизм поведения женщины - это такая штука, по сравнению с которой установка Чвиза - детский волчок. Я хочу попробовать разузнать что-нибудь интересное о Луизе.
- Хорошо, - согласился Миллер. - Лишь одна просьба к вам: всё, что вы узнаете, вы доложите инспектору Гарду. Я так хочу. Он продолжает подозревать меня, но я сам даю ему помощника.
…Таратура не терял времени даром. Ему удалось быстро установить, что Луиза Муллен двадцать восемь лет назад родилась в маленьком городишке Кролле, в шестидесяти милях отсюда, в семье мелкого лавочника Жана Муллена, скончавшегося три года назад. Её мать продала лавку и жила в Кролле, а брат, сержант морской пехоты, служил где-то в Юго-Восточной Азии. Живёт Луиза на улице Жёлтого Клоуна, где снимает крохотную квартирку.
Домохозяйка Луизы сразу сообразила, что на Таратуре можно заработать, и её пришлось "размачивать" десятью кларками. В рассказе домохозяйки была одна любопытная деталь. Никогда никто не видел Луизу в обществе молодых людей. Подруги были. Болтали, дурачились, бегали в кино. Иногда подруги приходили со своими кавалерами. Это бывало. Но Луиза - никогда. Правда, не чаще одного раза в неделю она возвращалась очень поздно. Обычно на такси. Её никто не провожал.
- Я уверена, что у неё есть возлюбленный, - сказала домохозяйка и подмигнула Таратуре.
Даже она не знала, что Луиза была когда-то замужем. В карточке полицейского управления, к которой Таратура по старой дружбе получил доступ, удалось установить, что Питер Клаус - торговец скобяными товарами, довольно средней руки коммерсант - действительно был мужем Луизы Муллен. Расставшись с ней, он женился на дочери покойного Флетчера Претта, вдова которого держала небольшой ресторан на углу Баркен-стрит и улицы св. Франциска. Полгода назад Питер Клаус объединил свой капитал с матушкой Претт, и ресторан буквально расцвёл. Никакого отношения к научному миру Питер никогда не имел, а с Луизой, судя по всему, не встречался.
"Или она таскает документы Института перспективных проблем какому-нибудь шпиону, - подумал Таратура, - или шпион является её возлюбленным, или Питер ещё не забыл дорогу к Луизе и они продолжают тайно встречаться… Во всяком случае, сейчас выслеживать её было бы глупо. После всей этой истории она, конечно, понимает, что за ней могут следить. Впрочем, я увлекаюсь, как это бывало и в прежние добрые времена. А не проветриться ли мне? Пожалуй, надо навестить старушку…"
Следующим утром Таратура уже сидел на веранде крохотного ресторанчика со странным названием "Розовый кавалер" - единственного ресторанчика Кролля, если не считать пивной "Радость" и аптеки, где подавали кофе. Таратура не спеша потягивал пиво и с каждым глотком преисполнялся мира и благодушия. Вся эта суета с пропажей старого профессора, хриплые телефоны, тайники, автомобили, потные, душные воротнички нейлоновых сорочек, торопливые обеды - вся эта бессмысленная, шумная, пёстрая городская жизнь отлетела от него. И он думал о ней так, будто всё это его не касалось, будто он уже порвал с ней навсегда, а эта веранда, и плетёные креслица, и холодное вкусное пиво, и гомон ласточек, и это высокое небо будет с ним всегда.
"Как я живу? - вдруг подумал он. - Жизнь - бег, в котором нет финиша, вернее, в котором на финише тебя ждёт Бирк. И нет никаких призов, как бы быстро ты ни бежал, а если и дарят цветы, то венки, а не букеты".
- Не хотите ли ещё пива? - услышал он за спиной голос хозяина ресторанчика и обернулся.
- Нет, спасибо. У вас отличное Пиво, и чем больше пьёшь, тем труднее остановиться.
- Мы варим его сами, без всяких химических хитростей, - засмеялся польщённый хозяин. - Я вижу, вам понравилось у нас.
- Да, очень нравится, - просто сказал Таратура и вдруг понял, что "там", в "той" жизни, он бы не смог так просто ответить.
- А надолго в наши края?
- Нет, сейчас поеду… Впрочем, надо ещё зайти к мамаше Муллен, передать ей привет от дочки. - И он снова заметил про себя, что назвал незнакомую ему женщину "мамашей", чего никогда не сделал бы "там".
- О, как хорошо! Она будет рада! Обязательно, обязательно зайдите! - обрадовался хозяин ресторана. - Это же совсем рядом. Вот её дом, зелёная крыша за зелёными деревьями… Хотите, я провожу вас?
- Спасибо, - сказал Таратура и опять подумал, что "там" никто бы не обрадовался такой крошечной чужой радости и не пошёл бы провожать его в чужой дом.
Он вошёл в зелёный палисадник и сразу увидел маленькую старушку с лейкой в руках.
- Простите, могу ли я видеть мадам Муллен? - спросил Таратура.
- Это я, - отозвалась старушка и поставила лейку на землю.
- Добрый день. Я от Луизы.
- Вы Бэри?! - воскликнула мамаша Муллен. - Ну конечно, я сразу вас узнала! Ну конечно же вы Бэри!
"Чёрт возьми, - пронеслось в голове Таратуры, - этого я не предусмотрел. Однако стоит рискнуть".
- Да, я Бэри, - сказал Таратура. - Никак не ожидал, что вы меня узнаете.
- Ну как же! Луиза так много писала о вас! Пойдёмте в дом.
И вот они уже сидят в чистенькой гостиной со старенькой мебелью и портьерами с бахромой в виде маленьких шариков, какие "там" нельзя купить ни в одном универмаге. Они сидят, и он рассказывает ей о Луизе и её работе.
- О, это так трудно - химия! - вздыхает мамаша Муллен. - Я знаю, я читала в газетах. Скажите, а это не опасно?
И Таратура рассказывает, что это совсем не опасно, а она угощает его чаем, советует попробовать джем из слив.
- Вы тоже химик? - спросила она.
- Не совсем, - осторожно сказал Таратура.
- Но ведь Луиза писала, что вы тоже работаете в этом институте?
- Да, разумеется, - поправился Таратура. - Но у нас в институте не только химики. Я занимаюсь химической физикой. Это, как вам сказать…
- О, не трудитесь, я всё равно не пойму. - Она замахала на него руками. - Лучше попробуйте вот это. Да, да, засахаренные вишни. Из собственного сада. О, это очень вкусно и даёт прекрасный цвет лица! Впрочем, вы в этом не нуждаетесь. С такой целью есть эти вишни вам положительно рано. Никогда вам не дадут ваших лет! Никто и никогда!