- Мне было прозрение. Прозрение обмануло меня.
- Мерлин рассказал мне о твоем прозрении. Оно было чистым, как пруд зимой. Ты просто неверно истолковала его. Дорожи своим даром. А я отныне всегда буду под рукой, чтобы помочь с толкованием!
- Давай! А я помогу тебе избавиться от заносчивости!
Она вдруг нахмурилась, глядя ему в грудь.
- Твой амулет тоже украли?
- Нет. Сорвался с шеи, когда я в последний раз перелезал через борт корабля, перед отплытием сюда. Он упал в реку. Страшно подумать, что скажет отец. А твой украден?
Мунда смотрела угрюмо.
- Пес украл. Прижал меня и стиснул в зубах. Я думала, он меня убьет, но он не тронул. Зато сорвал амулет со шнурка.
- Хотел бы я знать зачем. - Мальчик скрестил руки на груди. - Ты знаешь ответ?
- Нет. А ты?
- Нет. Но Мерлин, думаю, знает.
Они дружно уставились на меня. Они были такими забавными. Улланна тоже следила за мной. В ее глазах таились глубокая мудрость и еще более глубокое понимание будущего. Ее спокойный взгляд спрашивал так же ясно, как если бы она заговорила: "Ты знаешь ответ?"
Я ответил всем сразу.
- С этого холма есть ход вниз, к Дурандонду. Кто-нибудь знает, где этот ход?
- Он открывается из середины сада, - тихо проговорила Рианта. - Я знаю тропинку, что проведет тебя к нему. Катабах научил меня. Но при чем тут Мертвый?
Я едва не рассмеялся. Мертвый здесь был при всем!
- Дурандонд может знать ответ на вопрос, который меня мучит. Если я сумею поговорить с ним…
- Мы все знаем, как ты умеешь разговаривать с Мертвыми, - пробормотала Улланна.
- Да, я тоже думаю, что сумею.
- Те бронзовые псы не пропустят нас, - заметила Рианта, оглядываясь на огромные злобные глаза, следившие за нами сквозь узкое окно.
- Собаки присмирели. Совсем не трудно усмирить подобные машины.
Насмешница Ниив почтительно подхватила меня под руку.
- Мерлин усердно трудился ради нас. Так, Мерлин? Ужасно переутомился. Скоро ему придется ходить с палочкой.
Я осторожно отцепил от себя девицу и взял за руку Рианту. Мы вышли из хижины под взглядами ворчащих сторожей и проскользнули в сердце сада. Рианта вела меня по изгибам заученной на память тропы. Дорожки сильно заросли, и отыскать их было бы нелегко. Один пес из любопытства увязался за нами, но держался поодаль. И очень скоро мы вышли к огромному серому валуну, расколотому сверху вниз, расселина расширялась книзу.
- Вначале протиснуться трудно, - с беспокойством предупредила меня старейшина. - Я никогда этого не делала, но Катабах добирался до первого зала. Не представляю, что он делал там так долго, слушая подземный ветер. Думаю, это часть его тайны. Общение с древними правителями.
- Скорее всего. Если он и не общался с древними правителями, то все же думал о них и напоминал себе, как следует говорить с ними. Должно быть, для Глашатаев правителя это особенное место.
За то короткое время, что я провел с Риантой, она не выказывала печали. Они с Катабахом оба были стражами и любовниками. Между ними была сильная связь. Глашатай правителя и женщина-старейшина заменили отца и мать детям правителя и незаметно, ненавязчиво, но постоянно опекали потомство Урты. Они не смогли спасти его младшего сына Уриена; но то было во время ужасной осады крепости.
Ни горя, ни слез. Я задумался, знает ли она о смерти Катабаха. Как ее спросить?
Мы присели перед узкой щелью, слушая доносившийся снизу шепот. Я накрыл ее руку ладонью:
- Катабах…
Она с улыбкой встретила мой взгляд, перевернула ладонь, чтобы пожать мои пальцы.
- Умер. Да, я знаю. Еще будет время, чтобы подумать о нем и отыскать его, тихо упокоить.
- Кимон встретился с ним в вечной роще. Он будет спрашивать: кто убил его, как, почему? Он твердо решил отомстить за смерть брата своего отца.
Рианта вздохнула:
- Мстить некому. Катабах использовал то искусство, каким владел, чтобы сдержать этих созданий. Он сдерживал их, пока мы не проскользнули в сад и не скрылись в хижине. Он убедился, что мы в безопасности. Он воздвиг, по его словам, какую-то преграду. Мы были заперты внутри, но в безопасности от Мастера.
Он истратил все свои силы, весь свой малый дар. Износился. Другой причины я не мог придумать. И Рианта подтвердила, что я прав.
Она сказала:
- Свет вдруг потух в нем. Искра погасла. Он смотрел на меня и хмурился. Я коснулась его, и он был холодным. Он покачал головой, повернулся и ушел. Что-то в нем остановилось. То, что он сделал, защищая нас, оказалось для него непосильным делом. Оно сломало, разбило его. Иди, Мерлин, иди, ищи свои ответы. Еще будет время вспомнить Катабаха. А я должна дождаться Урту и того, что будет потом.
Она коснулась пальцем своих губ, потом - моих, повернулась и быстро убежала по тропе.
Я пошел на зов шепота сквозь щель в камне, вдоль земляного хода, уводившего в глубину. В первом зале лежали кости лошадей и оружие, прислоненное к выложенным камнем стенам. Клинки были цвета крови. Здесь не было света, но меня это уже не заботило: я прибег к свету воображения, чтобы увидеть все. Простая уловка, само собой. Мечи, копья, щиты, тонкий нагрудник из рога и кожи изысканной работы. И пять человеческих голов. Зал трофеев.
Второе помещение было таким низким, что мне пришлось нагнуться. Здесь было пусто, пахло гнилью и запустением, и сохранилось оно только благодаря заботе не знающего времени камня, создавшего зал, придавшего ему форму и поддерживающего эту земную полость. Здесь не было ничего, кроме масок: четырех личин, подвешенных к потолку на кожаных шнурках или тонких кованых полосках. Прикосновение разбило бы их. Личины были деревянными, покрыты цветной глиной, и, взглянув на них, я узнал состарившиеся лица юношей, с которыми некогда говорил в узкой лощине. Здесь были Кайлум, и Версиндонд, и Орогот. Но четвертая маска не имела лица. Она должна была изображать Радага.
Что сталось с Радагом?
Странное то было место! Оно намекало на прошлые радости и юный трепет; оно звучало предвкушением мрачного будущего. В нем не было воображения, но оно вмещало все, что можно вообразить и вызвать к жизни силой воображения. Безжизненное, но могущественное.
То было место остановки, малой смерти.
Быть может, оно предназначено было отразить тот миг в жизни каждого человека, когда восхищение перед чудом жизни покидает его, когда он оказывается пленником Срединного Царства между землей и звездами. Когда он не верит в себя. Когда ему приходится творить себя заново, признав, что орлиный взор, острый как заточенный клинок, видит лишь то, что хочет видеть, отыскивая легкую добычу, и что существует видение более широкое, чем нацеленный взгляд охотника, будь то крылатый хищник или умный алчный юноша.
Четыре маски - что же сталось с Радагом? - показывающие четырех друзей, четырех братьев, ключ к жизни в ее начале. Быть может, пустой маской Дурандонд хотел выразить свое понимание, что все в жизни лишь гладкий камень, пока встречный не оставит на нем свой знак.
Я ощутил покой этой комнаты и надолго задержался в ней.
Но, как с приходом дня, рано или поздно приходится шевельнуться, потянуться и жить дальше.
Дальше пришлось ползти по лабиринту коридоров, ведущих к погребальному залу. Никто не бывал здесь с той поры, как погребальные носилки с Дурандондом уложили на его колесницу. В свете воображения я увидел труп: он был укрыт плащом, ткань вытерлась до редкого сплетения нитей, не более скрывавших тело, чем сухожилия связывают кости. Останки пса лежали у его ног. В зал снесли вещи, которые он любил, и я призвал чары памяти, чтобы заставить их вновь засиять, засветиться эхом прежней жизни. Горшки, кувшины, шлемы, оружие, бочонки с мясом, травами, плодами и зерном. И короба, и лица детей, и резные изваяния женщин и стариков, и прекрасная статуя из светлой березы, изображавшая особенно красивую женщину, наверное, его жену Эвиан.
Тогда я призвал Морндуна и поднял мертвого правителя, наложив чары памяти на хрупкие осколки костей некогда гордого человека. Блеснул забытый дух жизни.
Дурандонд поднялся с повозки, взглянул на меня весьма сердито, как мне показалось, но потом как будто узнал и слабо улыбнулся.
Он встал, наклонив голову (потолок был низким, хотя непонятно, отчего это мешало ему, бестелесному в тот час), и прошел к дубовой скамье у восточной стены зала. Сел, склонившись вперед, сжав ладони и тяжело дыша.
- Так, снова ты, - прошептал Дурандонд.
- Снова я.
- Как давно это было?
- Давно. Очень давно.
Он помолчал немного и заговорил снова:
- Странная жизнь: сны и видения, за ними жизнь и действие, и снова сон, и снова видения. Странная штука - вечность. Сияние жизни в другом мире кажется чересчур призрачным. Слишком много света, слишком мало тени. Земля наполнена светом, но ложным светом. Мне больше нравится сон. Смертный сон. И большую часть своей смерти я видел хорошие сны. До недавнего времени. Правду сказать, когда ты разбудил меня, мне снился один из худших за последнее время снов. Мне снился Рив. Ты затем и пришел? Чтобы спросить меня о Риве?
- Я хотел узнать о Дедале и как ты попал на Альбу.
Он смотрел на меня, его лицо омрачилось.
- О Дедале?
- Это очень важно.
Он обдумал мои слова и коротко кивнул:
- Сколько ты мне дашь?
- Не слишком долго. Прости. Удерживать тебя здесь обходится дорого. Я должен сохранить как можно больше жизни. Я должен сохранить силу. Моя тень протянулась далеко во Времени. Ты это знаешь. Еще в первую нашу встречу ты глумился над этим.
- Я не глумился. Зачем бы я стал глумиться? Я прошел долгий путь, чтобы найти тебя. Может, я тебя дразнил?
- Пусть будет - дразнил.
Он опять вздохнул.
- Дедал… Клянусь едким дыханием самого Расчленителя. Да, это была ошибка. Теперь я вспомнил Дедала. И Рива. И Альбу. Должно быть, мои сны знали, что ты идешь. Потому что мой сон разбился: мне снился отец. Как я потерял отца.
- Я слушаю.
- Ужасное время…
Глава 31
ПОВЕРЖЕННЫЕ, УШЕДШИЕ НА ЗАКАТ
Северный небосклон почернел от дыма. Дурандонд с отцом смотрели с вершины Орлиной Башни. Блеск металла говорил о движении войск на юг. Они разливались по долинам и по равнинам, мчались к Эпонавиндуму, цитадели правителей маркоманнов.
То были не враги. Это друг Дурандонда, Орогот, бежал от своей погибшей твердыни в сердце земель амбиаричи.
Еще раньше прибыл гонец с предостережением. Дикий Рив за ночь сделал рывок к востоку, завладел стенами и предал огню Тригарандум, цитадель Орогота. Орогот бежал, увозя на телеге тело отца и побросав в повозки, колесницы и седельные вьюки сокровища Тригарандума, сколько их успели собрать он и его друзья.
Аркандонд был бледен и дрожал. В последние годы он хворал, зрение его ослабело. Он выглядел старше своих лет и все же видел разрушения на севере, а из донесений знал о разгроме ведилици и эрковичи. Старые правители погибли, их сыновья бежали на запад, захватив, что смогли, и спасая жизнь.
Дурандонд пытался утешить отца, но старик не желал слушать утешений.
- Я еще не так стар.
- Сорок четыре года. Не так уж молод.
- Мой отец дожил до шестидесяти. И погиб в сражении.
- Не в таком сражении. Пора уходить. Так подсказывают знамения и здравый смысл. Нам не устоять против Рива.
- Тебе нет. А я выстою.
- Тогда я останусь с тобой, и мы вместе поскачем в Страну Призраков.
- Нет! - властно произнес Аркандонд. - Я не могу позволить тебе умереть. Свою отвагу и жажду сражений направь на иные цели. Откажись от боя. Нам не добиться победы. Мы повержены. Но ты унесешь наше имя в другую страну.
- На запад?
- Больше идти некуда.
Аркандонд был осведомлен о пророчестве, полученном сыном за несколько лет до того. Он добавил:
- Я сумею задержать их у прохода Оловиди - у Великого Древа.
Дурандонд встревожился:
- Они заберут твою голову. Наколют на копье. Воткнут в щель камня за воротами.
- Голова будет улыбаться им свысока, - буркнул его отец.
- Голова сгниет. Станет черепом, - возразил сын.
- Меня всегда восхищали улыбки черепов, - усмехнулся Аркандонд. - Так много сказано, причем совсем без труда.
- Тогда мы прощаемся. И с большим трудом. Но я не много могу сказать.
Отец и сын обнялись. Ветер донес резкий стук копий по щитам, дробь барабанов приближающихся убийц. Аркандонд вдруг задрожал, глядя в небо.
- Ворон уже нацелился на меня. Но я еще не готов! - выкрикнул он и, бросив последний взгляд на сына, пошел за оружием.
Дурандонд спустился с башни и прошел в высокие ворота, открывавшиеся в вещую рощу, где вершили свои обряды Глашатаи. Ворота уже были распахнуты, и двое мужчин стояли там. Их волосы и короткие черные накидки были в крови. Грубые деревянные маски, бесстрастные лики с пустыми глазницами, скрывали их лица, но ножи для жертвоприношений они держали за клинки и протягивали сыну правителя костяные рукояти. Дурандонд на миг обмер, хотя и ожидал этого.
Все кончено. Гадание по жертвам подтвердило то, что ясно и так. Цитадель не выстоит перед нашествием с востока и перед собирающимися с ближних земель полчищами мятежников, превращенных недавним голодом из покорных подданных в лесное и полевое воинство недовольных.
Он это предвидел.
С первого своего боя на десятом году жизни, когда его пригласили в высокий зал, Зал Правителей и Героев, он чувствовал недовольство в землях данников правителя. Зал сиял золотыми и мраморными статуями. Он переливался серебром и блеском щитов, рычал голосами лучших гончих, благоухал душистыми винами, сверкал драгоценными каменьями, из которых были вырезаны фигуры зверей, столь большие, что ребенок мог сесть на них верхом. Пол устилала не солома, а толстые цветные ковры, привезенные из стран, где всходило солнце, столь далеких, что мальчиком Дурандонд не мог представить себе таких расстояний.
По дорогам и рекам прибывали торговцы, караван за караваном. Частоколы и вооруженная стража отделяли дороги от полей. Два мира вечно сосуществовали рядом: мир дорог и дворцов и мир полей, лесов и голода.
В сумерках Орогот подъехал по северной дороге и привел с собой две сотни потрепанных сражением воинов. Следом двигались телеги. Их тащили женщины. Другие женщины ехали верхом, прижимая к себе детей. Последние амбиаричи поднялись по крутым извивам дороги к высоким воротам и вступили в город.
- Радаг уже ушел на запад. Он надеется встретить Кайлума на побережье, у белых скал. О Версиндонде я ничего не знаю, кроме того, что он спасся с горсткой воинов, с родными и двумя телегами мертвецов. Мы все забираем своих мертвых. Рив уничтожает погребения, срывает могильные курганы, вламывается в залы колесниц и выбрасывает праведные кости собакам. Они расхитили богатства Мертвых, распродали все, в чем нуждались в дороге наши предки. Они оскверняют памятники. Эти люди вышли из ям и котлов нижнего мира. Мой отец называл их выходцами из царства Аида, чудовищами из Греческой земли. Значит, его убил Аид.
- Греческая земля поставляла нам большую часть нашей роскоши, - негромко заметил Дурандонд.
Орогот, прищурясь, взглянул на побратима:
- Преображение. Наш Глашатай Земли предупреждал о нем уже в первом своем пророчестве. Наши отцы не так сильны, как первые правители.
- Согласен. Они пребывали в праздности. Но и мы еще не правители. Мы лишь наследники правителей.
- Ошибаешься! Мы уже правители. Все, кроме тебя. И последнее скоро изменится.
Слова Орогота были грубы, но он уже излил свой гнев и виновато склонил голову. Дурандонд покачал головой: он не винил друга.
- Эта крепость падет, - сказал Орогот.
- Знаю. И собираюсь на запад. Искать новый холм.
- Тот старик-странник в конечном счете оказался прав. Помнишь тот день? Клянусь Сотрясателем Небес, я был так зол, что хотел убить его. А он оказался прав.
- Я никогда в нем не сомневался, - сказал Дурандонд. - Но он дал мне видение. Видение, которое можем разделить мы все. Я предложил бы тебе накормить твой клан…
- То, что от него осталось, - угрюмо вставил Орогот.
- …дать отдых лошадям и приготовиться к выходу на рассвете.
- Рив движется быстро. Неизвестно, есть ли у нас время до рассвета.
- Так быстро?
- Так быстро.
Тогда Дурандонд примирился с решением отца и с двумя сестрами посетил могилу матери. А затем Аркандонд объехал вокруг украшенной гробницы в роще правителей, где покоилась его жена.
Он отказал сыну, просившему отдать ему тело.
- Есть у нас время до первого света? - спросил Аркандонд.
- Если будет с нами удача и милость Тараниса. - Дурандонд указал на собиравшиеся на севере грозовые облака.
- Тогда мы успеем спрятать могилу твоей матери. Твоя мать будет в безопасности. Но унеси с собой сказания о ее жизни и позаботься, чтобы твои сыновья и дочери запомнили их.
- Позабочусь о сыновьях и дочерях, хотя сейчас меня волнует другое.
Четыреста воинов с факелами выехали за Аркандондом на равнину навстречу подступающей с севера дикой орде. Ночь уже наполнилась грохотом колес их повозок и щитов. К рассвету стали слышны пронзительные звуки рожков и крики скачущих во весь опор всадников. Они гнали перед собой волну ненависти, смрад дыма и разрушений.
Земля вокруг Эпонавиндума зашевелилась. Казалось, поля и леса корчатся, рожая вопли, но то были вопли торжествующей мести. Оборванные, бледные, вооруженные чем попало, племена маркоманни собирались в крепкую сеть, чтобы поймать своего правителя.
Дурандонд был к этому готов. Наготове были повозки, две сотни его собственных воинов, вооруженных до зубов, женщины и дети, затаившиеся с оружием в руках, чтобы броситься на прорыв, если сеть затянется слишком быстро.
Воины Аркандонда выкрасили лица серым и красным: красные полосы ото лба к подбородку разделяли их лица надвое. Каждый вез в седле голову старого врага, воняющую кедровым маслом, и заячьи лапки, привязанные к бабкам коня. Заяц может сражаться, заяц может бежать, но заяц - любимец Луны - никогда не бежит в страхе.
Когда Аркандонд повел свое войско на север, навстречу судьбе и гибели, Дурандонд отъехал к югу, туда, где между теснящимися холмами уходило на запад узкое ущелье, скрытое от всех, кроме самых упорных охотников на царственную дичь.
Напоследок Аркандонд вручил сыну дар - пятую часть тела Дедала в дубовом ларце. Два Глашатая, еще не смывшие жертвенную кровь по обеим его сторонам, и их мрачные лица говорили, о том, что им, как и Дурандонду, известна своя судьба. Они никогда не покинут священной рощи. Рив, найдя ее, похитил бы все, служившее для прорицаний будущего.
Когда Дурандонд принял ларец, отец сказал ему:
- Я никогда не использовал его, и мой отец тоже. И ты не смей. В противном случае он обернется против того, кто обратился к нему. Как и почему, никто не знает.
- Я помню Речь, - заверил Дурандонд отца. - Я знаю, какие несчастья скрываются в нем.
- Здесь пятая часть. Пятая часть не человека и не бога. Пятая часть чего-то непостижимого. Ты знаешь, что она никогда не должна воссоединиться с другими четырьмя.
- Да. Я помню Речь. Я не должен использовать его. Я не должен уничтожать его.