Сенфорд включил фонарь и посветил по сторонам: надо было как-то привлечь ч у ж о г о. Привлекать голосом Сенфорду не хотелось: он опасался, что голос выдаст его страх, что он помешает ему вовремя расслышать шаги ч у ж о г о. К тому же он просто не знал, какими словами мог бы подзывать к себе ч у ж о г о. Задумавшись над последним, он пришел к убеждению, что все слова, которые пришли ему на ум, звучали бы чертовски глупо. Самое правильное и самое нужное слово, решил он, возникнет тогда, когда он увидит ч у ж о г о. Надо непременно увидеть его. Сенфорду почему-то представлялось, что на ч у ж о м форма десантника ВВС: пряжки, молнии, ремни, накладные карманы, прозрачное забрало шлема, большая желтая эмблема на рукаве, автомат на груди, кинжал на поясе. Таким ему, архитектору и археологу Мэттью Сенфорду, сугубо гражданскому человеку, виделся ч у ж о й. Человек, которого он боялся.
Выключив фонарь, Сенфорд решил, что снова включит его через минуту-другую, а если обнаружит приближение ч у ж о г о, повернет рефлектором к себе, чтобы осветить свое лицо и правую руку, пустую ладонь, при этом он будет улыбаться и держать руку с растопыренными пальцами, давая понять, что он пришел сюда с дружескими намерениями, что у него нет оружия. Хотя, конечно, следовало бы его убить, когда б была уверенность, что это удастся сделать без новых жертв. Новой жертвой, разумеется, может стать и он, Сенфорд, но жертвой, которая не оставит других безоружными. Гибель же вооруженного означала бы скорую гибель всех. Словом, так: если он добьется с ч у ж и м мира, это будет несомненная победа; если же он погибнет, то это будет лишь потеря, а не поражение.
- Ты прав, Мэттью, - похвалил он себя. - Ты молодец, - хотя в душе все равно считал себя, как и прежде, болваном.
О том, что произошло там, за пределами черной башни, думалось постоянно. Кажется, даже во сне. Да и сна теперь не было - был лишь тягучий, с провалами, кошмар: мысль и воображение пускались во все тяжкие, чего только не преподносили то возбужденной надеждой, то подавленной отчаянием душе. Особенно жестоким становилось воображение в полусне: все самое родное, самое дорогое подвергалось в рисуемых им картинах ужасному уничтожению… Но и пробуждение почти не спасало от страданий: мысль о глобальной катастрофе раздирала на части обезумевшую душу. Есть ли теперь кто-то в космосе? Если есть, он видит Землю не голубой, а черной… Собственная участь тоже пугала, хотя в сравнении с участью всех была лишь частным случаем. Радиация - не роса и не снег, не высохнет, не растает под солнцем. Ее затухания надо ждать не день, и не два, и даже не год. А ждать невозможно, а помощи не будет. Отравленная пустыня навсегда заперла их в черной башне. Конец их предрешен, если только не чудо…
А ведь столько талдычили, что катастрофы не будет, что никто не хочет войны, что торжествует политика взаимного сдерживания, политика взаимного равновесия сил. Правда, находились безумцы, которые требовали упреждающего удара, упреждающего возмездия, возмездия за страх, за усталость, за собственное безумие. От них отмахивались, как от назойливых мух, и верили в магическое равновесие. Но при этом мало кто задумывался над тем, что равновесие достижимо лишь на миг, что это только точка на линии неравновесия.
Жизнь приучила нас к тому, что мы, по преимуществу, свидетели - свидетели чужой беды, чужой смерти, чужой катастрофы. Лишь редкие люди, которых жизнь потрепала и оставила в живых, понимают, по ком звонит колокол. Остальные думают, что не по ним, что они - только свидетели. И всегда будут свидетелями, только свидетелями. Что даже мировая катастрофа явится для них лишь зрелищем - небывалым, грандиозным, ужасным, но все же только зрелищем. А еще есть и такие, которые со злорадством ожидали гибели гигантов. Интересно, хихикают ли они теперь?
Мировая катастрофа - это катастрофа без зрителей, без свидетелей. Все - ее участники, все - ее жертвы. И разумные и безумные, малые и великие, хитрые и простодушные, виновные и невиновные.
Талдычили, что этого не случится, что никто этого не хочет, как будто в этом мире все зависит от хотения, от заклинаний, а не от действия. Нужно было протестовать не у ракетных баз, а разрушать заводы, производящие ракеты, не избирать глупых правительств, не пускать детей в армию, не кормить ученых, создававших ядерные бомбы и ракеты, не ставить пограничных столбов… Библия ввела всех в заблуждение: в начале было не слово, а дело и, стало быть, надо было не играть в слова, а делать дело.
Сенфорд посветил фонариком на ладонь правой руки, растопырил пальцы.
- Это хорошо, - сказал он себе, - что ты взялся за дело.
Он поднял руку и, продолжая ее освещать, повертел ладонью в разные стороны, будто уже показывал ч у ж о м у, что в руке у него ничего нет. И вдруг услышал голос. Слева от себя, совсем рядом.
- Не двигаться! - приказал он.
Сенфорд замер с поднятой рукой, на которую был направлен луч его фонаря.
- Кто ты? - спросил голос.
- Здесь пища для тебя, - ответил Сенфорд. - Мы хотим, чтоб ты не убивал нас.
- Я? - засмеялся ч у ж о й. - Вы сами убили себя. И меня, - добавил он, включив свой фонарь.
Сенфорд заслонился от яркого света рукой. И, кажется, услышал выстрел…
- Что это было? - спросил Вальтер, подняв голову и отложив паяльник. - Мне показалось, что был выстрел.
- Мне тоже, - ответил помогавший Вальтеру Холланд.
- А, дьявольщина! - ударил себя по колену кулаком Вальтер. - Неужели с Сенфордом?.. Не хотелось бы думать.
- А что же еще? - спросил Холланд.
Клинцов выстрела не слышал: за минуту до этого его одолел сон. Разбудил его голос Вальтера: "А, дьявольщина!". Он мгновенно понял, о чем Вальтер и Холланд ведут разговор. Попросил Глебова позвать их. Пока Глебов ходил за ними, Жанна склонилась над Клинцовым, погладила его по щеке и потребовала:
- Обещай, что ты никуда не пойдешь. Ты болен.
- Да, да, - ответил Клинцов. - Я никуда не пойду. - Спросил: - У входа по-прежнему дежурит Кузьмин? - он лежал головой к стене, и контрфорс заслонял от него вход.
Жанна поднялась, выглянула за контрфорс.
- Ой! - всплеснула вдруг руками. - Омар ушел!
- Остановите его! Остановите Омара! - крикнул Клинцов.
Остановить Омара не удалось, хотя Вальтер бросился было вдогонку за ним: у первого же поворота Вальтер потерял его. Вернулся злым, набросился на Ладонщикова, который по неуклюжести своей случайно наступил на оставленный Вальтером паяльник.
- Растяпа! Идиот! - закричал он на студента, сатанея. - Убью! - он замахнулся на Ладонщикова погнутым паяльником и, возможно, ударил бы его, но вовремя подоспел Холланд: он успел перехватить руку Вальтера и вырвать паяльник.
- Это ни на что не похоже, - пожурил Вальтера Клинцов, когда Холланд подвел к нему его. - Держите себя в руках.
- Дайте мне пистолет, и я пойду, - угрюмо произнес Вальтер.
Клинцов почти не видел его лица - Вальтер стоял спиной к свету. Лишь капля пота или слеза поблескивали у него на скуле - злой фиолетово-оранжевый лучик.
- Будем ждать возвращения Омара, - как можно спокойнее сказал Клинцов. - И приведите сюда Саида, пусть он будет у нас на глазах.
Глебов позвал Саида, приказал ему сесть.
Саид сел у ребра контрфорса, откуда ему был виден вход.
- Зачем ты отпустил отца? - спросил его Глебов.
Саид в ответ лишь горестно покачал головой.
Возвращение Омара ждали полчаса? - больше, чем диктовалось необходимостью: в прошлый раз, чтобы выставить пищу для ч у ж о г о и проводить Сенфорда Омару понадобилось не более пятнадцати минут.
- Но ведь и выстрела не было, - сказал Глебов. - Значит, еще ничего не случилось.
- Если он не нашел Сенфорда на месте, если Сенфорд ушел с ч у ж и м - такое могло быть, какая-нибудь причина, - предположил Холланд, - это заставляет Омара ждать или искать Сенфорда - вот вам и объяснение его задержки. К тому же, как справедливо заметил Глебов, не было никакого выстрела, никто не слышал, а ведь мы молчали.
- Если Сенфорд ушел с ч у ж и м, - возразил Холланду Вальтер, - что означал тогда выстрел, который мы все слышали? Тот факт, что сейчас нет выстрела, ничего не означает: убить можно и другим способом. Дайте мне пистолет, и я пойду: ведь надо же знать, что там произошло! А-а, черт бы вас всех побрал! - закричал он сквозь стиснутые зубы, ударяя кулаками в стену. - Черт бы нас всех побрал! Всех! Всех!
Холланд рванул его за плечо, повернул к себе лицом и ударил по лицу.
- Заткнись! - заорал он на Вальтера. - Мальчишка! Сопляк! Истеричная дамочка!
Глебов возник между ними с широко расставленными руками. Ладонщиков обнял Холланда и отвел в сторону. Не сделай они этого, быть бы драке. Вальтера, во всяком случае, удалось удержать с большим трудом: понадобилась не только сила Глебова, но и умение Жанны упрашивать и успокаивать.
"Если у Вальтера сдают нервы, - с тревогой подумал Клинцов, - то чего же ждать от других?" - Вслух же он сказал, когда все успокоились:
- Будем ждать еще полчаса. Спроси у Саида, - попросил он Глебова, - не было ли у его отца какого-либо оружия, когда он уходил - ножа, кинжала, топора.
Глебов спросил.
- Саид ответил, что отец ушел с ножом.
- Значит, он охотится за ч у ж и м, - заключил Клинцов. - И мы не вправе ему помешать, - повысил он голос. - У каждого из нас есть такое право - убить ч у ж о г о. Но приказываю здесь еще я! Итак: всем разойтись и заниматься своим делом. Со мной останется только Холланд. Ты, Жанна, - сказал он жене, - тоже оставь меня на несколько минут, помоги, например, Саиду приготовить обед, что ли. И последи, чтобы он не сбежал, не отправился на помощь отцу.
- Хорошо, - неохотно согласилась Жанна. - А за Саидом пусть следят мужчины. Кузьмин, например. Ты слышал, Кузьмин, что приказал начальник экспедиции? - спросила она у дежурившего возле входа Николая Кузьмина.
- Слышал, - ответил тот. - Мышь мимо меня не проскочит!
Едва Клинцов и Холланд остались вдвоем, Клинцов вынул из-под матраца толовую шашку, которую он прихватил с собой, возвращаясь утром из штольни, и протянул ее Холланду.
- Ну? - спросил Холланд, вертя в руке шашку. - Зачем это?
- Нужен детонатор, - сказал Клинцов. - Можете ли вы, Джеймс, сделать детонатор?
- Сделать? Но ведь существуют готовые детонаторы. У меня есть две или три такие штуковины, случайно оказались в сумке. И метра три бикфордова шнура. Но зачем вам это?
- Очень хорошо! - обрадовался Клинцов. - Это большая удача! Вы просто молодчина, Джеймс!
- Я, разумеется, счастлив, что доставил вам нечаянную радость. Но тут нет никакой моей заслуги. Когда Селлвуд решил взорвать стену башни, он приказал мне приготовить взрыватели. С той поры они в моей сумке. Принести, что ли?
- Нет, Джеймс, - остановил Холланда Клинцов. - Я еще не все сказал. Теперь, когда есть детонаторы, срабатывающие, насколько я понимаю, только от бикфордова шнура, задача заключается в том, чтобы создать детонатор, взрывающийся от какого-нибудь примитивного ударного устройства, как запал гранаты. Это возможно, Джеймс? Ну, пошевелите мозгами, призовите ваш опыт! Нужна граната, Джеймс, которая взрывалась бы через секунду-другую.
- И вы пойдете с нею на ч у ж о г о? - догадался Холланд.
- Да. Я пойду с нею на ч у ж о г о, потому что нельзя оставить вас без пистолета. Так как же, Джеймс? Я очень надеюсь на вас.
- Нет, - помолчав, ответил Холланд. - Этот детонатор переделать невозможно. Он взрывается мгновенно и только от искры. В нем нет дистанционного устройства. Роль такого устройства выполняет бикфордов шнур. Пока шнур горит, толовую шашку можно швырнуть, отбежать от нее и так далее. Но как только огонь достигает детонатора, он мгновенно взрывается. И шашка тоже. Можно, конечно, сколь угодно укорачивать шнур… Да, взять очень короткий кусочек шнура - сантиметр-два, привязать к шашке зажигалку… Потом вы становитесь за укрытие, за угол, например, в нужный момент щелкаете зажигалкой, шнур загорается, вы бросаете шашку в противника, раздается взрыв… Только так. Ничего другого предложить не могу.
- Хорошо, - согласился Клинцов. - Соорудите мне такое устройство, Джеймс. И не откладывайте работу в долгий ящик. Еще одна просьба: никому не говорите обо всем этом, сделайте все незаметно.
Холланд сунул толовую шашку в карман и удалился.
Возвратилась Жанна. Молча села рядом, вздохнула. Пришел Глебов. Тоже сел, не говоря ни слова. Да и никто не разговаривал: всеми овладело напряженное ожидание. Тишина лишь усиливала это напряжение.
Неведение при здравом рассудке - жестокое испытание, особенно тогда, когда в области неведения оказываются источники жизненно важной информации. Такое неведение - это отсутствие ответов там, где рождаются один за другим сотни больных вопросов, касающихся жизни и смерти, чести и позора, победы и поражения, свободы и рабства… Лавина вопросов, которую, кажется, ничто не в силах остановить, разве что вопль отчаяния и безумия. Или забота о ближнем своем. Первым это понял Глебов.
- Мы тут сидим, - сказал он не очень громко, но его услышали все, потому что стояла удручающая тишина, - а они, возможно, нуждаются в нашей помощи.
Это не так, - ответил Клинцов: он хоть и понял Глебова, его желание прервать напряженное молчание, но понял также и то, что его слова - сигнал к необдуманным поступкам. - Это не так! - произнес он еще раз и громче. - Если они живы, то в нашей помощи не нуждаются: толпа при такой охоте - не помощник. Если же они мертвы - то тем более не нуждаются в нашей помощи. А они либо живы, либо мертвы - третьего не дано: убийца отлично владеет своим ремеслом. Ждать! - приказал он, осознавая, что приказа хватит ненадолго, что ожидание не может быть длительным, что есть предел, за которым оно будет восприниматься как трусость, как отвратительная трусость - уродливое дитя эгоизма и неблагородства.
Если разум способен погасить чувство, то сильное чувство способно отмести все доводы разума. То, что сказал Клинцов, - доводы разума. То, что сказал Глебов, - продиктовано чувством. Воля еще какое-то время будет колебаться между двумя этими точками, но в конце концов наступит момент, когда она прикажет действовать, - и трудно предугадать, у какой точки в этот момент будет находиться ее маятник. Скорее всего - у точки, обозначенной Глебовым: неразумно жертвовать кем-либо, но какие доводы разума способны противостоять самопожертвованию?
Приказав ждать, Клинцов, расчетливо создал ситуацию, в которой решающее слово, как ему думалось, все равно будет принадлежать ему: он выиграет время, необходимое для того, чтобы Холланд успел приспособить к толовой шашке взрыватель, и для того, чтобы в каждом, кто способен на самопожертвование ради других, вызрело это чувство и вместе с ним способность понять его, Клинцова, и признать его право на самопожертвование Он заявит об этом праве первым и выиграет…
- Джеймс, - напомнил он Холланду, - я жду вас.
- Все готово, - отозвался Холланд. - Несу.
- Я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы встать и двигаться, - сказал Клинцов Глебову. - Словом, спасибо вам, Владимир Николаевич, - говоря это, он взял Жанну за руку, понимая, что это, быть может, последнее прикосновение их рук. Боялся, что дрогнет его голос и что она догадается о его отчаянии, которое в этот миг вдруг овладело им: ведь он прощается с нею…
- Зачем тебе вставать и двигаться, - возразила Жанна. - Нет никакой необходимости. Ты болен - и должен лежать.
- Тише! Тише, друзья! - потребовал Кузьмин. - Мне почудились голоса.
Все бросились к нему, к выходу, лишь Клинцов остался на месте да еще Холланд, который подошел к Клинцову, воспользовавшись тем, что рядом с ним не оказалось ни Жанны, ни Глебова.
- Вот, - проговорил Холланд шепотом, присаживаясь рядом с Клинцовым и протягивая ему шашку, - все сделал. Зажигалка работает безотказно. Жаль, конечно, зажигалку… Но иначе нельзя, пришлось ее привязать к шашке, потому что другая рука у вас будет занята фонарем.
- Хорошо, - также шепотом поблагодарил Холланда Клинцов.
- Пойдете? - спросил Холланд.
- Да, пойду, - ответил Клинцов.
- Если вы не вернетесь, пойду я, - сказал Холланд. - У меня есть еще один детонатор, а где шашки, я знаю. Однако возвращайтесь. Желаю вам вернуться.
Кузьмину голоса, скорее всего, действительно лишь почудились: лабиринт молчал.
- Откликнитесь, Сенфорд! - крикнул в темноту Кузьмин. - Где вы, Сенфорд?
- Омар! - в свою очередь позвал Глебов. - Возвращайтесь, Омар! Наступившая вслед за этим тишина стала еще более угнетающей. Собравшиеся возле Кузьмина разошлись, Жанна и Глебов вернулись к Клинцову.
- Ну вот, - сказал Клинцов, поднимаясь на ноги. - Мне пора. И не нужно никаких уговоров, - предупредил он Жанну и Глебова. - Просто пора, - он задержал руку на плече Глебова, коротко поцеловал в щеку Жанну и вышел к жертвеннику. - Друзья! - объявил он, - вместо меня остается Холланд. - Я вооружен и знаю, что делать. Холланд расскажет вам о моем оружии. Я же уверяю вас, что сделаю все как надо. - Наверное, надо было еще что-то сказать, хотя бы для Жанны, но щекотавшая сердце жалость к Жанне, да и к самому себе, грозила приступом слабости, подножкой при первом же шаге. Клинцов больше ничего не сказал и решительно направился к выходу. И не оглянулся, о чем сразу же пожалел: так хотелось еще раз увидеть Жанну…
Едва оказавшись за поворотом, Клинцов остановился, выключил фонарик и прислушался. Тишина и темнота согласно слились в одно - в безвестность.
Дальше он пошел без света, ступая медленно и осторожно, на ощупь, держась у самой стены. Через каждые восемь-десять шагов замирал и снова прислушивался. Понял опасность своего положения лишь в тот момент, когда неожиданно наткнулся на препятствие - на кучу кирпича, преградившую ему путь: подумал, что, вероятно, оказался у того места, где Омар оставил Сенфорда и пищу для ч у ж о г о, и что теперь ему надо включить фонарик, убедиться, что это именно то место… Воображение мгновенно выдало ему варианты картины, которую выхватит сейчас из темноты луч света: труп Сенфорда… может быть, труп Омара… никого… посуда на кирпичной горке… стоящий лицом к нему ч у ж о й… Клинцов затаил дыхание, но услышал лишь шум собственной пульсирующей крови - сердце билось тяжело и напряженно. И еще он вообразил себе такую картину: Омар, охотящийся за ч у ж и м, бросается с ножом на него, Клинцова, в тот самый миг, когда он включит фонарь - ведь Омар, если он жив, поджидает ч у ж о г о затаившись. И ч у ж о й, и Омар для Клинцова сейчас одинаково опасны, если, конечно, каким-то образом не предупредить Омара. Но как это сделать, если любой сигнал выдаст его присутствие ч у ж о м у? Знать бы точно, что и кто впереди…
"А, пропади все пропадом, - сказал он себе, - впереди - только одно: опасность", - и включил фонарь. За кучей кирпича, прислонившись спиной к стене, сидел Сенфорд. Лицо его было залито кровью, во лбу зияла рана. Сенфорд был мертв.