- Безусловно, - согласился я, быстро оборачиваясь. Я негодовал, что мое высокохудожественное видение "Смерть созерцает свои жертвы" столь бесцеремонно прервали, но, с другой стороны, черный был отчасти прав: события развивались очень быстро. А потому я принудил себя употребить самый вежливый свой тон, когда спросил: - Но что надо суметь?
- Смыться через склад, олух беломазый! - воскликнул Гучу. Эта попытка говорить громко и торопливо вкупе с завистливой яростью из-за легкости моих движений, дорого ему обошлась - он буквально повис на мне, захлебнувшись на последних двух словах.
Поскольку его упрек был тотчас подкреплен восклицательными знаками - стуком десятка канистр, посыпавшихся на крышу нашей клетки (причем некоторые проваливались оттуда на пол), я понял, что Гучу был прав стопроцентно, а моя попытка остаться сторонним наблюдателем кризисной ситуации, была, как всегда, неуместной. (Зато какой увлекательной!)
Мы оба инстинктивно сделали глубокий вдох. Затем из канистр, одна из которых упала у самых наших ног, потекла… нет, вырвалась смоляная чернота.
Я почувствовал, что чернота пощипывает меня сквозь мешкостюм, и мгновенно плотно закрыл глаза, рот и ноздри, зажав эти последние большим и указательным пальцами, а свободной рукой ухватил Гучу и гигантскими шагами устремился к заветной цели.
Лицо и руки щипало и жгло, но не настолько, чтобы вывести меня из строя.
Какой-то еще предмет брякнулся возле нас во тьме и принялся самодовольно талдычить:
- Я шестидесятисекундная бомба. Пятьдесят девять. Пятьдесят восемь. Пятьдесят семь. Пятьдесят…
- А я, дура-бомба, девяностолетний человек с большим запасом десятилетий, - огрызнулся на нее Гучу, и за свой бесшабашный вызов был вознагражден припадком мучительного кашля.
Я продолжал двигаться вперед. К счастью, длинные сценические монологи развили у меня объем легких, редкий для Циркумлуны, что кстати очень помогло мне в бассейне губернатора (или уже президента?) Ламара.
Когда отсчет шагов показал, что значительная часть склада осталась позади, я промыл веки водой из щечной пластины и рискнул еще раз оглядеться.
Мы почти выбрались из дыма. Впереди в пяти длинных шагах от нас из какого-то люка нам махала Ла Кукарача. Из ее глаз катились слезы. Свободной ладонью она зажимала нос и рот.
Я добрался до люка. Глаза мне отчаянно резало, но я заставил их скоситься вниз и увидел круглый колодец пятиметровой глубины с железными скобами, со дна которого тревожно пялился вверх отец Франциск.
Ла Кукарача стремительно соскользнула по скобам. Я поставил ступни Гучу на третью скобу, положил его руки на верхнюю (он совсем ослеп и мучительно кашлял) и поспешил за ним.
- Закрой крышку люка! - крикнула Лапонька.
Когда я протянул руки, ослепительно алый лазерный луч с шипением промахнулся по ним, ударил в металл люка и отразился от него под прямым углом вниз. Я ощутил ожог между правым бедром и коленом, и нога тотчас онемела. Пронзительно охнул от боли отец Франциск.
Я захлопнул крышку, запер ее и спустился по скобам на руках. Затем на одной ноге поскакал по низкому коридору, сгибаясь в три погибели. Лапонька и падре поддерживали меня по бокам.
Раздался взрыв, от которого завибрировал пол. Позади Гучу прохрипел:
- Бомбочка-то не блефовала! Терпеть не выношу лгуний! - И он выдавил из себя сиплый смешок.
К этому времени я успел убедиться, что правая нога отказала по следующей причине: один из бедренных проводков расплавился, и его концы беспомощно болтались, легонько позвякивая.
Кроме того, я заметил, что отраженный лазерный луч задел предплечье отца Франциска. Но кровь из раны не текла, так как от жара она сразу запеклась.
Затем мне помогли пролезть через круглый иллюминатор в какой-то приплюснутый цилиндр, где я и распростерся в полумраке рядом со своими товарищами. Кто-то закрыл иллюминатор и начал его задраивать, вращая колесо.
Напротив был еще иллюминатор, а за ним - чернота. Внезапно в него уперлось белое рыло с немигающими глазами и длинными белыми щупальцами вокруг челюстей.
Цилиндр закачался и начал рывками двигаться.
Вскоре мне объяснили, что мы находимся в речной подлодке - естественно, с неподражаемой революционной хитростью, именуемой "аэроплан" - а белое чудовище было мутантной формой сома.
Долгие томительные часы мы плыли по Канзасу и Миссури без каких-либо происшествий: только раза два царапнули дно, да могли полюбоваться странными подводными зрелищами. По настоянию Эль Торо я описал ему систему правления Циркумлуны. Он пришел в ужас от "мешкорабства", как он выразился, и потребовал, чтобы я донес туда факел Революции. Едва я растолковал ему особенности вакуума и декомпрессии, как он принялся перечислять хитроумные способы размещения бомб. Я не мешал ему нести этот вздор, а сам смотрел на Рейчел-Вейчел и Ла Кукарачу, которые спали, нежно обнявшись. И решил, что если мне будет дано живьем выбраться из этой земной заварушки и захватить с собой что-нибудь, то в Мешок я вернусь отнюдь не с революцией - разве что все женщины от природы заговорщицы и погубительницы.
На заре мы высадились в окруженном болотами убежище под Миссури-Сити. Среди горстки тех, кто не спал и видел, как мы уныло хромая выбирались из подлодки, оказался Фаннинович.
- Ого! - сказал он насмешливо. - Как вижу, вы повстречались со стрелками! Ну, в следующий раз х-р-р-р-р-р! - И продолжая испускать этот омерзительный звук, он провел большим пальцем по горлу. - А ты, schafskopf, телепень, доверять тебе экзоскелет то же, что ребенку компьютер.
- В Циркумлуне детей обучают математике исключительно на компьютерах, - сообщил я ему, прыгая на одной ноге. - А теперь соедини-ка проводок, технопрусский параноик!
Глава 11. В УГОЛЬНОЙ ШТОЛЬНЕ
В жизни есть лишь две вещи, в которых можно не сомневаться, - Смерть и Техас.
Старинная техасская поговорка.
- Infierno de los diablos! - добродушно, но вполне серьезно выругался Эль Торо в серебристом сумраке у меня за спиной. - Чего ты ищешь там на верхотуре, Эскель? Высматриваешь техасских ночных птиц? Будь уверен, они тебя засекут первые. Твой экзо на их радарах высветится, как металлическое дерево.
Я не отнял взятый взаймы бинокль от глаз, но подкрутил электронную настройку, чтобы получше рассмотреть черное отсвечивающее пятнышко где-то между моими глазами и сверкающим ребристым краем Луны. Когда эта блестка, размерами чуть больше булавочного острия скользнула по невысокой гряде и исчезла за пределами лунного диска, я окончательно убедился, что видел Циркумлуну с Мешком. Я перевел бинокль на звезды около Луны - бледную горстку, нисколько не напоминающую пылающие мириады в небе вокруг Мешка, но тем не менее распознал Тельца по двойным звездам вокруг Альдебарана. С другой стороны Луны мерцали Плеяды. Это означало, что по отношению к Мешку Терра находилась в Скорпионе, так сказать, у небесных антиподов.
Эль Торо легонько стукнул кулаком по моей ноге, чуть выше коленного моторчика.
- Понимаю, Эскель, - произнес он. - Только сегодня ночью погода позволила тебе увидеть холодное серебряное солнце, вокруг которого обращается твой крохотный мирок.
Я кивнул, хотя, конечно, сути понять он не мог. В частности, не мог понять облегчения, которое я испытал, вместо этой нелепости - четвертое спиндлтопа - установив точную дату: солнцое Льва, террое Скорпиона, луное Козерога.
Ученые циркумлунцы все еще измеряют время по Гринвичу - воображаемой линии в четверти миллиона миль от Луны в сторону Терры. Но мы, мешковцы, исходим из времени, которое требуется Солнцу, Земле и Луне, чтобы пересечь одно из двенадцати зодиакальных созвездий - солнцое, террое и луное соответственно. Луное равно примерно половине земного часа, так что наши мешкосутки равны примерно шести земночасам, то есть времени, которое требуется Циркумлуне с Мешком для одного оборота вокруг Луны. Двенадцать луное составляют мешкосутки, десять мешкосуток составляют одно террое, двенадцать террое составляют одно солнцое (земной месяц), двенадцать солнцое составляют одно звездое - наш мешкогод. Невозможная система, если требовать от нее точности, но вполне приемлемая и эстетичная, если привыкнуть к ней с детства. Кому нужны минуты и секунды? К тому же любой пристойный актер умеет безошибочно отсчитывать сценические секунды в уме.
И что мог Эль Торо знать о мимолетной трепетной иллюзии невесомости, которая возникла у меня, когда я позволил себе бросить прощальный взгляд на темную блестку - мою родину?
Я опустил бинокль и оглядел горизонт Терры с пригорка, на котором стоял. На юге бесшумная река Огайо мерцала, как темная туманность. На востоке из кустарника торчали каменные развалины Эвансвилла. К северу расстилалась прерия. На западе виднелись рухнувшие строения над заброшенной угольной шахтой, где мы устроили наш лагерь.
Вновь постучав меня по ноге над коленом, Эль Торо сказал:
- Ну, пошли, Эскель. Хватит тебе дразнить техасского быка. Есть работка.
Я взглянул на его смуглое красивое лицо. Широкая улыбка открывала перламутровые зубы. Невольно позавидуешь крепко сбитому сильному телу, которое с небрежной легкостью держит свои четыре фута десять дюймов прямо вопреки убийственным террагравам, тогда как мои восемь футов шесть дюймов бессильно повисают на опорах. Я кивнул и начал спускаться коротенькими осторожными шажками.
- Ты устал, Эскель, - заметил Эль Торо. - Твой экзо не гнется, но иногда ты висишь на нем, Господи, прости меня, как Распятый.
- Я ведь не герой религиозной, светской или даже сомнительной революционной породы, - сказал я ему с некоторой злостью. - По правде говоря, я на них на всех плюю. Я просто актер и отрабатываю свою доставку в космопорт Йеллоунайфа. Ну, а что до механических приспособлений, так мое носит меня, тогда как ваши киборги таскают свои ошейники на себе. Чье же положение лучше? Если уж тебе приспичило излить свою порядком напыщенную симпатию - тебе бы в опере петь! - так раскури мне марихуанку.
Я был с ним резок потому, что три дня после бегства из Канзас-Сити совсем меня измотали. Когда для человека не слишком привычен и один лунаграв, шесть лунагравов творят с его нутром неизвестно что: во всяком случае кишки превращаются в свинцовые трубы, которые Творец запихнул ему в живот, не потрудившись даже уложить аккуратно. Канзас-Сити, Колумбия, Сент-Луис, Карбон-дейл - четыре революционных вечерних выступления без единой передышки. Поистине актеры Терры в девятнадцатом веке и в начале двадцатого были закаленные ребята.
Колумбия. Воспоминание о нашей встрече с вольными стрелками в Канзас-Сити еще вызывало у меня такую дрожь, что экзо дребезжал… Разумеется, лишь до той минуты, когда я вышел на сцену.
Сент-Луис. Гигантское лишь наполовину обжитое кладбище. Его небоскребы - оплавленные чудовищные склепы, монументы Атомной войны. Но и самое большое количество зрителей за все время.
Карбондейл. Городишко, который выглядел бы совсем заброшенным, если бы не орды киборгов, работающих на двух колоссальных замаскированных под нефтевышки буровых установках, от которых круглые сутки по извилистой дороге огромные грузовики везли камни для сооружения стены где-то на севере - одной Диане известно зачем. Да и ей навряд ли.
По тропке, петлявшей в кустарнике, мы с Эль Торо спускались в неглубокую, давно выработанную штольню угольной шахты. Впереди внизу маячил небольшой прямоугольник тусклого света. Я посасывал сигаретку, глубоко втягивая смолистый дым и задерживая его в легких, но, хотя наши шаги обрели танцующий ритм, боль не утихала. Эль Торо сказал:
- Ты начинаешь чураться нас, Эскель. Замыкаешься в страданиях и одиночестве. Особенно расстраиваются девочки. Если бы ты нашептал на ушко каждой парочку-другую сахарных галантностей… У нас есть присловие: поспать ночку с куда полезней, чем недельку без. То есть если мужчина способен вообразить такую недельку.
Я ничего не сказал ему ни о манере Рейчел и Лапоньки незамедлительно прерывать мой тет-а-тет с одной из них, ни о моем решении не замечать их обеих, пока та или другая не капитулирует без всяких условий.
Вместо этого я ограничился сердитой отповедью:
- Для меня это деловая поездка, а не романтическая интрижка. К тому же профессиональная актерская игра требует отдачи всех сил.
Я нечаянно подбил ногой камешек, и он зашуршал вниз по склону. Тут же из недр вырвался слепящий белый луч. По сторонам его я различил смутные фигуры вооруженных часовых. Такое доказательство революционной бдительности одновременно и успокоило меня, и разозлило. Эль Торо, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, сказал задумчиво:
- Как-то странно думать, что и Смерть переутомляется.
- Значит, моя игра становится хуже? - отозвался я, чутко улавливая даже малейший намек на критику. - Вскоре я уже не буду воспламенять вашу революцию, а уподоблюсь холодным дюзам ракеты, которые, кашлянув, смолкают навеки, смердя гидразином.
- Нет, нет, нет! - возразил он со слишком уж большим жаром. - Ведь даже вчера я восхищался твоим новым номером, воображаемым поединком со стрелком Хантом и президентом Ламаром.
Мы получили достоверное известие, что губернатор Ламар был торжественно утвержден президентом Техаса с довольно-таки неприличной поспешностью. Рейчел-Вейчел тут же сказала, что это возвышение ее папочки предвещает скорую гибель Республики Единственной Звезды. Предсказание это мне показалось довольно сомнительным: если отбросить идиотское отношение к дочери и патологическую страсть к обиранию невидимых пушинок, Ламар производил впечатление человека весьма для техасца проницательного и культурного.
А Эль Торо увлеченно продолжал:
- Этот номер меня просто вдохновил. А что если мы соорудим два чучела - el presidente у el jefe? Внутри каждого какой-нибудь физически сильный и ловкий товарищ будет манипулировать шестом с ненавистной головой. Не говоря уж о дополнительной реалистичности, зрители смогут швырять в них всякой дрянью!
- Недурная мысль, - заметил я, золотя пилюлю. Ведь меткость мексов, которую мне доводилось наблюдать, не оставляла сомнений, что метательные снаряды будут попадать в меня куда чаще, чем в чучела. - Если вы отыщете верный способ, чтобы люди в чучелах могли все время видеть сцену и не падать с нее. И если они будут выполнять мои указания с абсолютной точностью. И если у вас найдется пенопласт или хотя бы папье-маше для голов. И если у вас на примете есть умелец, способный изготовить хорошие карикатурные чучела…
Упоминать, что такой умелец имеется в моем лице, я не стал.
- Хватит если! - запротестовал Эль Торо. - Ты всегда сводишь на нет чужие идеи, особенно когда они означают, что тебе придется допустить на сцену еще кого-то!
Я поглядел вниз на Эль Торо. В первый раз он в моем присутствии позволил себе пусть даже легкое злоехидство. Неужели он всего за неделю заболел сценой? Впрочем, актерская профессия самая заразительная, а тщеславие и любовь к сплетням от нее неотъемлемы. Ну, да для звезды завистники обязательны.
- Вот уж нет, - кротко возразил я ему. - Не я ли предлагал, чтобы сеньориты Ламар и Моралес…
- А я тебе объяснил, почему это невозможно! - парировал он. - Женщины на сцене! Неслыханно! Ну, там в комической или эротической комедии… Но это же серьезная революционная драма!
- Серьезный революционный фарс, - поправил я. - И против твоей великолепной идеи есть одно непреодолимое возражение. Чучела Ламара и Ханта должны отмахиваться от меня шпагами, иначе поединок превратится в кровавое избиение.
- Но мои земляки обожают кровавые избиения! Бой быков, например.
- У быков есть рога, - напомнил я ему.
- Никакое это не препятствие! Вот погляди! - Эль Торо встал в позицию. - В левой руке я держу шест с головой, - продолжал он увлеченно. - Вытянутой правой машу шпагой, прикрепленной к длинной рейке, а перед моими глазами в одежде Ламара прорезано отверстие с однопрозрачным стеклом. Ханта может сыграть Эль Та-сито, - добавил он, назвав мекса, приставленного ко мне телохранителем. (В этот вечер мне удалось от него улизнуть.)
Кто-то засмеялся. (Как оказалось, Гучу.) Да я и сам еле удержался от улыбки, представив себе, как Эль Торо приводит в действие огромную куклу. К этому времени мы уже миновали часовых рядом с выключенным прожектором и шли по длиннейшей штольне, где мне пришлось наклонить голову - таким низким был свод. По сторонам торчали старинные крепежные стойки, поддерживающие чудовищные мегатонны каменных пород.
- Ты говорил про какую-то работу для меня, - напомнил я Эль Торо.
Актерский блеск угас в его глазах. Он кивнул на двух жилистых мексов, старого и еще постарше, которые горбились рядом с Гучу и смотрели на меня с явным страхом. Гучу сказал:
- Эти двое работали в больших вышках, которые тебя интересуют - да и нас тоже. Может, ты испытаешь на них свои гипнотические способности, как тогда на Педро Рамиресе.
Я подошел к ним, изогнув губы в дружеской улыбке. В ушах обоих были мозоли - память о киборгизации. Под лохмотьями виднелись шрамы от многочисленных ожогов - частью белесые, глянцевитые, частью сморщенные, извилистые.
Смерть - не идеальный символ для гипнотизера, хотя рано или поздно она и уводит нас со сцены неотразимым внушением. Мало кому ее присутствие служит надеждой и опорой.
Старика я загипнотизировал, но мне не удалось проникнуть в его заблокированную память, хотя он и начал еле слышно бормотать нараспев нечто нечленораздельное в том же ритме, как две строки "долбят и бурят", которые мне удалось выжать из Педро Рамиреса. И даже когда я приказал ему уснуть, бормотание это не прекратилось.
Быть может, более старый старик, находясь ближе к смерти, не так боялся меня. А то и испытывал некоторое любопытство. Как бы то ни было, он смотрел на меня смело, а когда я задал ему вопрос о его работе в больших вышках, его губы начали быстро артикулировать слова.
Но без единого звука, а читать по губам среди нас не умел никто, включая Эль Торо.
Мне удалось разблокировать центр речи в его мозгу, но не голосовые связки и легкие. Возможно, его подсознание слишком буквально истолковало предыдущий гипнотический приказ - например,"Помалкивай!" Слова он формулировал, так как хотел этого, но издать хоть звук был неспособен.
И тут на меня снизошло вдохновение. Я негромко сказал ему:
- Когда я прикажу "давай", Федерико, ты будешь делать то, что делал, когда работал в больших вышках. Делай все точно, как тогда, но к следующему действию переходи, только когда я скомандую "дальше". Начинай от входа в вышку. Давай!
Он согнулся еще больше, так как мышцы его торса и ног напряглись словно под тяжестью ошейника, и сделал три шага по прямой.
- Дальше! - сказал я, когда четвертый шаг привел его вплотную к крепежной стойке.
Федерико повернулся на девяносто градусов и остановился, с боязливым почтением глядя в пустоту. Затем расставил ноги, раскинул руки, расслабил кисти и широко открыл рот. Я решил, что это означает медицинский осмотр или обыск, причем последнее много вероятнее.