Никогда еще Садовникову не приходилось бывать в квартирах, где только что устроили обыск. В фильмах он такое видел, – понятное дело. Но совсем по-другому это воспринимается, когда обыск произвели почти в родной тебе хате, в которой еще два часа назад был полный порядок (перед уходом Роман даже не поленился помыть полы). Теперь же по полу обеих комнат были разбросаны бумаги. Все ящики из тумбочек и шкафчиков выдвинуты и опустошены. Раскрыт был и платяной шкаф. Одежда, правда, так и оставалась висеть на плечиках, однако все постельное белье кто-то перерыл, словно искал что-то ценное между наволочками и простынями. Пострадали и книги. Их, правда, не унесли, но складывалось такое впечатление, что перебрали и вытряхнули все, какие были.
Руденко зашел в маленькую комнату, потом на кухню. Вернувшись, присел на диван и долго смотрел на пальцы правой руки, пока не убедился, что они престали дрожать после пережитого шокового состояния. Затем еще раз, уже медленно и планомерно, осмотрел обе комнаты и кухню, все закутки и заветные места.
– Странно, – наконец проговорил он, – винтовку не тронули. Вообще ничего из техники не тронули, реактивы не взяли. Даже деньги и документы на месте. А все бумаги, какие есть, разбросали, да так, что не хочется собирать. Смотри, как расслоили подробно! Так… вот это, я вижу, от сценария… это письма… это инструкции. Что же они искали, черт бы их побрал, если не взяли ничего ценного?
– Кто "они"? – Садовников уже обрел способность рассуждать.
– Не знаю, кто "они". Одно уже хорошо, что это были не менты, раз оружие на месте. Сволочи… так все разбросали, что и за два дня теперь не разобраться. Пожалуй, сегодня я и не буду собирать… В конце концов, не я же все это разбрасывал! Завтра соберу. Или послезавтра.
Роман подошел к входной двери и внимательно осмотрел замок.
– Чисто открыли! Профессионально. А ключей от этих замков ни у кого, кроме тебя, не было и быть не должно. Ты не давал никому ключи? Нет?
– Нет. И копий, разумеется, тоже не делал, – вздохнул Садовников.
Всякий человек почувствовал бы себя неловко, даже если он теоретически мог быть причастен к случившемуся. Эту неловкость ощутил Руденко.
– Да ладно, не сердись. Извини, пожалуйста, что я про ключи спросил. Когда такие дела, даже себе не доверяешь. Ладно, будем считать, что ничего страшного не произошло, – попытался взбодриться Роман. – Хотя надо будет иметь в виду, что кому-то от меня что-то понадобилось. И понадобилось из бумаг… Но что?! Никаких секретных документов у меня нет. С иностранной разведкой я не сотрудничаю. Сценарии кому-то нужны? Не похоже. Попроси, я и так дам. Зачем, спрашивается, квартиру захламлять? Документы, слава Богу, не взяли… Даже деньги на месте! Представляешь, Садовников, чисто вошли, все вверх дном перевернули, а денег не взяли. Понимай после этого телезрителей!
– Каких еще телезрителей?
– Каких-каких? Тех, что в мою квартиру залезли, вот каких! Мало того, что лесопарк загадили, они еще и в квартиру залезли. Ну чего так смотришь? Я же тебе говорил, что есть три категории: телезрители, телевизионщики и собственно люди. Вот. Нормальные люди, сам понимаешь, в чужих квартирах погромов не устраивают. Остается кто? Телезрители…
– Или телевизионщики, – добавил Сергей.
– Существенное замечание, – согласился Руденко. – Надо подумать. Да, кстати, насчет телевизионщиков… Иди-ка ты сегодня, пожалуй, к себе домой. Тебе как-никак над рок-оперой надо работать, а здесь, уж извини, слишком творческая обстановка… Да не грусти так, а то Галина Васильевна грустных не любит.
Он еще долго ходил по комнатам, вспоминая вслух про отдельные важные для себя предметы. Но в конце концов находил все то, о чем вспоминал, и постепенно успокаивался, сопровождая очередную находку облегчающей матерной тирадой. Несколько раз подходил к окну и вглядывался в темноту, словно домушники могли затаиться за деревьями, ожидая новой возможности, чтобы забраться в квартиру. В конце концов, громко объявив о своем намерении поменять замки, "да на такие, что ни одна сволочь не откроет", Руденко прилег на диване, чтобы восстановить потраченную нервную энергию. Садовников в это время послушно сидел на стуле, пытаясь строить версии, но так ничего и не высказал вслух.
– Может, тебе помочь убраться?
– Нет.
– Может, милицию вызовем?
– С ума сошел?! Да, вот еще, вспомнил. – Роман поднял с пола какую-то зеленую папку, отряхнул от пыли и вручил ее Сергею. – Смотри, какая красивая папка! Это я вот к чему говорю… Ту, черную, с солнышком в уголке, что я тебе в прошлый раз одолжил, верни при встрече, пожалуйста… Она апоковская и дорога мне как память. Черную вернешь, а вот эту возьми. Раз уж такая инвентаризация случилась в моем доме, то надо бы и в самом деле привести в порядок дела. Начну-ка с малого. На, бери папку! А черную принесешь.
Садовников открыл портфель, с которым он сегодня не расставался. Положил туда зеленую папку, тут же увидел сушеного карася, которого так и не съел. Оставив карася пострадавшему, поехал к себе домой.
Глава 11
В библиотеке Историко-архивного института
Садовников давно уже сидел и скучал в одной из шаболовских студий, где, по обещаниям Иквиной, сегодня должен был появиться Болгарин. Ему предстояло, и это опять же со слов Галины Васильевны, лично познакомиться со знаменитым эстрадным певцом, найти общий язык и выслушать, какие же есть идеи у самого Филиппа Болгарина относительно содержания планируемой рок-оперы. На вполне законный вопрос Сергея: "Почему нужно разговаривать с исполнителем, а не с режиссером?" Иквина ответила, что режиссера пока еще не подобрали, и высказала сомнения, – нужен ли он вообще, когда в работу вовлечены такие люди, как Гендель, Вранович, Гусин и сам Апоков. Впервые в жизни Сергей вслух согласился с подобными аргументами и даже сделал Иквиной комплимент, похвалив ее новый костюм. А теперь, довольный своей выдержкой, сидел и ждал, как было велено, скучая и ежась от сквозняка, хотя уже был уверен, что никакой Болгарин сегодня не приедет.
Студия была старая и нуждалась в хорошем ремонте, впрочем, как и вся находящаяся в ней аппаратура. Толстые кабели, покрытые известкой и пылью, софиты, отчасти с разбитыми стеклами и вывернутыми лампами, богом забытые позеленевшие кран-стрелки и обшарпанные стены не вселяли ни грамма уверенности в том, что здесь когда-нибудь что-нибудь еще будут снимать. Время от времени в студию забегали незнакомые люди, в основном лица женского пола, выкрикивали какие-то фамилии и, не услышав ответа, убегали. Складывалось впечатление, что сотрудники телекомпании постоянно находятся в поисках друг друга, и в то же время друг от друга прячутся. Впрочем, ничем, наверное, нельзя было больше заниматься в этой унылой тусклой пустоте. Сергею же не хотелось даже читать книжку. Поэтому, сходив в раздевалку за пальто, он закутался поплотнее и, чтобы скоротать время ожидания, с удовольствием начал дремать. Он верил, что во время сна могут приходить хорошие идеи в голову, как это случилось однажды с Менделеевым, открывшим периодическую систему элементов.
Закрыв глаза, он представил себе опять эту же самую студию с затоптанным полом и раздолбанной аппаратурой, мысленно поместил в оркестровую яму саксофонистов и скрипачей, дал им играть музыку из рок-оперы "Иисус Христос" Ллойда Уэббера (другого музыкального варианта пока не мог себе представить). Затем стал выводить на сцену известных персонажей, одевая их в подобающие костюмы, покрывая гримом и наделяя вокальными способностями.
Вот на сцене появляется Алексей Гусин, исполняющий арию Иуды из Кириафа. Он страдает, пытается понять себя и весь этот несправедливый мир. Несмотря на то что походка Гусина остается все такой же комсомольско-административной, терзания его искренние, однако философские вопросы, которые он задает себе и всему залу, очень скоро переходят в рекламную кампанию центра компьютерного дизайна "Два с половиной крыла", который возглавляет он сам. Гусин восклицает, что на самом деле в жизни он никого не предавал и предавать не собирается, а наоборот, предавали все время его самого. И сотрудники, и заказчики, и бывшая жена из Пенсильвании, а Мария Магдалина (как-то легко Садовников решил, что эту роль должна исполнять Иквина) не ответила взаимностью, более того, испортила ему отношения с самим Понтием Пилатом. (Ну конечно же, Леснер! На роль Пилата – Михаил Леснер!) И теперь он, Гусин, ищет утешение во встрече с Пророком, мечтая, чтобы исцеляющая десница осенила его полысевшее чело. А заодно – и дала заказы на компьютерную графику для канала.
С новой силой грянул оркестр. Сцену заполнил народ. Это – народ Иудеи, по сути – полный состав "Видео Унтерменшн". Растворив в себе Гусина, толпа дружным многоголосым хором начинает славить Мессию и расступается, обозначая дорожку, по которой из глубины сцены должен, наверное, выйти Пророк. В один миг скрипки и трубы затихают. В студии воцаряется торжественная тишина… И вот, потупив взгляд, умиротворенно скрестив на груди руки, слегка повиливая задом, на дорожке появляется Александр Буревич. Мягким, вкрадчивым голосом он выпрашивает у народа Иудеи эфирное время на новую семейную телеигру. "Я тебе покажу эфир, толстозадый хрен! – негодует Понтий Пилат – Где откаты с прошлого раза? Где?!" "Где отка-аты! Где отка-аты!" – скандирует народ Иудеи. Раз за разом скандирования убыстряются. Увеличивается требовательность в интонациях и общая голосовая мощь.
Буревич мечется по сцене, раздираемый внутренними противоречиями, наконец выхватывает из-за пазухи конверт и протягивает Леснеру. Но между ними неожиданно вырастает Гусин: "Не-ет! Он не Мессия! Вспомните лучше, Михаил Юрьевич, как мы вместе ходили ловить леща-а! А потом сазана-а!" "Закройся, гнида! – речитативом перебивает его Понтий Пилат. – Не буду я смотреть твою передачу про опарышей. Юра, уведи его! И Буревича!" Одетый в длинную тогу, обутый в плетеные сандалии, с лавровым венком на голове, Юрий Михайлович Эзополь уводит обоих с заветной дорожки, а сам пристраивается возле кресла прокуратора Иудеи.
– Короче, пацаны! – Леснер встает с кресла и решительно выходит на авансцену. – Короче, вот что. Я решил, что исполняющим обязанности пророка пока буду я, поскольку вы тут все гондоны и даром икру жрете. Только не радуйтесь, на кресте висеть я не буду и веночка на голову, как хохляцкая красавица, не напялю. Но тем не менее, как пророк, предупреждаю, что если хоть одна сука схалтурит на президентской кампании, которую мы скоро начинаем, то я, оставаясь Понтием Пилатом, прежде чем руки умывать, кому-то так жопу начищу, что никакое иудейское происхождение не спасет! Поняли или нет?!
– А каков будет бонус за работу? – послышалось из толпы. – Бонус!
– Так, кто-то не понял, – ухмыльнулся Леснер. – Это кто про бонус спросил? Выходи!
Но на этот раз в толпе молчали. Никто не вышел.
– Вот так-то! – Леснер обмяк немного. – Я думаю, для понятливых будет достаточно того, что все рекламное время на метровых каналах отдается нам. Следовательно, конкурентов не будет. И у вас выбора не будет. Так что, если кто-то недоволен, то пусть сразу валит, пока отмашку не дали. А если кто желает про деньги узнать, то, как пророк, своим апостолом по финансам назначаю Эзополя. У него и спросите.
"Интересно, а где Апоков? – подумал Садовников. – Где же Александр Завенович? Какова же его роль?"
– Садовников!!!
Сергей проснулся и увидел Галину Васильевну Иквину, стоящую над ним. Если судить по ее удивленному лицу, то заснул он крепко, и разбудила она его, видать, не с первого окрика.
– Садовников, вы что, уснули, что ли?
– Да нет… Так… задремал слегка.
– Работать надо, а не спать, Сергей.
– А я и так работаю.
– Где же это видно, что вы работаете? Я сожалею, что пока не могу выделить для вас рабочее место с компьютером. Но если вам пришлось подождать в студии, то это вовсе не означает, что надо спать.
– А я на уровне подсознания работал, – зевнул Сергей. – Кстати, на роль Понтия Пилата еще исполнителя не подобрали?
– Какого еще Пилата?
– Римского наместника в Иудее.
– Какого еще наместника?
"О господи! – подумал Сергей. – Она, кажется, не знает, кто такой Пилат".
– Вот что я выяснила: Болгарина сегодня не будет. Он срочно уехал в Симферополь на гастроли. А пока, чтобы вы не спали, а занимались делом… – В руках у Галины Васильевны появилась бумажная стопка. – Я попрошу вас ознакомиться со сценарной заявкой новой передачи и еще прочитать сценарии нового сериала.
– Что это?!
На листке сценарной заявки, что лежала сверху, жирным шрифтом было выведено "Звезды не гаснут!". Сергей шумно сглотнул слюну, горько усмехнулся, но промолчал.
– Это Ольга Румянцева новую передачу придумала, – пояснила Иквина. – Ознакомитесь, устно выскажете свое мнение и все. А вот к этому, – она постучала пальцем по большой стопке, – попрошу отнестись серьезно. Тут первые шесть серий. Внимательно прочитайте, вникните, а потом мне расскажете, как вы все это поняли. На страничку или на две простым доходчивым языком опишите краткое содержание прочитанного и сформулируйте основную идею.
Сергей посмотрел на титульный лист большой стопки. Красивым, тщательно подобранным шрифтом на титульном листе было выведено название: "Неизвестная Россия". Далее в скобках было написано, что это стосерийный киносериал. В самом низу была обозначена дата написания. А фамилии авторов в правом верхнем углу почему-то покрыты канцелярской замазкой.
– А кто же авторы этой работы, Галина Васильевна? Или автор…
Иквина встрепенулась.
– Авторы – мы все. Я, Гендель, Вранович, даже кое-кто из американских специалистов принимал участие. Вот. А что касается самой идеи сериала, то она принадлежит Михаилу Юрьевичу и Александру Завеновичу. Видите, сколько авторов! Поэтому, чтобы не устраивать "братского кладбища", мы пока решили авторов не указывать вообще. А может, кто-нибудь еще по ходу дела подключится.
– Так… Та-ак… – Сергей растерялся. – Тогда зачем вам нужно от меня описание идеи доходчивыми словами, если вы – ее авторы?
– Зачем-зачем… Дед Пихто! – рявкнула Иквина. – Потому что я хочу, чтобы вы во всем этом разобрались сами, а не с моих слов! Потому что не исключено, что этот сериал вам придется дописывать или адаптировать. Не можем же мы разорваться на части!
– Адаптировать откуда – куда?
– Куда скажут, Садовников! А пока прочитайте и кратко сформулируйте идею! Да, кстати, я еще ни строчки не получила от вас про Иисуса Христа. А время идет, между прочим. Новый год не за горами. Еще надо и репетировать. Есть какие-нибудь соображения?
– Есть, – соврал Сергей.
– И вот еще… Хочу вам помочь… – На несколько секунд Иквина как бы засомневалась. – Уж коль мы с вами делаем российский вариант рок-оперы "Иисус Христос", то хорошо бы содержание увязать как-нибудь с Россией, понимаете? С русскими березками, куполами церквей, санями… и всем, что нам дорого.
– То есть как?! Что вы, Галина Васильевна? Какие русские купола? Славяне крестились тысячу лет спустя после прихода Христа. Во время Владимира Красно Солнышко, если мне не изменяет память. Да небось во времена Христа славянского народа как такового еще и не было. Какие купола? Какие сани?
– Знаю. – Иквина говорила хотя и неуверенно, но по-прежнему с властными интонациями. – Знаю, что тысячу лет спустя. Ну и что? Мы же с вами говорим, Садовников, о художественном произведении, а не о документальном репортаже. Ну, а коль скоро речь идет о художественной рок-опере, то почему бы не устроить что-нибудь вроде переклички времен с тысячелетним интервалом… Приход Христа – Крещение Руси, Тель-Авив – Владимир Красно Солнышко…
– Может все-таки Иерусалим, а не Тель-Авив?
– Да какая разница?
– Да, – согласился Сергей. – Теперь уже никакой разницы.
– Вот, – заканчивала разговор Иквина. – Если мы сумеем рок-оперу как-нибудь запараллелить с Россией, то может получиться и оригинально и вместе с тем – патриотично. Сразу двух зайцев убьем. Во всяком случае, Александр Завенович против того, чтобы слизывать западные варианты один к одному. И библейские истории – тоже… Вообще-то я вам завидую, Сережа. Вам дается столько свободы действия, а вы почему-то пятнами покрылись.
– Будут еще какие-нибудь указания? – Сергей встал, взял сумку.
– Да, – вспомнила Иквина. – Но это не сейчас. Это когда подойдете к финалу рок-оперы. Последние слова Болгарина должны быть такими: "Мессия не я. Мессия – это тот, кто придет следом за мной".
– Да-а? – удивился Сергей. – Ну и кто же следом за ним придет?
– Для вас это не имеет никакого значения. Ваша задача написать рок-оперу.
Покинув студию, проходя по шаболовским коридорам, Садовников все еще выбирал, как ему провести остаток дня. Очень хотелось поехать к Роману и поделиться последними новостями, поскольку плотина в очередной раз наполнилась до краев и содержимому нужен был выход, но с другой стороны он обещал навестить своего старого преподавателя Марка Соломоновича Полянского, который работал теперь на одной из кафедр Историко-архивного института. Вчера, разговаривая по телефону, Полянский очень обрадовался, что бывший студент собирается его навестить, но тут же спросил: "О, Сережа, я, наверное, вам понадобился по делу? Скажите честно". "Если честно, то по делу, простите меня, Марк Соломонович". "Я не обижаюсь, Сережа, – немного погрустнел Полянский, – Сейчас время такое… Навещаем только по делу. Но я все равно очень рад, что по неизвестному пока мне делу вы решили обратиться все-таки ко мне. Жду вас в институте, в любой вечер рабочей недели сразу после шести". "Спасибо, Марк Соломонович". Вот такой вчера состоялся между ними добрый телефонный диалог. И, чтобы продемонстрировать свое уважение к профессору, Садовников решил не откладывать визит и поехать в Историко-архивный прямо сегодня: "Руденко подождет. И день полноценно доработаю. И с рок-оперой надо спешить". Посмотрев еще раз на бумаги, полученные от Иквиной, которые он держал в руках, Сергей снял сумку с плеча, достал оттуда черную папку с изображением солнышка в правом верхнем углу, ту самую, которую нечаянно увел у Романа, и положил в нее сценарии. Все это опять в сумку. Застегнул молнию. Что-то словно кольнуло его, когда он проделывал эту нехитрую манипуляцию. Обернулся… Бледная и страшная, словно ведьма, восставшая из гроба, на него смотрела Ольга Румянцева. Такого взгляда у своей старой знакомой он не встречал никогда. Одержимый, концентрированный, гипнотический взгляд. Желтые немигающие глаза. Не сводя глаз со сценариста, Ольга медленно поплыла к нему. Именно поплыла, а не пошла. Она приближалась, не двигая ни единой складкой одежды, не нарушая осанки. Если бы у Садовникова был в кармане мел, он, наверное, очертил бы круг и стал молиться. Но молитв он не знал, да и мела в кармане не было. Тем временем Румянцева вплотную приблизилась к сценаристу и холодной ладонью ухватила его повыше локтя. Вроде бы мягкая, женская ладонь, даже по-девически хрупкие тонкие пальцы… Но ухватила так, что не вывернешься…
– Чего тебе?
– Сереж, а Сереж, – не своим голосом прошептала Румянцева. – Пойдем выпьем чего-нибудь. Мне надо с тобой поговорить.