- Никакого самопожертвования и не было. Тонлидайс страдал реммирангой. Заболевание неизлечимое, умирают от него тяжело и медленно. Эвтаназию запрещает бенолийский закон, а самоубийц проклинает лаоранская церковь. Для Тонлидайса это был единственный способ избавиться от страданий не нарушая ни уголовный кодекс, ни религиозные предписания.
- Император не настолько глуп, - возразил Адвиаг. - Он обязательно потребует вскрытия. Ведь Тонлидайс приговорён к позорному погребению, права на кремацию его лишили. Тело и голову закопали где-то на свалке. Извлечь их для экспертизы будет несложно.
- Вот поэтому для Тонлидайса необходимо срочно провести полноценное лаоранское погребение. А когда император примется выяснять, почему его приказ не выполнен, вы дадите ему самые подробные объяснения. - Пассер улыбнулся. - Председатель будет вам крепко обязан, директор.
- Да, получается симпатично, - согласился Адвиаг. - Только пару дней надо подождать. Настроение свиняки трон-нутого сейчас унылое, подозрительное и гневливое, но дня через два он успокоится и потребует результатов по поиску Погибельника. Тут главное успеть ровно в ту минуту, когда император будет в состоянии между "хочу знать всё" и "хочу казнить всех". О нужном времени меня предупредят.
- Кто?
- Старший референт Максимилиана. С тех пор, как я прищучил Лолия, референт считает, что в долгу у меня, и понемногу сливает информацию. Разумеется такую, которая не повредит его хозяину. Вроде того, в какую минуту с каким вопросом обращаться к императорской милости выгоднее всего.
- Такой стукачок хотя и не фонтан, - проговорил Пассер, - но тоже небесполезен.
- А то, - хмыкнул Адвиаг.
Пассер бросил на него быстрый пронизывающий взгляд.
- Дронгер, - начал он осторожно, - а с чего вдруг ты так взъярился на этого Лолия? Мало ли влиятельного хамья ты в своей жизни видел.
- Не знаю, - ответил Адвиаг. - Что-то вдруг взбесил до невозможности.
- В разговоре с ним ты упомянул Винсента Фенга.
- И что? - с холодной злостью спросил Адвиаг.
- Ничего, - поспешно ответил Пассер. Немного помолчал и решился: - Дронгер, Фенг уехал для того, чтобы начать новую, совершенно самостоятельную жизнь подальше от Алмазного Города. Разве ты спасал его не для этого? Тогда зачем ты вот уже полгода разыскиваешь Фенга?
- Я не собираюсь вмешиваться в его жизнь. Но Винсент наивен и беспомощен как пятилетнее дитя. Я всего лишь хочу убедиться, что с ним всё в порядке.
- Ну-ну, - кивнул Пассер. - А сколько лет было твоей дочери, когда она умерла от реммиранги? Пять? И сейчас ей было бы девятнадцать, как Фенгу?
- Причём здесь моя дочь?! - взъярился Адвиаг.
- Притом, что когда ты найдёшь Фенга, то постарайся определиться, чего ты действительно хочешь - помочь ему во имя пресвятого или изображать из себя папочку. Либо ограничивайся стандартной благотворительностью, либо усыновляй мальчишку официально! Фенг слишком честен и прямодушен для половинчатых отношений. Потому и сбежал от тебя куда глаза глядели.
- Малнира хотела со мной развестись, - тихо сказал Адвиаг. - Но я поклялся, что найду Винсента. Если только он жив…
Пассер накрыл ладонью его запястье.
- В данной ситуации лучшая новость - отсутствие новостей. Если бы с Фенгом случилось что-то плохое, ты бы узнал об этом через полицейские сводки. Ведь там есть ДНК всех, кто хоть как-то попадает в поле зрения полиции: и жертв несчастного случая, и преступников, и потерпевших. В сводках есть все - и живые, и мёртвые. Если в списках нет ДНК Фенга, это означает что жизнь его в полном порядке.
Адвиаг выдернул руку.
- Не всё попадает в сводки. В Бенолии до чёртовой матери подпольных борделей и наркофабрик, где трудятся рабы. Наивные юноши и девушки, которых завлекли туда обманом.
- Жить рабом Фенг не согласится больше никогда. Если бы его каким-то образом затянули в подобное заведение, он бы или сбежал, или с собой покончил. В последнем случае безымянный труп обязательно попал бы в сводки. Так что, Дронгер, пока нет новостей, можешь быть уверен, что с твоим мальчишкой ничего плохого не случилось.
- Хотелось бы верить.
Пассер бросил на него ещё один испытующий взгляд.
- А ты всё же определись, зачем он тебе нужен. Или забудь его совсем.
Адвиаг не ответил, только голову опустил.
- 4 -
Клемент смотрел на простёртого у его ног Ланмаура Шанверига. В первое мгновение пресмыкательство губернатора показалось слаще мёда, но всего лишь секунду спустя вызвало гневное отвращение. А ещё через минуту вообще никаких чувств не осталось.
Исянь-Ши не узнал своего практиканта. И напоминать губернатору о событиях тринадцатилетней давности оказалось бессмысленно. Он даже не понял о чём идёт речь. В Клементе Ланмаур Шанвериг видел только предвозвестника.
Но Клемента, вопреки собственным ожиданиям, беспамятливость бывшего Исянь-Ши не обидела и не разозлила. На душе стало до холода пусто - и только. А пустоту медленно заполняло безразличие.
Прежде Клемент душевной мертвенности радовался, она казалась спасением, а теперь испугала.
"Но ведь должен я чувствовать хоть что-нибудь! - подумал Клемент. И тут же добавил с тоской и обречённостью: - А зачем тут чувства? Они ничего не вернут и ничего не изменят".
- Предвозвестник, - хнычуще взывал губернатор, - Малугир ещё дитя. Он пока неразумен, и потому всё решает сердцем. А значит и судить его поступки надо как ребячество. Господин мой предвозвестник, ведь Малгуир - последний из Шанверигов. У меня уже никогда не будет других наследников, даже побочных. Род Шанверигов прервётся!
От губернаторского скулежа стало скучно. Клемент отвернулся, посмотрел в окно. В Плимейре опять идёт дождь. На площади перед зданием горпрокуратуры широкие лужи, дворники метлами сгоняют их в прикрытые ажурными решётками канавы.
Счастливая земля, у них столько воды, что она даже с неба падает.
До лицея Клемент жил в срединных областях Сероземельного материка, в Канрайской степи. Летом - одуряющая жара и сушь, зимой - пронзительный холод и всё та же убийственная сухота. Даже в городах, где множество каналов и фонтанов, сухой воздух раздирает горло и лёгкие. Дождь для любого канрайца навечно остаётся божественным даром и благословением.
Даже на сыром и промозглом Круглом материке.
…У ног Клемента по-прежнему скулил Ланмаур.
- Иди, - велел ему Клемент, небрежным движением кисти показал на дверь комнаты для очных ставок. - Жди.
Пятясь и кланяясь, губернатор выполз из следственного кабинета. Клемент подошёл к столу, нажал кнопку селектора.
- Следующего!
В кабинет вошёл Малугир Шанвериг. Склонился перед посланцем императора, переждал предписанные Высоким этикетом десять секунд и выпрямился на полупоклон.
- Так вы утверждаете, - сказал ему Клемент, - что приказ искалечить Авдея Северцева теньмам своего деда отдали вы?
- Да. - Голос у Малгуира бесцветный, измученный до смертной усталости.
Клемент подошёл к нему поближе.
- Теньмы выполняют приказы только своего владыки. Как вы заставили их подчиниться?
- Я убедил первого и седьмого теньмов, что это будет на пользу их Исянь-Ши.
- Допустим, - сказал Клемент. - А зачем вам понадобилось калечить Северцева?
- Зависть. Соперничество. Боязнь поражения. При Северцеве мне ни за что бы не получить гран-при. И тем более не получить место при дворе.
- Однако жюри всё равно присудило гран-при Северцеву. И место при дворе вам теперь не светит.
Малугир полностью выпрямил спину, сложил руки на коленях.
- Значит, не получилось.
- А как вы объясните свой публичный отказ участвовать в конкурсе? И то, что навещали Северцева в госпитале?
- Хотел отвести от себя подозрения.
Клемент смотрел на него озадаченно.
- Вы понимаете, дээрн Шанвериг, что вам грозит как минимум год каторги? Подчёркиваю - минимум. И вряд ли после плантационных работ ваши руки смогут играть на скрипке.
- Я и без того никогда больше к ней не прикоснусь!
- Почему?
Малгуир не ответил, лишь склонился в чельном поклоне.
- Для вас так важен этот плебей? - спросил Клемент.
Малгуир выпрямился.
- Для меня важна моя честь. А её больше нет.
Клемент нахмурился и сказал строго:
- Всё, что произошло с Северцевым, правильно и справедливо. Презренный грязнокровка, плебей ничтожного звания дерзнул желать недозволенного, преступно посягнул на то, что предназначено лишь людям высокого рождения. Он получил по заслугам. Черни место в грязи, а не на сцене императорского конкурса. Сам факт появления Северцева на "Хрустальной арфе" оскорбляет и подрывает устои империи.
Губы Малугира тронула горькая усмешка. Клемент поёжился - горечь была столь велика, что коснулась и его.
- Я думал, - сказал Малугир, - что на конкурсах оценивается наше мастерство. Наш талант. Та наша истинная суть, которая позволяет каждому из нас сказать: "Я есть, потому что своими делами я приношу пользу миру".
- Что за вздор? - недовольно сказал Клемент. - Я не понимаю этой чуши.
- Я всё объясню вам, предвозвестник. Если позволите.
Клемент кивнул. Малугир немного помолчал, подбирая слова, и начал объяснять:
- По-настоящему быть, а не существовать, мы можем только в свершениях. Только они делают нас людьми. Но, оказывается, на конкурсах должно оцениваться лишь происхождение. Порода. Никому не интересны наши дела, а значит - и наши души. Важна только кровь. Как будто мы племенной скот, а не люди! - Малугир посмотрел на Клемента. Тот опустил глаза, взгляд молодого Шанверига пугал до дрожи. - Вы лишаете нас права на свершения, предвозвестник. Всё, что нам позволено, - это жрать, спать и размножаться. В точности как скоту. И всем станет безразлично живы мы или умерли, потому что жизнь наша станет пустой и напрасной до бессмыслицы, а мы - живыми трупами.
Слова Шанверига-младшего царапнули болью. Клемент ответил с угрозой:
- Это бунтовщицкие речи. Так недолго и до расстрела договориться.
Юный дээрн рассмеялся невесело:
- Предвозвестник, происхождение становится драгоценным лишь для тех, у кого за душой больше ничего нет. Одни тщеславятся чистотой дворянской крови, другие - плебейской. Третьи на первое место выдвигают расу. Четвёртые - религию. Ненавидят иноверцев, презирают инокровок, а себя считают превыше всех. Но на самом деле они пусты, никчёмны и грязны как мусор.
- А себя вы таким не считаете?
- Нет, предвозвестник. Со мной всё иначе. Было иначе… - Малугир опустил голову, сцепил пальцы так, что побледнели костяшки. Вздохнул судорожно и продолжил: - У меня была скрипка. Для любого и каждого я в первую очередь был скрипачом и лишь затем дээрном, берканом, лаоранином… Я мог дарить миру музыку, и потому был людем для всех - и для дворян и для простородцев, и для бенолийцев и для иностранцев. Для всех иалуметцев, какой бы расы, веры и подданства они бы ни были. То же самое мог сказать о себе и Авдей. Я был хорошим скрипачом, он - прекрасным вайлитчиком. А теперь нас обоих нет, потому что нет нашего мастерства. Мы стали никем и ничем. Пустотой.
Клемент отвернулся. Слова Малугира во многом оказались созвучны тому, что Клемент думал о себе. Всегда и везде он был в первую очередь теньмом. В сравнении с этим всё остальное становилось ничего не значащим пустяком. Клемент тоже мог сказать о себе "Я есть". Он тоже был мастером.
И понимал, что означает для мастера утратить мастерство, лишиться истинного Я.
- Послушайте, дээрн… - начал он, шагнув к Малугиру.
- Нет, предвозвестник! - вскочил тот на ноги. - Вы можете расстреливать меня как бунтовщика и оскорбителя устоев империи, но я никогда не назову правильным и справедливым то, что сделали с Авдеем! Это преступно, подло и грязно. А значит и сам я стал преступником, подлецом и грязью.
Клемента не ответил. Он и не знал, что опалить душу горечью могут чужие вина и боль. А оттого, что и вина, и боль достались Малугиру незаслуженно, горечь жгла вдвойне.
- Но ведь не вы отдали приказ, - сказал Клемент. - Не вы принимали решение.
- Но случилось всё из-за меня. Значит и весь грех на мне. Незамолимый грех, - опустил голову Малгуир.
Клемент ничего не понимал. "Почему они такие разные? Внешне молодой Шанвериг - точная копия своего деда, но в мыслях и поступках они разнятся как ночь и день".
- Идите в кабинет очных ставок, дээрн, - сказал Клемент. Голос предвозвестника прозвучал мягко и ободряюще. - Ждите там.
Малгуир поклонился, ушёл. Пора вызывать Джолли. Но сердце почему-то сжалось в тоскливом страхе и предчувствии боли, словно этот ничтожный опальник властен был отправить Клемента в экзекуторскую.
Смелости подойти к селектору Клемент набирался целую минуту. Но привести приказал не Джолли, а губернаторского теньма.
= = =
От холодных сквозняков в приёмной перед следовательским кабинетом у Авдея разболелась рука. Он старательно делал вид, что ничего не происходит, но Кайдарс, помощник отца, высокий сухощавый наурис, всё равно заметил и силком натянул на него свой свитер.
- И нечего без нужды геройствовать, потому что получается не геройство, а глупость. Тебе руку для дальнейшего лечения беречь надо.
…Врач, который оперировал Авдея, оказался искусным целителем. И биоизлучатели в госпитале, несмотря на всю его обшарпанность, действительно были хорошими. Медсёстры добросовестно давали пациенту все предписанные лекарства и выполняли все процедуры.
И люди, и техника сделали всё возможное. Всё, что было в их силах. Но повреждения оказались гораздо серьёзнее, чем думалось на первый взгляд. Рука, а в особенности кисть, так и осталась покорёженной, неловкой, в паутине грубых шрамов.
"Это ничего, - заверял врач. - Это лишь начальный этап. На последующих операциях и кости выправят, и шрамы уберут. Лечение потребуется длительное, но все функции восстановимы. Вы обязательно вернётесь на сцену".
Авдей кивал, улыбался. А в памяти звучали слова Ланмаура: "…навечно застрянет между прежней и новой жизнью, так и не обретя ни одну из них".
…Кайдарс крепко сжал Авдею плечи, заглянул в глаза.
- Ты чего, парень? Не нужно так, - он вытер Авдею скользнувшую по щеке слезинку. - Не обижайся ты на батю, - попросил Кайдарс. - Если бы он мог, то обязательно приехал бы за тобой сам. Но дело есть дело. Слишком много жизней зависит от твоего отца.
- Я и не обижаюсь. До Гирреана я и сам мог бы добраться. Это о другом.
- А "другое" не навсегда! Всё поправимо. Вспомни, что сказал врач.
- Я помню.
Авдей улыбнулся Кайдарсу, мягко высвободился из-под его рук и сел рядом с Джолли. Тот смотрел в пол, комкал и теребил носовой платок. Авдей ободряюще пожал ему запястье.
- Вам нечего бояться, учитель. Это всего лишь формальный допрос. Минут пятнадцать-двадцать - и всех опустят по домам.
- Почему ты сказал следователю, что в фургоне был не Ланмаур и не его теньмы? Зачем покрываешь эту сволочь? Чего боишься?
- Того, что сделает с собой в этом случае Малугир.
- Малугир? - растерянно переспросил Джолли. - При чём тут он?
- При том, что он честен, смел и совестлив. Чувство вины для таких людей смертельно. Тем более, когда последствия совершённого необратимы. Малгуир всю тяжесть дедовского преступления возьмёт на себя. С моими показаниями или без них, а Ланмаур всё равно избежит наказания. Но если вина старого Шанверига будет доказана, младший обязательно уничтожит себя тем или иным способом. Ему просто не справиться со стыдом и с болью от чувства вины. Мир станет беднее на одного хорошего людя и талантливого музыканта. А мир и без того не слишком-то богат на красоту и доброту. Поэтому Малгуир должен быть абсолютно уверен в полной невиновности деда.
- Что за вздор ты несёшь?! - возмутился Джолли. - Ни одно преступление нельзя оставлять безнаказанным. Преступник должен получить возмездие за свои преступные дела. Справедливость надо свершить!
Авдей ломано и неловко повёл правым плечом.
- Надо остановить зло, учитель. Это и будет истинной справедливостью. Нельзя, чтобы разрушение оказалось сильнее созидания. Ланмаур уничтожил мою руку. И вместе ней уничтожил всё то хорошее, что я мог дать миру. А значит вместе с моей рукой умерла какая-то часть мира. Пусть это ничтожно малая часть, но смерть есть смерть, и потеря есть потеря. Они не приносят ничего, кроме боли. - Авдей немного помолчал. - Покарать Ланмаура, не уничтожив при этом Малугира, невозможно. Но если во имя мести… или ради абстрактной справедливости уничтожить Малугира, то это не вернёт мне руку, а мир потеряет еще одного творца, который мог бы сделать его богаче на красоту и доброту. Созидание опять сменится разрушением. В победителях окажется зло. - Авдей дёрнул плечом так, как будто закрывался от удара. - Учитель, уберечь от боли и смерти невинных гораздо важнее того, чтобы покарать виновного. Созидание должно продолжаться, пусть даже ради этого придётся отпустить уничтожителя без возмездия. Жизнь творца дороже смерти разрушителя. Это и есть истинная справедливость.
- Авдей прав, - сказал Кайдарс.
- Я не понимаю, - упрямо возразил Джолли.
Кайдарс ответил с горечью:
- Есть два изречения о возмездии. Первое: "Пусть весь мир погибнет, но правосудие свершится". И второе - "Пусть лучше сто виновных останутся безнаказанными, чем будет осуждён один невинный". Раньше я считал безоговорочно правильным первое. Но теперь понял, что в погибшем мире правосудие не понадобится никому.
Джолли опустил голову и тихо сказал "Я не знаю". Авдей пожал ему запястье. Джолли посмотрел на ученика, улыбнулся. И тут же схватил его под руку, спросил тревожно:
- Что с тобой?
Побледнел Авдей до мертвенности. Мимо них в кабинет следователя провели теньма.