* * *
Клемент нахмурился.
Арестованный, хотя и был закован в кандалы, на свидетельском стуле развалился удобно и вольно. Предвозвестник хотел было одёрнуть наглеца, но не стал. Из-за мятежнической дерзости кандальник всё равно не подчинится.
Клемент молча смотрел на Сайнирка. Теньму нужно было задать бывшему придворному и бывшему вельможе один вопрос. Ради ответа на него и затевался арест.
- Дээрн, как вы могли променять великое счастье служить самому государю на гирреанскую грязь?!
Сайнирк смерил Клемента презрительным взглядом.
- А во имя чего я должен был служить Максимилиану? Что такого достойного делал император, чтобы я стал бы ему помогать?
- Служение государю - долг любого из подданных.
- Я ничего у Максимилиана не занимал, а потому ничего ему не должен.
- Такие рассуждения пригодны для мелкого торгаша, - ответил Клемент, - а для потомка одного из древнейших и знатнейших родов империи позорны.
- В таком случае, у любого мелкого торгаша ума, чести и достоинства больше, чем у всех потомков древнейших и знатнейших родов империи, вместе взятых, потому что ни один из этих отпрысков ни разу не задумался, а во имя чего он тратит время и силы на императора! Никто не задал себе вопроса, а что же такого честного и достойного Максимилиан делает, каким бы из его поступков соратники могли бы гордиться. Впрочем, соратников у него нет и никогда не было - только холуи. Но вам, предвозвестник, разницы не понять - придворные в принципе думать не способны, могут только слепо повиноваться.
- А разве вы не повиновались вашим бутовщицким командирам? - Клемент услышал в своём голосе дрожь. Мгновение помолчал, заставил себя успокоиться и сказал с обычным равнодушием: - Ведь мятежники так гордятся своей партийной дисциплиной.
- Всё верно, - согласился Сайнирк. - Дисциплина и повиновение приказам у нас безупречны. Но прежде чем сказать "Слушаюсь!", я каждый раз оценивал, а соответствует ли приказ идеям и целям партии. И требовал объяснений, если были хоть малейшие сомнения. Позже, когда сам стал приказывать, объяснений начали требовать у меня. И на все вопросы сомневающихся я всегда отвечал подробно и честно, потому что и командир, и приказ должны быть достойны повиновения.
- Бред и ересь, - презрительно фыркнул Клемент. - Не удивительно, что с таким глупейшим подходом к делу ни одна ваша партия так и не добилась успеха.
- Однако вот эти кандалы, предвозвестник, прямое доказательство того, что император нас боится. Его страх свидетельствует о нашей силе. А успех - дело наживное.
- Бред и ересь, - повторил Клемент.
Сайнирк посмотрел на него внимательно, изучающе.
- Да это же теньм! - охнул он в изумлении. - Докатилась Бенолийская империя. Что, во всём Алмазном Городе людей не осталось, если предвозвестником понадобилось делать вот такое… - Сайнирк запнулся, подыскивая определение, - …существо?
Клемент слов арестанта не понял. Не хотел понимать. Теньмами не пренебрегали ещё ни разу. Их все и всегда боялись. Пусть ранг у теньмов самый низший, для всевластных это почти вещь, но вещь смертельно опасная. А тут презренный арестант, лишённый имени и дворянства кандальник, жалкая тварь, ничтожней которой нет никого и ничего в империи, считал теньма мусором. Или он по врождённому скудоумию не понимает, в чьей руке находится его жизнь?
- Ты не боишься умереть? - спросил Клемент.
- Боюсь, - спокойно ответил арестант. - А пыточного кресла боюсь ещё больше, чем смерти. Но мне глубоко безразлично, кто меня туда пристроит - ты, твой хозяин-император или один из тех долбанов-охранников за дверью. Все вы червяки из одной помойки, и цена вам одинаковая.
- Ты мнишь себя выше государя?
- Конечно. И превосходство моё истинно, а не мнимо. Мне было ради чего жить, и есть, ради чего умирать. А вам всем - нет. Вы пустоцветы.
- Я спросил тебя о государе, - зло сказал Клемент.
- А я уже ответил, что всем вам одна цена - бластерный заряд.
Сайнирк не лжёт. Он действительно не видит разницы между государем и его теньмом. Считает их обоих одинаковой грязью, на которую и глянуть-то гадостно.
И в этом Клементу арестанта не переломить. Ни болью, ни лестью не заставить изменить мнение.
Такого теньм не ожидал. Клемент и представить не мог, что такое вообще когда-нибудь произойдёт. Ведь он тень императора, превыше которого в Бенолии нет никого и ничего. Поэтому и Клемент, когда находился подле императора, а тем более - когда являл волю государя его подданным, был высок недосягаемо. А для кандальника Клемент стал куском мусора именно потому, что был теньмом и предвозвестником императора, которого мятежник за людя, достойного уважения, не считал. До сих пор императорского посланца боялись и почитали во имя его хозяина, а теперь из-за него презирали.
Клементу стало обидно и горько. Обжёг стыд - и за себя, и за императора, словно они вдруг оказались голыми посреди площади, а прохожие смеялись и тыкали в их сторону пальцами. Это было несправедливо и бессмысленно до жестокости.
- Нельзя судить о людях, которых не знаешь, - сказал Клемент арестанту.
- Людей узнают по делам, - ответил тот. - А достойными уважения делами твой император похвастаться не может. За всё время своего правления ничего по-настоящему полезного для Бенолии он так и не сделал.
- А свои дела ты считаешь для Бенолии полезными?
- Да. Потому что всё, что я делаю, имеет лишь одну цель: выстроить жизнь в Бенолии так, чтобы все её люди каждое мгновение чувствовать себя людьми, а не тенями.
Клементу сказать было нечего - любые слова разбивались об уверенность арестанта в высочайшей ценности своих дел, как стекло о гранит.
Но почему такой уверенности нет у Клемента? Ведь его дело, его жизнь ещё ценнее - он служит императору. Откуда взялось ощущение зря потраченных лет? Куда подевалась уверенность, что быть теньмом - наивысшее мастерство из тех, какие доступны людям?
Клемент тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли.
- Тебя расстреляют сегодня же, - сказал он Сайнирку. - Приказ предвозвестника судебного подтверждения не требует.
Арестант заметно побледнел, но ответил уверенно и твёрдо:
- Я не напрасно жил, а значит и умру не зря. Но этого тебе тоже не понять, ведь ты низвёл себя от людя до уровня тени. - Сайнирк смотрел на Клемента с гадливым недоумением: - Как только можно выбрать такую работу…
Слова кандальника обожгли болью. Для него теньм был не мастером истинного дела, а никчёмной и жалкой пустышкой.
Вернулась чуждая и невозможная мысль - жизнь потрачена зря.
Нет, не может этого быть! Всё не так. Клемент резко взмахнул рукой, отметая сомнения.
- Стать теньмом - это веление Судьбы! - сказал он не столько Сайнирку, сколько себе. - Высший жребий, которого удостаиваются немногие. Знак избранности. Искусство, которому учатся с детских лет и до конца жизни.
- Что?! - вскричал Сайнирк, дёрнулся, будто от удара. - Что ты сказал? Как учатся?
Клемент ответил презрительным взглядом. Все вельможи одинаковы, даже если становятся мятежниками - уверены, что теньмы и булки с повидлом растут где-нибудь на ветках сами собой, как жёлуди на дубе.
Сайнирк поднялся со стула, посмотрел на Клемента долгим взглядом и… - тут Клемент едва не задохнулся от изумления и растерянности - …Сайнирк встал перед ним на колени, поклонился чельно. Выпрямился на полупоклон и сказал:
- Простите меня, сударь.
Клемент уставился на него с оторопелым недоумением:
- Что?! Почему?!
Сайнирк посмотрел на Клемента с искренней и острой жалостью, опять чельно поклонился и сказал:
- Сударь, мне и в голову не приходило, что вас начинают калечить с самого детства. Увечат душу, чтобы превратить из людей в тени. А ведь мы ничего не сделали, что бы вас защитить. Тратили время на всякую глупость, на межпартийную грызню. Простите нас, сударь. Хотя… Такое простить невозможно. И это правильно.
Жалость и просьба о прощении стегнули Клемента будто хлыстом. Зачем эта жалость, почему обречённый на смерть кандальник смотрит на него как на ущербного? Боль обиды оказалась сильнее, чем самая жестокая порка. И намного унизительнее. Перенести её Клемент не мог.
Ткнул пальцем в кнопку экстренного вызова и приказал вбежавшей охране:
- Расстрелять немедленно. Только не за участие в делах мятежной партии, а за пособничество Погибельнику, еретически именуемому Избавителем и Избранником.
Вот теперь Сайнирк испугался по-настоящему. Одним движением вскочил на ноги, вперил в Клемента ненавидящий взгляд и прошипел он сквозь зубы:
- Паскуда подлая.
Клемент улыбнулся победительно. Для мятежника обвинение в причастности к делам Избранника оскорбительно и позорно.
- Ты умрёшь как слуга Избранного Избавителя, - злорадно сказал Клемент. - Как браток.
- Эту жалкую клевету никто не захочет слушать, - ответил Сайнирк. - Мои друзья слишком умны, чтобы поверить в такой вздор. И любят меня, а потому клевете нет места ни в их сердцах, ни в душах.
Клемента как по лицу хлестнули. О себе ему такого никогда не сказать.
- Расстрелять! - в ярости прошипел он. - Немедленно!
Охранники схватили Сайнирка под руки, хотели выволочь из кабинета.
- Не напрягайтесь, - презрительно фыркнул гирреанец. - Я и сам дойду.
А на прощание опять посмотрел на Клемента полным жалости взглядом.
- Мы ведь правда ничего не знали, сударь. Если сможете - простите нас.
И вновь жалость такой острой болью хлестнула, что хотелось кричать. Но не получалось, дыхание остановилось, не было воздуха на крик. Клемент только и смог, что судорожно рукой дёрнуть.
Охрана истолковала это как приказ, и Сайнирка увели.
А душу терзала острая и жгучая боль. Клемента только что лишили мастерства, а вместе с ним отобрали ощущение самости и в дребезги разбили Я Клемента. Оказывается, оно было, это Я. "Аз есмь", вспомнилась древняя формулировка. "Я есть". Я - Клемент Алондро, теньм-четырнадцать императора и владыки всея Бенолии. Я - никто. Пустая тень пустоты, у которой нет ни дел, ни свершений.
Как же больно! Такой лютой боли даже в экзекуторской никогда не было.
Клемент сцепил зубы. Не кричать. Успокоиться. Бредни мятежников касаются только их самих. Жизнь Клемента самая что ни на есть правильная, предопределённая самой Судьбой. Он - тень своего Светоча. А тени всё безразлично в этом ничтожном мире. Есть Светоч, есть служение Светочу, а всё остальное - пыль.
Сердце опять опалила ненависть к Авдею Северцеву. Каждая встреча с этим криворожим гадёнышем приносила Клементу пронзительную боль от сожалений о несбывшемся и тяжёлую тоску от разочарований в сбывшемся. Пусть почти все встречи были не прямыми, а опосредованными через людей из его окружения, боль это не смягчало. Каждое соприкосновение с Северцевым, даже самое мимолётное, вдребезги разбивало мир Клемента, оставляло посреди пустоты, захлёстывало ощущением собственного небытия.
"Ненавижу тебя, - повторил Клемент. - Ты один во всём виноват. Не будь тебя, не было бы и этого кошмара".
Нет, всё, хватит! Ненависть к такой презренной твари как гирреанский поселенец недостойна теньма. Да и любая другая ненависть. И тоска, и зависть. Ему, тени самого государя, обладателю высшего жребия из всех возможных, избранному из избранных, незачем тратить себя на душевную суету, именуемую чувствами. Они присущи только мелким и заурядным людишкам, в чьей жизни нет ни цели, ни смысла.
Зато у него, теньма, есть его Светоч. Всё остальное пыль.
Душа оцепенела в безучастии, уснула. Сомнения исчезли, а вместе с ними ушла боль. Привычный, досконально известный мир вновь стал целым и незыблемым. Теньм глубоко вздохнул, сел в кресло. Надо было не торопясь обдумать факты, собранные по каннаулитскому делу.
"А ведь Погибельником может оказаться Северцев, - подумал теньм. - То, что творит он сам, и то, что творится вокруг него… С обычными людьми так не бывает. И эти глаза… У них не только цвет дождя, но и его живительная сила. Есть немало людей, которые могут смотреть прямо в душу, но их взгляды похожи на бластерный выстрел или удар ножа. Они всегда только ранят. От них хочется спрятаться, убежать. А Северцев смотрит так, что люди сами идут навстречу этому взгляду, вбирают его в себя, как иссохшая земля вбирает дождь. Обычный людь никогда не сможет так смотреть".
Многие толкования Пророчества предупреждали, что Погибельник будет искуснейшим ловцом душ.
"В бунтовщицкие дела отца Северцев не замешан, - продолжал размышлять теньм. - Нельзя одновременно заниматься и мятежами, и музыкой, на оба дела не хватит ни времени, ни сил. Но не разделять злокозненных помыслов родителя Северцев не может. Патронатор Гирреана говорил, что в семьях бунтовщиков все очень преданы друг другу. Значит Северцев точно такой же разрушитель устоев империи, как и его отец, и такой же отрицатель святых заветов, как его дед. Но власть над людьми у него гораздо больше. Северцев и есть Погибельник".
К сожалению, для государя одних только умозаключений будет мало. Ему потребуются факты, а не домыслы. Если император заподозрит, что предвозвестник принёс ему вместо головы Погибельника черепушку дублёра, то нерадивый слуга распрощается с собственной головой.
А найти настоящие доказательства можно только в Гирреане.
"Значит, лечу в пустошь, - решил теньм. - Немедленно".
- 5 -
Архонт Маргарита кормила птиц в саду резиденции ареопага. Пичуги посмелее садились на ладонь, другие сновали у ног.
К Маргарите подошёл Тромм. Взял из пластиковой чашки в её руке немного птичьего корма. На ладонь Тромму тут же присели две маленькие пёстрые птички.
- Кто такие? - спросил Тромм Маргариту.
- Щеглы. Хотя бы их мог запомнить, такой яркий окрас, что ни с какой другой птицей не спутаешь.
- Они певчие?
- Да. Поют не хуже соловьёв. Первые поселенцы привезли и тех, и других с Земли Изначальной именно ради пения. - Маргарита глянула на Тромма. - Но ведь ты не птицами любоваться пришёл.
- Что ты думаешь об избраннических затеях ордена? - спросил Тромм.
- Я уже говорила - это одна из лучших приманок для пушечного мяса. Дешёвых боевиков под эту сказочку светозарные наберут быстро.
- И всё?
- А что ещё? Ты профессиональный военный и должен гораздо лучше меня понимать, что широкомасштабное вооружённое столкновение с орденом неизбежно. Если не сейчас, то через десять лет или через сто, но с белосветцами всё равно воевать придётся.
Щеглы доели корм и упорхнули. Тромм взял у Маргариты ещё горсточку зерновой смеси и бросил стайке маленьких чёрных птиц.
- А эти откуда? - спросил он.
- Местные, иалуметские. С планеты Наддариага.
- Тоже певчие?
- Конечно. Иначе какой смысл содержать их в саду?
Тромм глухо зарычал.
- Марго, я хороший офицер. Я понимаю ценность солдатской жизни и умею воевать так, чтобы свести людские потери к минимуму. Я знаю что делать, когда на любой объект - и военный, и гражданский - в открытую нападает армейское соединение. Знаю, как противостоять скрытой угрозе диверсионных групп. Могу защитить объект и находящихся в нём людей от террористов-камикадзе. Но я понятия не имею, что делать, когда атака идёт на души моих солдат. Я не умею вести идеологические войны. И тем более не представляю, как их выигрывают.
Маргарита глянула на него с лёгкой усмешкой.
- А зачем вообще устраивать идеологическую войну? Мало тебе оружейной?
- Марго, многим координаторам бенолийская сказка пришлась по вкусу. В Пришествие верят около двадцати процентов от всего личного состава ВКС. Слышишь, Марго, - от всего личного состава. Это слишком много людей, чтобы пренебрегать их настроениями.
Маргарита опять улыбнулась.
- Боишься, что солдаты ВКС, вместо того, чтобы стрелять в орденцов, начнут убивать координаторов, а светозарных впустят на базу под фанфары?
- Да! Боюсь! В истории не счесть примеров, когда во имя идеи целые крепости сдавались врагу, а войны проигрывались, не успев начаться.
- Всё так, - согласилась Маргарита, - но кто тебе сказал, что Избавитель непременно взойдёт на тропу ордена Белого Света? Ведь он может стать офицером ВКС. Во всяком случае, те координаторы, которые поверили в Пришествие, думают именно так.
- Перечитай Пророчество, - буркнул Тромм. - Избавитель избирается судьбой для того, чтобы низринуть тиранию. А единственные кандидаты на роль тиранов - это мы с тобой и Лиайрик.
- Кстати, где он?
- Ещё утром улетел в Западные пределы. Там сложная ситуация и с водой, и с воздухом, назревает восстание.
Маргарита задумчиво зачерпнула зерновую смесь и медленно высыпала обратно в чашку.
- Если архонты, - сказала она, - тираны, подлежащие обязательному и немедленному уничтожению, то истреблять следует и наших помощников, то есть рядовых членов ВКС. Думаю, избранниколюбивые координаторы это понимают. А если ещё не осознали непреложность столь простой истины, то специалисты из корпуса собственной безопасности должны им всё разъяснить. Подчёркиваю - именно разъяснить, а не принять карательные санкции.
Птицы, видя, что люди не собираются делиться с ними кормом, подняли возмущённый гвалт. Тромм бросил им щедрую горсть зерна.
- Марго, в Пришествие начинают верить и за пределами ВКС. Не скажу, что среди рядовых иалуметцев легенда об Избранном пользуется большой популярностью, но ею увлеклось немало рядовиков, причём из самых различных социальных классов - как мелочь всякая, вроде дворников и банковских операторов, так и крупные министерские чиновники.
- Нередко две сотни банковских операторов и дворников оказывают на политику влияния больше, чем один премьер-министр, - заметила Маргарита. - Народная воля, это знаешь ли…
- Знаю, - хмуро ответил Тромм. - Потому и боюсь.
Маргарита бросила птичкам ещё горсть зерна.
- Уважаемый коллега, повторяю главный вопрос, на который ты так и не дал ответа: почему Избранный обязательно должен взойти на тропу ордена Белого Света? С таким же успехом он может вести Иалумет к изобилию и процветанию по тропе ВКС.
- И от какого же тирана в таком случае он будет избавлять наш многострадальный мир?
- Тирания совсем не обязательно должна воплощаться в официальной власти. Она может быть и тайной. Как у ордена Белого Света, например.
- Что за вздор? - возмутился Тромм. - В такой запредельный абсурд не поверит ни один дурак.
- Как раз дурак и поверит. Тот самый, который верит в Пришествие. Как заметил один очень мудрый философ Земли Изначальной, чем абсурднее идея, тем охотнее дураки в неё верят. А дураков в Иалумете, к сожалению, немало.
- Жизнь не философия! - огрызнулся Тромм. - Этому твоему мудрецу легко было рассуждать, в его солдат орденцы стрелять не собирались. Да и не было у него никаких солдат. А мне за четыре миллиона жизней отвечать!
- Вот ради этой ответственности и поразмысли. Избранника пока нет, верно?