Р.S.
Шеф, доктор Хэссоп, Джек Берримен, Кронер–младший и я расположились в демонстрационном зале.
- Эл, - попросил шеф. - Внимательно посмотри фильм. Собственно, это еще не фильм, это только нуждающиеся в монтаже эпизоды. Но уверен, ты что‑нибудь нам подскажешь.
Он подал знак, и свет погас.
Сноп лучей выбросился на экран, и прямо на нас глянуло жуткое, с выпученными глазами, лицо моргача, ухватившегося за ноги рвущегося голубя.
Мертвые дюны, ядовитая слизь, сочащаяся по бетонным желобам, ржавые трубы на каменных быках, низвергающие в бухту мертвую блевотину комбината "СГ"…
- Неплохо бы напомнить океанскую голубизну, - подсказал я. - Белоснежные паруса шхуны "Мария".
Шеф согласно кивнул.
Плоский берег…
Горбатая тень пьяной рыбы…
Тусклые лица завсегдатаев бара "Креветка", разбитое лицо Доктора Фула, таблицы химических анализов, мерзкие домишки Резервации моргачей, цветные дымы над трубами. А потом на фоне этих мертвых пейзажей, на фоне серых песчаных кос, забросанных омерзительной зеленой слизью, возникло энергичное живое лицо еще не старого, уверенного в себе человека. Улыбаясь, он бросал в озеро крошки раздавленной в ладони галеты.
- Президент "СГ", - пояснил Джек Берримен.
По уверенному лицу президента пополз черный титр:
Гомо фабер…
Он обрывался многоточием.
…против Гомо сапиенс!
И мы увидели… Нойс.
Она стояла над пузырящейся кромкой ленивого гнилого наката. На ней был красный купальник, ослепительный даже на ее загорелом теле. Океан был мертв. Он пузырился, он цвел, он выдыхал гнилостные миазмы. Казалось, Нойс тонет в этих тяжелых испарениях. Ей нечего было противопоставить смерти.
- Кто эта красавица?
- Моргачка, - ответил я коротко.
Повинуясь замыслу шефа (он хотел найти в Итаке ад), энергичное лицо президента "СГ", нежное лицо Нойс и мерзкая маска рыдающего моргача начали медленно совмещаться, образуя какое‑то новое уродливое, отталкивающее лицо, крест–накрест перечеркнутое титром:
БЛАГОДАРИТЕ "СГ"!
ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО!
"И не бросайте окурки в унитаз, - вспомнил я. - Смывая их, вы теряете от пяти до восьми галлонов чистой, всем необходимой воды".
Вспыхнул свет.
- Эл. - Шеф доверительно улыбался. - Специально для комбината "СГ" и специально для военного министерства мы смонтируем ленты по–разному. Ты добыл значительный материал. Уверен, что заказ попадет в руки наших друзей. Ты здорово поработал. Восемь процентов наши.
1975
ЛОВЛЯ ВЕТРА
Молчание, Эл, молчание.
Нарушай молчание, ты подвергаешь опасности не просто самого себя, ты подвергаешь большой опасности наше общее дело.
Альберт Великий ("Таинство Великого деяния") в устном пересказе доктора Хэссопа.
Чем дальше на запад, тем гласные мягче и продолжительнее.
Пе–е-ендлтон… Ло–о-онгвью… Бо–о-отхул… Тяни от всей души, никто не посмотрит на тебя, как на идиота, потому что бобровый штат всегда осенен мягким величием Каскадных гор.
Но железнодорожная станция Спрингз-6 пришлась мне не по душе.
Полупустой вокзальчик, поезда, стремительно пролетающие мимо, старомодный салун…
Разумеется, я не ждал толчеи, царящей на перронах Пенсильвания–стейшн или на бурной линии Бруклин - Манхэттен, все же Спрингз-6 могла бы выглядеть живее. Я выспался в крошечном пансионате (конечно, на Бикон–стрит, по–другому аборигены назвать главную улицу не могли), прошелся по лавкам и магазинам (по всем параметрам они уступают филиалам "Мейси", "Стерн" или "Гимбелс", но попробуйте сказать это биверам - бобрам, как называют жителей штата. Я даже посетил единственный музей городка, посвященный огнестрельному оружию. Там были неплохие экземпляры кольтов и винчестеров, но все в безнадежном состоянии - зрелище тоскливое, невыносимое.
Короче, скучища.
И главное, никто ко мне не подошел.
Ни на узкой улочке перед музеем, ни перед витриной "Стерна", ни в пансионате. А если я вдруг ловил на себе чей‑то взгляд, это оказывался ленивый зевака.
Вечером я отправился на вокзал.
На этом, собственно, моя работа кончалась. Войду в вагон, проследую три перегона и выйду на Спрингз‑5, где на стоянке автовокзала найду машину, оставленную Джеком Беррименом Вот и все, потому что человек, который должен был подойти ко мне в городке Спрингз-6, так и не подошел.
Несколько фермеров (из тех, что тянут гласные особенно долго) с плетеными корзинами да компания малайцев (так я почему‑то решил) - вот все пассажиры. Малайцы были смуглые, с плоскими лицами оливкового оттенка, с очень темными, поблескивающими, как бы влажными, глазами, с выпяченными толстыми губами - кем им еще быть, как не малайцами? И волосы - прямые, чуть не до плеч. Они быстро, по–птичьи, болтали, я разобрал несколько слов - кабут или кабус, а еще - урат; голоса звучали низко, чуть в нос, но по–птичьи высоко взлетали. Китайцев и японцев я бы сразу узнал, это, наверное, были малайцы. Что их занесло на бедную станцию? Туристы? Но гида с ними не было… Студенты? Что им тут делать?..
Впрочем, мне было все равно, как они сюда попали. Малайзия далеко. Острова, вулканы, фикусы… Какое мне до них дело?
Со стороны гор потянуло пронизывающим ветерком.
Я подошел к кассе и постучал по толстому стеклу. Кассир, не старый, но уже прилично изжеванный жизнью (явно из неудачников), опустил на нос очки и вопросительно улыбнулся. До меня никак не могло дойти, почему он сидит в этой дыре, почему не покинет застекленную конуру? Взял бы пару "кольтов" в музее огнестрельного оружия и устроил приличную бойню на фоне подожженной бензоколонки. Наверное, решил я, он из коренных биверов. И лицо бобровое, в усиках. Уверен, что будь у него хвост, он тоже оказался бы плоский.
- Откуда тут коричневые братцы? - спросил я у кассира, заказав билет. - Все одинаковые, как бобы, не отличишь одного от другого. Тут же не Малайский архипелаг.
- А они что, живут на островах?
- А где им еще жить? - пожал я плечами. - Дома у них тесно, вот и болтаются.
Теперь кассир пожал плечами:
- Зато посмотрят мир.
- У вас всегда так пусто?
- Иногда бывает, - протянул кассир (он был настоящий бивер). - Но на самом деле Спрингз-6 не такое уж глухое место.
- Все равно наплыв пассажиров вам не грозит.
- Для нас лишний десяток - уже наплыв.
Я молча сунул в окошечко десятидолларовую банкноту. Кассир принял ее как бы нехотя, но посмотрел на меня внимательно.
- Если кого‑то ждете… Прогуливался тут один… Я все замечаю… - Правда, зрение сдает, совсем ни к черту… Никаких подробностей… Ну, ходит и ходит человек…
- Зрение надо беречь, - понимающе заметил я и сунул в окошечко еще одну банкноту.
- Если вы про внешнее, то кое‑что я все‑таки рассмотрел. - Кассир с уважением кивнул мне. Тертый бобер, хотя и неудачливый… - Ну, шляпа… Довольно потрепанная… Длиннополое пальто… Оно показалось старомодным… Последний раз я видел такое пальто лет десять назад на Сильвере Пакете. Он не был моим приятелем, - почему‑то объяснил кассир, - но иногда мы встречались. У него была слабость к старым вещам. А может, экономил. А этот человек еще и сутулился… Я даже подумал, что это святой отец, снявший сутану, но он закурил… Не знаю, может, святые отцы нынче курят, но для меня - это перебор.
- На какой поезд он взял билет?
- У меня он билет не брал.
- Он местный?
- Не думаю.
- Куда же он делся?
- Наверное, взял билет в кассовом автомате. - Бивер откровенно дивился моему невежеству. - Если так, то найдете его в поезде. Других поездов до утра не будет.
Я кивнул.
В стороне от кассы я вытащил сигарету и щелкнул зажигалкой.
Это все доктор Хэссоп. На пустой станции я торчал из‑за него. Шеф, отправляя меня в дорогу, заметил: "Считай, Эл, это задание - прогулка. На западе тепло. Более легких заданий не бывает. Погуляешь по романтичному городку, потом к тебе подойдут. Вот и все. Никаких хлопот".
Это точно.
Хлопот не было никаких.
Человек, который должен был ко мне подойти, возможно, заболел, попал под машину, неожиданно запил или просто не захотел тратить время на ненужную встречу. В конце концов, он мог незаметно наблюдать за мной, и я ему не понравился. Это доктору Хэссопу повезло: в Атланте прямо на улице к нему подошел человек - тощий, испитой, в глубоко натянутом на лоб берете. Он точно не благоденствовал, но и нищим его нельзя было назвать. Глянув по сторонам, он шепнул: "Хотите купить чудо?" Доктор Хэссоп всю жизнь гонялся за чудесами. Он неторопливо вынул из кармашка сигару, похлопал себя по карманам в поисках зажигалки и с достоинством заметил: "Если чудо настоящее". На что незнакомец, опять глянув по сторонам (явно чего‑то опасался), ответил: "Чудо не может быть ненастоящим", - и поддернул длинный рукав потрепанного сырого плаща. Пальцы у него оказались длинными, нервными, а безымянный украшен перстнем, по виду медным (не из платины же). В гнезде для камня (сам камень отсутствовал) светилась яркая крохотная точка. Доктор Хэссоп утверждал: чрезвычайно яркая. "Прикуривайте". Доктор Хэссоп неторопливо прижал кончик сигары к перстню, раскурил сигару и с удовольствием выдохнул дым. После этого он спросил, сколько может стоить столь необычная зажигалка? Оглянувшись, незнакомец шепнул цену, которая в тот момент показалась доктору несколько завышенной. "Надо бы сбавить", - хладнокровно заметил он, и услышал в ответ: "Милорд, я никогда не торгуюсь". Незнакомец нервничал - в нескольких шагах от них прогуливался полицейский. Вероятно, присутствие копа и спугнуло торговца чудом. Он нырнул в толпу, и доктор Хэссоп потерял его из виду.
"Но сигару я раскурил! Это невероятно, но сигару я раскурил!"
Мы сидели в разборном кабинете шефа, и доктор Хэссоп смотрел на меня и шефа с большим удовлетворением.
Ну, раскурил. Почему нет? Меня всегда удивляла энергия, с какой шеф и доктор Хэссоп гонялись за неведомыми изобретениями и искали встреч с людьми, занимающимися делами, казавшимися мне бредовыми. Впрочем, в данном случае имелось в виду нечто конкретное - странная зажигалка, упрятанная в гнезде медного (не платинового же) перстня. Не бог весть что, но заманчиво.
Я не знал, связана ли моя поездка в Спрингз-6 с человеком, предлагавшим доктору Хэссопу купить "чудо", но именно здесь, в штате красных лесов, в краю шалфея и солнечного заката, в краю истинных биверов, ко мне должен был кто‑то подойти. Ни шеф, ни доктор Хэссоп не знали, кто это будет. "Ты просто должен быть терпеливым, Эл. Мы добивались этой встречи почти восемь лет". Вот и все детали. Подразумевалось, что я не буду ни о чем спрашивать.
Я взглянул на часы.
Минут через десять прибудет поезд.
Из широко растворившихся дверей вокзала вывалила на холодный перрон вся компания малайцев. Их оказалось больше, чем я думал, - десять, а может, двенадцать человек. Они были похожи, как родные братья, и тащили какие‑то тяжелые саквояжи. Они прямо сгибались под этими саквояжами. Что в них? Может, сырые шкуры бобров? - ухмыльнулся я. Что им не сиделось в Диксоне или в Малакке? Они обтекали меня с двух сторон - низкорослые, крепкие, живые, смуглые, говорливые. Я отступил, чтобы не мешать им, и тяжелый саквояж с силой ударил меня по колену.
- Полегче, братец!
Судя по звуку, в саквояже находилось железо.
Хозяин тяжелого саквояжа - ростом мне по плечо - что‑то быстро произнес. Голос его прозвучал сердито, чуть ли не угрожающе. Но больше всего мне не понравились его глаза - глубокие, черные, яростно посверкивающие. Правда, его тут же окликнули: "Пауль!", - и он двинулся дальше.
Издали, из‑за деревьев, уже прорывался, отсвечивая на рельсах, луч прожектора.
Черт побери, ко мне никто не подошел. Это раздражало меня больше, чем какой‑то недоносок–малаец. Я помог подняться в вагон фермеру с огромной плетеной корзиной и какому‑то старику. Перрон моментально опустел. С подножки я видел, как медленно уплывает перронный фонарь.
Да, в Спрингз-6 ничего не случилось.
И место работы, Эл.
Выбирай место работы тщательно. Выбирай его так, чтобы оно никому не бросалось в глаза и было бы для тебя удобным.
Альберт Великий ("Таинство Великого деяния") в устном пересказе доктора Хэссопа.
***
Я вошел в третий от головы поезда вагон.
Всего их, кажется, было семь. Я еще удивился: для кого, собственно, пускают ночью семь вагонов? Малайцы вряд ли пользуются этой линией часто, а фермеры с корзинами могли бы ехать и утром. Впрочем, ночные поезда дешевле. А скорость и громыхание колес на стыках скрашивают одиночество?
Удивил меня подвыпивший франт в распахнутом плаще, из‑под которого проглядывал темный костюм прекрасной тонкой шерсти. В руках у него была зажата тяжелая трость. Франт сложил на ней руки и высокомерно, даже презрительно поглядывал на бобров с корзинами, потом голова его опустилась, он подался к стене и уснул.
Я вышел в тамбур.
Сигарета гасла. Я злился.
Мне не повезло, дело не выгорело. Послать в Спрингз-6 могли и Шмидта. Он человек терпеливый и получил бы удовольствие от прогулки по городку. Я испытывал раздражение даже от вида красноватых деревьев, вдруг вырываемых из тьмы лучом прожектора. Наверное, под ними растет шалфей. Но никто не подошел ко мне в Спрингз-6, а шефа не соблазнишь пустыми прожектами. Если он отнесся к истории с "чудом" серьезно, значит, за ней стояло что‑то серьезное. Это ж какую температуру нужно развить в гнезде перстня, чтобы разжечь сигару? И какое странное по нашим временам обращение - милорд. Оно звучало бы иронически, не будь обращено к доктору Хэссопу. Может, впрямь на него вышли алхимики.
"Тебе открою тайну, но от прочих я утаю ее, ибо наше благородное искусство может стать источником и предметом зависти. Глупцы глядят заискивающе, вместе с тем надменно на Великое деяние, потому что оно недоступно им. Поэтому Великое деяние они полагают отвратительным, не верят, что оно возможно. Никому не открывай секретов нашей работы. Остерегайся посторонних. Трижды, и еще трижды советую тебе: будь осмотрительным!"
Алхимики?
В наше время?
Ни один коллега доктора Хэссопа не взялся бы рассуждать на эту тему, да, собственно, и сам доктор Хэссоп, говоря об алхимии, имел в виду не всю ту чрезвычайно широкую область, включающую в себя религию, философию, магию, науку и искусство, а неких тайных мастеров, до сих пор объединенных в великий союз, одну скрытую от чужих глаз великую мастерскую. В конце концов, алхимия была дана людям для того, чтобы вернуть утерянное состояние. Ангел у ворот Эдема посвятил Адама в мистерии Каббалы и алхимии, пообещав, что, когда человечество овладеет тайной мудростью, проклятие запретного плода будет снято и перед людьми снова откроется Сад Господень. Что такое жизнь? Что такое разум? Что такое сила? Это главные вопросы алхимии, которая является столь же наукой, как и искусством. Изощренным, тонким искусством. Одной и той же кистью можно создать и примитивный рисунок, и Джоконду, но разница между ними улавливается.
Алхимик - это художник.
Он изготовляет единичную, уникальную вещь.
Глупо утверждать, говорил доктор Хэссоп, что алхимики вымерли, как динозавры или кондотьеры. Искусство бессмертно. Тайные мастера хранят тайную технологию и владеют магией слов. Бессмысленные для непосвященных, эти слова открывают мастеру вход туда, куда никогда не попадет случайный человек. Глупцы, домогавшиеся великих тайн алхимии, уходили ни с чем, ибо не понимали, что магия слов - искусство. При этом они не просто уходили ни с чем, а еще теряли то, что имели. Глупец становился истинным безумцем, богач - бедняком, философ - пустым болтуном, приличный человек терял всякое приличие.
Тайна…
Великое деяние…
Философский камень…
Я листал досье, которое доктор Хэссоп вел чуть ли не с начала тридцатых годов.
Кое о чем я, конечно, знал раньше. "Жизнь коротка, а искусство темно, и вы можете не достигнуть желанной цели". Раймонд Луллий, алхимик, заточенный королем в лондонскую башню, откупался от истязателей монетами, отчеканенными из золота самых высших проб. Арнольд из Виллановы получал еще более чистое золото. Фламель пользовался искусственным серебром. Джордж Рипли снабжал рыцарей ордена Иоаннитов, расположившихся на острове Родос, не менее загадочным металлом, а знаменитый Ван Гельмонт на глазах потрясенных свидетелей получал чистейшее золото прямо из ртути.
"Ничто не получается из ничего".
В том же досье хранились документы, связанные с алхимическим золотом, всплывающим на современных рынках, и с судьбой неких изобретений, могущих изменить человеческую историю, и с судьбой известных исследователей, погибших при каких‑то необъяснимых взрывах. Есть что‑то влекущее в желании вступить в состязание с природой, творить наравне с нею.
Уроборос…
Великий магистерий… Философский камень…
Две змеи, красная и зеленая, пожирающие друг друга. Вещество, способное плавить стекло, укрупнять жемчуг, ртуть превращать в золото, исправлять испорченные кислые вина, разглаживать морщины, обесцвечивать веснушки. Только последнее могло бы дать Консультации миллионы. Вещество, снимающее опьянение, возвращающее или отнимающее память, охраняющее от огорчений и тоски, способное возвращать к жизни умирающих. "Если бы только умирающий мог взглянуть на камень, то, ослепленный красотой его и потрясенный его достоинствами, он воспрял бы, отринув увечья, в полном здравии".
И только ли это?