Время - деньги. В этом пункте меняют жизнь на деньги. Но это не ломбард, жизнь обмену и возврату не подлежит. Куча денег за бестолково прожитую жизнь….А ведь могло все быть иначе - решение за тобой.
© jullik
Анна Ли
Приемный пункт
Ехать пришлось на другой конец города. С двумя пересадками. Автобус доселе неизвестного Ивашкину маршрута тащился но грязным улицам, о существовании которых Иванихин тоже не подозревал. Он нервничал, поминутно лазил в карман свериться с бумажкой, где Лида все подробно написала, и все-таки вышел раньше, чем нужно - показалось, что проехал.
Чертыхаясь, Иванихин плелся пешком вдоль нескончаемого забора. Пошел дождь, холодный и унылый, совсем не весенний. Как будто природа задолжала его еще с прошлой осени - и вот решила расплатиться. Окрестности казались вымершими давно и навсегда, как после ядерной катастрофы.
Иванихин двадцать раз готов был сдаться и повернуть назад - но что его ждало позади? Серые будни, облезлые, как этот забор, и тоскливые, как этот дождь. А впереди рисовался какой-никакой, но шанс - если верить Лиде. И все-таки он почти разуверился в существовании своей цели к тому моменту, как забор, неожиданно кончился и открыл взору Иванихина искомое.
Приемный пункт стоял на пустыре. Пустырь был классический, советских времен, в буграх и рытвинах, с прошлогодним жухлым бурьяном в рост человека и кучами мусора, в которых не опознавалось ни одной яркой банки или пакета. Иванихин и не догадывался, что в наше время существуют такие реликтовые пустыри.
Под стать окружению была и будка-времянка с надписью: "Приемный пункт", исполненной белой краской по непрезентабельному фасаду. Буквы были корявые, зато большие, видные издалека. Ниже буковками поменьше уточнялось, чего именно приемный пункт - "вторсырья". Надпись недавно подновили - но сама постройка явно простояла здесь не менее полувека, таращась на пустырь бельмами намертво закрашенных окон. Во времена пионерского детства Иванихин таскал в такие будки кипы пожелтевших "Известий" и "Правд" в обмен на дефицитного Дрюона или Дюма. Надо было загодя узнали", есть ли нужная книга, потом долго стоять в очереди…
Очередь была и здесь. Те есть сейчас. По очереди, привычно и уже без восторга одетой в джинсу и кожу, было отчетливо видно, к какому времени она принадлежит. Путешествие в прошлое не состоялось. "Ну и хорошо", - сказал себе Иванихин. Он не за этим сюда пришел, а жаже в каком-то смысле наоборот.
Иванихин, не спрашивая, занял за крашеной блондинкой. Пускали по одному. Никто в очереди с соседями не заговаривал я даже старался на них не смотреть- видать, так здесь было принято. Иванихин честно в течение получаса созерцал гадкий пейзаж и ни о чем не думал - так сказать, медитировал. Наконец настал его черед перешагнуть стальной, протертый многочисленными подошвами порог.
Внутри было светло, тепло, чисто и красиво. Тонированное стекло, полированный гранит, мягкое сияние люстр. Иванихин слегка обалдел от контраста, но почему-то не удивился. "Как в банке", - подумал он, хотя в банках ему бывать не доводилось.
- Впервые у нас, - доброжелательно кивнула ему приемщица. - Документы, пожалуйста.
Иванихин, робея, протянул паспорт. Приемщица была немолодая, в очках, но приятной внешности, с удивительно длинной светлой косой, уложенной вокруг головы в корону - Снегурочка предпенсионных лет.
Женщина деловито простучала что-то на невидимой за окошком клавиатуре и вернула паспорт Иванихину.
- Сколько сдаете? - буднично спросила она.
Иванихин вспотел. "Нужно было снять плащ", - запоздало ругнул он себя.
- А… это… можно я сначала спрошу? Ну, посоветуюсь.
- Пожалуйста.
Снегурочка сдвинула очки на кончик носа, сверкнула поверх стекол синевой глаз.
- Да вы не бойтесь, Павел Сергеевич, - тепло сказала она. - Вас тут не обидят, нам лишнего не надо-только то, что вы сами. Зачем же нервами страдать?
- Ага, - выдавил Иванихин. - Да. То есть нет, конечно. В общем, тут такое дело… Зарплата у нас только в пятницу, а я потратился совсем. Хотел одолжить - ни у кого нет, а Лида, сотрудница, и говорит, что у вас… Я бы это… ну, сдал - а потом бы выкупил, если можно…
- У нас не ломбард, - неожиданно сухо отозвалась приемщица. - Не обмениваем и не возвращаем, читайте правила. - Она ткнула ручкой в стенд, занимающий полстены позади Иванихина. - Либо сдавайте, либо не сдавайте, так-то. Решение ваше. Ну?
Охранник в углу, до сей поры принимаемый Иванихиным за предмет интерьера, вдруг шевельнулся - и стало страшно, словно ожила статуя.
- Сдаю, - осипшим голосом выговорил Иванихин. - С сегодняшнего дня - и до пятницы.
- До утра или до момента получки? - осведомилась приемщица.
- А какая… - Иванихин запнулся. - До утра, - принял решение он. - По момент восемь четырнадцать включительно.
- Принято.
Коротко протрещала клавиатура, зашелестел принтер, вжикнул кассовый аппарат.
- Распишитесь вот здесь. И здесь, где дата проставлена. Ваша квитанция, пожалуйста. Ваши деньги, пересчитайте. Вот еще наш буклет, ознакомьтесь на досуге. До свидания, Павел Сергеевич, приходите, ждем вас!
- Не туда, - бросил оказавшийся рядом охранник. - Вон туда.
И могучей дланью направил Иванихина в незамеченную ранее дверь, над которой светилось импортное слово "ЕХIТ". Не успев опомниться, Иванихин шагнул через порог, и…
Дверь его собственной квартиры захлопнулась за ним с противным скрежетом. "Давно пора починить, - привычно угрыз себя Иванихин. - Ладно, дотянуть бы до конца недели - вот в субботу…"
Стоп.
А какой сегодня день?
Иванихин взглянул на часы, подарок бывшей. Часы всегда шли точно, а кроме времени сообщали еще дату и день недели. Оттого и носил, невзирая на воспоминания, далекие от приятных.
Часовая стрелка показывала на восемь. Минутная - на пятнадцать. В окошечке сбоку виднелись буковки: "FR" - пятница, стало быть.
Сработало!
Иванихин сунул руку в карман неизменного плаща и - ну да, разумеется! - обнаружил там нечто жесткое и прямоугольное. Будучи извлечен наружу, предмет оказался конвертом из благородно-бежевой плотной бумаги с золотым тиснением. Он больше походил на бумажник, этот конверт, весь его вид прямо-таки говорил о деньгах - и там действительно были деньги. Но Иванихин снова не посмотрел, сколько. Грюкнул лифт, некстати останавливаясь на его девятом этаже, Иванихин с бьющимся сердцем затолкал конверт поглубже во внутренний карман пиджака и рванул вниз по лестнице.
Надо было, конечно, оставить деньги дома, предварительно наконец-то пересчитав, но Иванихин вдруг сообразил, что может опоздать на работу. В день долгожданной получки это граничило с преступной халатностью по отношению лично к себе.
Утренний график у него, как у любого подневольно работающего индивида, был выверен до секунды. А Иванихин уже выбивался из расписания минуты на полторы!
Ругая себя за дурацкую выходку с лестницей - ну, поздоровался бы, если кто из соседей, что за беда? - он неуклюже грохотал вниз по ступенькам. На третьем этаже Иванихин сообразил, что можно было спуститься всего-то до восьмого и там вызвать лифт. Он окончательно озлился на себя и, выбравшись из подъезда, мстительно припустил к остановке бегом - так что в результате успел на нужный троллейбус! Успел, втиснулся, и даже пробился к окну, где и затих, приплющенный телами.
Ехать предстояло минут сорок, не меньше, и можно было спокойно обдумать все, что произошло.
Итак, был понедельник, охранник подтолкнул Иванихина к двери, он в нее вошел… ну, то есть вышел из "Приемного пункта" - а получилось, что из своей квартиры - в пятницу утром. Как обычно, в восемь пятнадцать. Значит, с вечера понедельника по утро пятницы Иванихина субъективно не было. Та-ак. А где же он объективно был?!
- Мужчина, чего вы ерзаете? - окрысилась необъятная тетка с плетеной корзиной наперевес. - Стойте уже, как стояли, без вас дышать нечем!
Иванихин наезд проигнорировал. Он вдруг с суеверным ужасом вспомнил, как проснулся сегодня утром по будильнику, поджарив севе гренки, выпил чай… Когда брился, как обычно, порезался… Иванихин судорожно схватился за подбородок. Да, вот порез! Что же это получается? Была в его жизни эта неделя или все-таки нет?!!
- Мужчина! Ладно, ерзайте, но хоть не прыгайте! - взмолилась тетка.
Иванихин не слышал. Воспоминания проявлялись, как отпечаток на фотобумаге. Правда, то ли пленка была засвечена, то ли реактивы плохого качества - воспоминания были блеклые, размытые, фрагментарные. Но они были.
В среду вечером к нему заходив Савельев. Посидели, выпили пива, поговорили… О чем? Да как-то ни о чем… А в четверг - вчера, стало быть, - среди дня вырубили свет в здании, и вся контора два часа бездельничала на законных основаниях. Впрочем, Иванихина удача, как всегда, обошла стороной - начальство отрядило его в местную командировку… Ага, вот она, ключевая фраза.
Как всегда.
Прошедшая неделя была для Иванихина совершенно обычной. Ничего с ним не произошло такого, что стоило бы запомнить. Ничем она, в сущности, не отличалась от прошлой недели. И от позапрошлой. И от множества других таких же, которые выцвели окончательно и стерлись из памяти Иванихина насовсем, оставив лишь смутный суммарный след. Что-то с ним вроде бы когда-то как-то происходило. А если так - какая разница, сдал он свое время в "Приемный пункт" или не сдал?
Последний день рабочей недели, серое утро, набитый троллейбус… Нужная остановка!!! Да пропусти же, тетка, что ты со своей корзиной, тебя и без корзины больше чем надо!..
…Пятница тянулась нескончаемо. Как товарняк через переезд. Как жвачка за подошвой в летний день. Как реклама перед финалом чемпионата мира по футболу.
Первая половина дня была еще хоть как-то озарена предвкушением получки. Обретя заветное, Иванихин двинулся в столовую, где съел два пирожка, заскорузлый винегрет и выпил сок, разведенный до неузнаваемости. Потом ему повезло. Начальство послало его в другой корпус взять какой-то справочник - а пока этот справочник разыскивали, Иваинхину удалось убить целый чае, играя в архаический "Тетрис" на древнем компе. Но книгу нашли, везение кончилось. Стрелки часов ползли по циферблату, словно полудохлая муха по некачественной липучке. То есть все-таки ползли, но…
Когда они наконец показали 18:00, Иванихину представлялось, что с утра прошла целая жизнь. И была она утомительной и скучной, как… как… да, собственно, как вся его жизнь на самом деле. Вот.
Дорога домой отняла еще два часа, хоть Иванихин и поехал на маршрутке. Что поделать, пятничные пробки. Сколько бы он добирался на троллейбусе, Иванихину было больно представить. Верткая маршрутка миновала их несколько - вмерзших в ледовое иоле трафика, величественно-беспомощных, как мамонты, - прежде чем сама застряла намертво. Пришлось вылезать и еще долго плестись пешком. Правда, по пути Иванихин зашел в хороший магазин, взял пива и колбасы.
Дома он первым делом включил телевизор - для уюта, вторым - налил в стакан пива, а третьим - наконец-то вытащил бежевый конверт с золотым тиснением и вытряхнул содержимое на стол.
Затем Иванихин сказал вслух матерное слово, чего с ним, как правило, не случалось. Во всяком случае, при виде зарплаты в родной конторе он так не выражался - хотя, может, и следовало бы. Но по абсолютно обратной причине.
Денег было много. Столько, сколько Иванихин никак не ожидал и ожидать не мог.
Он испытал мгновенный острый восторг - но в следующую секунду восторг исчез, а взамен ему стало страшно. Очень страшно.
Иванихин был взрослым гражданином, он давно усвоил, что в этой жизни ничего за так не дают. Даже за что-то, и то не особо дают, а уж за так… "Влип, - с ужасом подумал он. -
Только куда? Лида! Она меня в это втравила, и… и что? Ничего никому не докажешь".
Неверной рукой Иванихин сгреб купюры, попытался затолкать обратно в конверт - и обнаружил там еще какую-то бумагу, сложенную гармошкой. "Буклет, - вспомнил он. - Ознакомьтесь на досуге". Почему-то это обнадежило. Иванихин вцепился в сомнительный листок, как кающийся грешник - в святое писание.
А текст и впрямь отдавал чем-то эдаким. Религиозно-философским. Хотя изложение велось благопристойным канцелярским языком.
Жизнь называют бесценной, драгоценной, сверхценной. И она действительно имеет весьма высокую, вполне объективную ценность. Которую можно обменять на другие ценности - например, на универсальный эквивалент в виде денег. Уважаемый клиент! Ваши предки, начиная с пещерных пращуров и заканчивая Вашими непосредственными родителями, постепенно аккумулировали жизненный потенциал. Вы являетесь, образно говоря, обладателем именного вклада…
Иванихин пропустил несколько абзацев.
Как известно, время - деньги. Мы предлагаем более конкретную формулировку: Ваше время - Ваши деньги. Мы noможем Вам реализовать право совершеннолетнего гражданина свободно распоряжаться личностными ресурсами, как-то: временем своей жизни…
Он скользнул взглядом по строкам. Дальше шла юридическая абракадабра, которая повторяла то, что уже было сказано.
…принимаем у населения… по взаимному согласию сторон… в обмен на денежный эквивалент в оговоренной валюте… берет на себя обязательства… согласно действующего законодательства… добровольно отчуждаемый ресурс…
Иванихин понял, что засыпает. Официальный стиль изложения всегда действовал на него гипнотически.
- Ты им - жизнь, они тебе - деньги, - пробормотал он вслух краткое резюме. - Это надо обдумать.
С трудом добрался до кровати - и заснул.
* * *
Выходные у Иванихина не заладились с самого утра субботы. Едва он успел почистить зубы и поставить чайник, позвонила бывшая. Слушая визгливый голос в трубке, Иванихин в который раз удивлялся, как ere угораздило прожить несколько лет бок о бок с этой совершенно посторонней женщиной. Засыпать в одной постели, есть за одним столом, мыться под одним душем, и даже завести совместного ребенка.
О ребенке-то она, как водится, и заговорила.
- Павел, у тебя есть совесть? - интонации бывшей резали слух, как пила-болгарка. - Ты помнишь, что у тебя есть сын? - Пила набирала обороты. - И он, между прочим, растет!
Иванихин осторожно, чтобы не стукнуть, положил трубку на стол. Слышно было и так.
Алименты Иванихин платил исправно. Вернее сказать, их исправно вычитали из его зарплаты. Вот только зарплата у него была… н-ну… как бы это вежливо выразиться…
Бывшая не желала выражаться вежливо.
- Был бы ты настоящий мужик, зарабатывал бы деньги, а не кошачьи сопли, - донеслось до Иванихина. - А то, что ребенку обувь новая нужна…
Обычно звонки бывшей не стоили Иванихину ничего, кроме испорченного настроения. Выместив жизненные обиды на неудавшемся супруге и несостоятельном отце, она на некоторое время оставляла его в покое. Ну не было на нем клочка шерсти, пригодного для стрижки. Раньше - не было.
Но на этот раз Иванихин ощутил смутные угрызения. Пусть они с бывшей расплевались, Толик не виноват. Весна, пацану нужны кроссовки. А детская обувь стоит, как взрослая, зато носится - полгода… М-да. Сын все-таки.
Иванихин полез в ящик стола, куда вчера перед сном сунул бежевый конверт с деньгами, проверил - мало ли какое варьете, вдруг исчезли за ночь.
Не исчезли.
В принципе, он ведь на них не рассчитывал, когда искал "Приемный пункт" по лидиной бумажке. Так, хотел куда-то деть время до получки. Растягивать куцую зарплату на месяц - дело привычное. Одалживать червонец у Лиды, ссужать пятерку Савельеву, перебиваться с пшенки на перловку - такие вещи Иванихин умел. А к этим деньгам он еще и привыкнуть не успел. Даже не подумал, что с ними будет делать.
- Давай встретимся через полчаса на твоей троллейбусной остановке, - сказал Иванихин в неумолкающую трубку. - Возьми Толика, пойдем на базар, купим там… чего надо.
Ему пришлось повторить все, что сказал, еще раз - в трубку, замолкшую от изумления.
Договорились не через полчаса, а через час. И без Толика, у которого болело горло.
Встретились.
Для примерки бывшая захватила так называемый "след" - вырезанный из картона по контуру отпечаток ступни. Долго бродили по базару, приценивались, совали "след" в ботинки и кроссовки. Иванихин уже успел забыть, какое отвратительное дело - ходить за покупками. Чавкала под ногами раскисшая грязь, неубедительно врали про качества товара замерзшие продавцы. Иванихина толкали, не извиняясь; оттирали от прилавков; наезжали тележками и пихали сумками.
Бывшая выглядела вполне счастливой. Она поругалась с тремя продавцами и четырьмя покупательницами, оглоушила сумкой настырного попрошайку и лягнула зазевавшегося тележечника.
Иванихин страдал.
Они купили Толику кроссовки, сандалии, джинсы и рюкзак. Они купили туфли и сумку бывшей. Под конец, критически оглядев Иванихина, бывшая по дешевке приобрела ему шарф тошнотворно-зеленой расцветки - видимо, распродавали болотный камуфляж.
- Какой-то у тебя нездоровый вид, Павел, - удовлетворенно сказала она, нацепив колючую дрянь ему на шею. - Совсем себя не бережешь.
Иванихин похолодел. Эти интонации были ему знакомы. Кажется, он сделал большую глупость, предъявив бывшей деньги. Разумеется, при встрече он сказал заранее заготовленную ложь, что, дескать, откладывал на ремонт, но вот решил, что для сына нужнее. Разумеется, она ему не поверила - и теперь под видом заботы собиралась возобновить право собственности на Иванихина.
От ужаса у Иванихина случился инсайт. Или сатори. В общем, вспышка озарения.
"Пусть подумает, что это я ее хочу вернуть, - осенило Иванихина. - И пусть убедится, что у меня все по-прежнему".
Бывшая легко согласилась зайти к Иваннхину в гости - погреться, выпить чаю с тортиком, поговорить, Иванихин с затаенным злорадством смотрел, как вытягивается ее лицо при виде обоев клочьями, лампочки без абажура, замоченных в умывальнике носков, ледяных торосов я айсбергов на пустынных просторах холодильника… Нет, здесь не пахло ни деньгами, ни, к примеру, новой женщиной. После краткого и весьма формального чаепития (Иванихин придвигался поближе, бывшая отодвигалась) она покинула суверенную территорию, бросив на прощание:
- Был бы ты настоящий мужик, давно бы дверь починил!
Иванихин вернулся в квартиру, только что не приплясывая. "Удалось!" День развода он про себя называл днем освобождения - ну, а сегодняшний будет считаться днем независимости. Ура, товарищи! Надо отпраздновать.
Он заварил свежего чаю, отрезал себе самый красивый кусок торта с мармеладинкой, откусил, запил…
И грянул праздничный салют. В смысле, стрельнуло - как из пушки. Приторный тортик с горячим чаем добрались до зуба, который давно уже намекал Иванихину о необходимости визита к зубному. А сейчас заявил об этом открытым текстом.
Да уж, выходные получились - хуже некуда. Зуб занял собой остаток субботы и все воскресенье. Он обзавелся флюсом, он требовал анальгина, аспирина я полосканий, он не давал ничем заняться - и болел, болел, болел.