Глава 2
. Евгений Кириллович не подвел: пестовал его почти как нянька, а буквально через три недели они уже отправились на ВТЭК. Причем врач так хорошо проинструктировал "больного", что всё сошло удивительно гладко: он ушел оттуда инвалидом второй группы. Как – то грустно, правда, было и неловко, но зато переполняло чувство избавления от постылого, унизительного хомута: ведь это же – свобода, это – независимость, это возможность делать то, что хочешь, а не то что тебе велят какие – то там недоумки, считающие тебя ничтожеством лишь потому, что злобная ирония судьбы их над тобой поставила! Однако он знал, что скучать без работы ему не придется: на днях предстояло отправиться в прошлое. И уже не "туристом", как раньше, а с довольно серьезным заданием.
Он оповестил немногочисленных родных и еще более немногочисленных знакомых, что сменил работу, и при этом дал понять, что она связана с секретностью и долгими командировками. А, впрочем, никого это особенно не взволновало, так как и родные, и знакомые им мало интересовались: ну, есть такой чудак – поговорить о ним иногда бывает интересно, но особой пользы от него ждать не приходится: малозначительный и странный человек – не при деньгах и не при должности, без связей, ничего достать не может, никакое дельце провернуть – тем более, ну и Бог с ним: пусть прозябает помаленьку! То ли дело – Евгений Кириллович: такой приятель стоил всех остальных вместе взятых! Александр только теперь, пожалуй, осознал, как он был безысходно одинок до встречи с этим человеком и какое это счастье, когда кто – то тебя понимает. Он чувствовал, что интересен этому врачу не только профессионально, но и чисто по-человечески. Это трогало до слез и наполняло сердце благодарностью к единственному другу. Они вроде никогда не выпивали вместе, даже почему – то до сих пор не перешли на "Ты", но это ничего не значило: ведь каждый ощущал, что их соединяет нечто сильное и теплое.
Евгений Кириллович выразил пожелание присутствовать при трансформации во времени: – позвольте находиться рядом с Вами в течение ночи! Александр охотно согласился.
В ночь на полнолуние Александр улегся около полуночи в постель, а Евгений Кириллович пристроился рядом на стуле. Они довольно оживленно беседовали о том – о сём, волнуясь в глубине души и ожидая "чуда"…
Но, однако, вскоре оба начали позевывать, и через некоторое время уже крепко спали. А когда за окном стало светлеть, в комнате находился уже только Евгений Кириллович.
Глава 3.
Странное ощущение вызывало прикосновение к древним пергаментным свиткам. И не таким уж грамотеем оказался на поверку Александр: по – гречески совсем не знал, ну, а латынь – так, с горем пополам… Даже древнерусский понимал не очень хорошо… Но, правда, русских текстов было не так много: в основном по – гречески, а то и по – арабски, даже по – еврейски… Но читка текстов не была его задачей: надо было лишь определить названия и сделать нечто вроде каталога.
Для этого его и нанял дьяк, ведавший кремлевскими архивами, библиотеками и прочими "крысиными угодьями", как часто выражались в этом веке. Когда его заставили, для испытания, прочесть вслух кусок какого – то греческого манускрипта, он похолодел: ведь не сумею, опозорюсь! Да еще плетей, наверно, всыплют "за нахальство"! Привел его к этому дьяку тот самый "кум попа": он был не последним человеком в каком-то приказе. Но деваться было некуда, и Александр почти что наугад, сбиваясь, заикаясь, стал произносить фразы на незнакомом ему языке, цепляясь за знакомые и полузнакомые буквы, которые находил в тексте. – Лучше бы был математиком или физиком, – подумал он с досадой, – у них эти буквы в ходу! Но дьяк слушал вполне благосклонно, а потом попросил перевести.
Александр, сам удивляясь своему нахальству, произнёс первую пришедшую ему в голову тираду, и экзаменатор одобрительно кивнул. – Ну, что ж: годится – ты и вправду грамотей! Иди трудись да поусердней! А лениться будешь – так плетей отведаешь! А за прилежание у нас жалуют: и харчами, и суконцем, и вином заморским, и медком расейским, и деньгой серебряной. Слушая всё это, Александр сперва не мог поверить: да всерьез ли это – не дадут ли оплеуху, не огреют ли кнутом? Но вскоре понял, что сошел за грамотея потому, что – все эти дьяки, подъячие и прочие приказные не шибко грамотны, и он, сам того не желая, провел их всех за нос!
Тут дьяк махнул – рукой: – иди, мол, с Богом! – и Александр, отвесив поясной поклон, уже попятился к двери, но вдруг спросил: – дозволь узнать, благодетель милостивый: те книги греческой земли, что мне переписывать надлежит, не привезены ли при великом государе Иоанне Третьем греческой царевною – его супругою?. Дьяк уставился на него с явным удивлением и нескрываемым неудовольствием: – тебе – то что до этого, холопское отродье? Ты откедова про то прослышал? Не твое собачье дело – кто чего привез к нам на Москву! Ступай, пока спина не вздулась от плетей, да впредь гляди: поменьше вопрошай, собачий сын, больших людей – целее будешь! Александр торопливо кивнул и, проговорив виновато: – прости, благодетель, спасибо за науку… не вели казнить… торопливо вышел.
Кум попа, выйдя с ним вместе, стал ему выговаривать: – экой несуразной! Кто ты против этого дьяка, чтобы он разговоры с тобой разговаривал!? Да и не знает он, наверно, про те книги, – добавил он, усмехнувшись. – А вот. я тебя сведу с одним монахом – ученейший муж! Вот его и спроси! И, действительно, вскорости свел…
Монаха почему – то звали отец Авель, Сразу было видно, что он праведен, умен и проницателен. С Александром разговаривал охотно, но поглядывал на него с некоторым удивлением и любопытством. Его взгляд, казалось, говорил: – не прост ты, братец, ох – не прост! Большая в тебе тайна, человече! Но с бестактными вопросами не лез – всё больше вопрошал о том, что собеседник думает о Боге, да о смысле жизни, мироздании и о судьбах Мира… Александр сперва старался скрыть, что много знает, но не удавалось, а потом и не хотелось: больно уж располагал к себе такой прекрасный собеседник – истинный интеллигент своей эпохи!
О библиотеке Софьи Палеолог отец Авель знал, похваливал ее: – из-рядный кладезь мудрости, сам черпаю частенько из него – но оскудел, премного оскудел! И мыши да крысы погрызли, и огнь пожрал, и растащили многое… Да и свалено всё буреломом, в одной куче с другими писаньями, не всегда и многомудрыми…
А ты – то, Александр, откуда черпал всякую премудрость? – вопросил он несколько лукаво, но по – доброму. – Ведь много, много нахватал – я в этом понимаю толк…
Уж не у иноземцев ли каких? – Да, это правда: ездил – плавал я с купцами, был в ганзейских городах, с немцами учеными хлеб – соль водил: самого Нострадамуса знал… При этом имени отец Авель укоризненно покачал головой: – краем уха слыхал про того чернокнижника.- Ну, и чего он наплел – то тебе?. – Наплёл немало: всё сказал, что будет аж до самого двухтысячного года от Рождества Христова. -Ну! И ты ему поверил? – Как сказать… А вдруг он и вправду провидец?
– Что ж, может, и вправду… Только вот откуда этот дар – не от лукавого ли?
Ведь Господу неугодно, чтобы человеки знали, что их ждёт во мгле времен! Ведомо только, что когда – то будет конец света, а в последние времена придёт Антихрист и затеется Армагеддон… – Не сказывал ли он, скоро ли? – быстро спросил собеседник – смущенно, почти воровато. – Нет, отче, этого не сказывал, но вроде говорил, что лет этак через триста страшные дела начнутся на Руси: царей не станет, Церковь Православная гонима будет, народ станет поклоняться лжепророкам, будут литься реки крови, правды меж людьми не станет, править будут на Руси разбойники, и длиться это будет долго: лет семьдесят с гаком…
– Да, скорбно, скорбно, – тяжело вздохнул монах, – было видно, что он искренне печалится, – Но, однако, триста лет – такая даль… А ведь и сейчас на Руси много скорбного: бунташные, смутные времена! Скоро ли кончатся? – Вроде бы лет через семь… Но и после смуты долго будем бедовать: Иноземцы – католики будут нас воевать, но не одолеют! А лет через сто станет наша Россия великой державой: ее будут везде уважать и бояться! – Ну, что ж: уважать – это лепо! А бояться – что ж мы, звери лютые какие? Нет! Когда тебя боятся – это плохо! – Так бояться будут кто? Еретики – католики, да лютеране всякие, да магометане поганые…
– Оно конечно: мусульманская – то вера, может, и поганая, и много мы от них терпели, – проговорил отец Авель как бы в нерешительности, да и католики, и особливо лютеране – может, и еретики, а всё люди, человеки. Не велел Спаситель наш истреблять людей – каковы б они ни были: на каждом человеке – образ Божий!
Александр порядком растерялся: не ожидал услышать такое от человека семнадцатого столетия! Как видно, во все времена и во всякой стране были люди, не разделявшие предрассудков своего времени – настоящие Человеки, любившие всё человечество и проливавшие свет Добра и Истины в кровавый мрак своих эпох! Наверно, такие и есть Соль Земли!
Глава 4.
Жить Александр продолжал у попа, которого, как оказалось, звали просто Филька.
Прихожане так и говорили про него: поп Филька, хоть и видно было, что уважают.
Просто – напросто простых людей, даже духовного звания, если это было "белое" духовенство, по имени – отчеству не величали, да и отчеств не было в ходу: было нечто вроде фамилий – скажем, Филька Петрухин – стало быть, Петрухин сын. В глаза же обращались к нему "батюшка" – в том числе и сама попадья. Александр, хоть и был подготовлен, но всё же растерялся, когда, впервые проснувшись после трансформации, обнаружил, что он не один: на широкой и мягко застеленной лавке, свернувшись калачиком, сладко спала миловидная русоволосая девочка – именно девочка, лет тринадцати с виду. – Неужели уже обвенчали? – подумал он с замиранием сердца. Вот так номер: "без меня меня женили!" И что ж теперь делать?
Ему было трудно полностью разглядеть лицо спящей, но сходство с Наташей он сразу заметил. Тут она зашевелилась, сладко потянулась и, не открывая глаз, уткнулась своим милым личиком ему в плечо. Он невольно погладил ее по головке, после чего она нежно прильнула к нему. А через несколько минут, открыв глаза и посмотрев немного удивлённо, привлекла его к себе довольно энергично. Александру сделалось не по себе: он понял, чего от него ждут, и запаниковал: – неужели придется с ребенком… – нет! Ни за что! А, с другой стороны, что она – то подумает? Что разонравилась суженому? Или чем – то его прогневила? И как долго может длиться этот нонсенс? Да, уж воистину – вляпался!
Пока в его голове лихорадочно проносились все эти смятенные мысли, ситуация становилась всё безысходнее и безысходнее. Наконец, ему удалось, запинаясь, пробормотать: – извини, мол, хворый я сегодня…
Она участливо потрогала его лоб, покачала головой и, накинув сарафан, выскользнула из каморки. На весь день его оставили в покое, как "болящего", и даже дали выпить какого – то лекарства – сладкого и духовитого медового отвара с травами. "Прохворав" с неделю, он сказал и супруге, и попу, что, исцеления ради, дал зарок к жене не приближаться. Жена, потупившись, приняла это смиренно, но поп стал журить: – Не дело удумал, Лександр! Почитай, медовый месяц миноваться не успел, а ты… Негоже эдак – то супругу забижать, негоже. Да и, примечаю, вроде не люба она тебе: и не поколотил ни разу! Уж коли до баб не охоч, так в монахи бы шел! А коль оженился – изволь не дурить: ведь сам Господь сказал:
"Плодитесь, размножайтесь"! А зарок твой глупой я с тебя, как поп, снимаю. А не станешь жить с супружницей – такую эпитимью наложу, что не обрадуешься!.
Александр, после такого пасторского внушения, решил, что "плетью обуха не перешибешь", и придется покориться, но формально: всё равно ничего не получится.
И, действительно, сперва не получалось, но вдруг как – то раз получилось… А потом – еще раз, и еще… Короче, его "семейная жизнь" помаленьку "наладилась"… Поначалу ему было здорово не по себе, а потом попривык…
Глава 5.
Чем больше Александр приглядывался к своей непрошенной жене – полуребёнку, тем она больше его умиляла: тихая, покорная, она всегда "смотрела ему в рот", всегда беспрекословно и, как правило, охотно делала всё, о чем бы он ее ни попросил.
Стоило ему заговорить чуть громче, как она тотчас робела и сжималась, будто бы ждала физической расправы. Хотя Александр никогда ее пальцем не трогал, и это ее, по – видимому, удивляло – может даже, огорчало…
– Жену надо учить, – говорили ему нередко и поп, и попадья, – не то разбалуется!
Но тот испытывал омерзение при одной мысли о чем – то подобном, да и поводов к таким действиям явно не видел: не колотить же за случайно разбитую плошку или пересоленные щи! Хотя прекрасно знал и наблюдал не раз, что именно за это и колотят своих жен люди той эпохи… И бедные жены изрядно побаивались своих тяжелых на руку мужей, но, похоже, все – таки, как правило, любили…
– Хорошо, что я не женщина двадцатого столетия, – думалось ему частенько, – уж та бы не стерпела, да дала бы сдачи! А потом ее или забили бы до смерти, или, в лучшем случае, надолго б заперли в домашнюю тюрьму! – Впрочем, надо еще разобраться – кому из них хуже: этим забитым, бесправным, изруганным бабам или моим "вьючно – сумчатым" современницам? Образованным, цивилизованным, "самостоятельным", но частенько таким несчастливым, таким одиноким!
У этих муж – кормилец, и опора, и наставник, а у наших? Будто чемодан без ручки: и тащить невмоготу, и бросить жалко! И кого осчастливило "равноправие" это дурацкое? И те, и другие "качают права", а вся жизнь идет прахом! Легкомысленные браки и дурацкие разводы, безотцовщина – а разве вырастишь мужчину без отца? Вот их теперь и нету!
И не так уж, видно, страшны эти оплеухи да тычки, когда есть главное: ответственность, привязанность, заботливость… Про любовь здесь мало говорят – стесняются, что ли – как, впрочем, и все, кто серьезно относится к этой "материи", в любые эпохи застенчиво прятали лучшие чувства свои, но любить, похоже, умеют: им, как видно, и в голову не приходит – как это можно не любить Господом данного мужа или данную Богом жену!
Он с острым любопытством искал что – то общее между этой данной ему в жены девочкой и той прекрасной женщиной из будущего, о которой частенько вздыхал…
Несмотря на огромную разницу в интеллекте, их объединяла восхитительная женственность: он чувствовал, что может и любить, и даже уважать эту дико-невежественную, до смешного неразвитую полудикарку, с которой и поговорить – то было не о чём!
– Может быть, попробовать обучить ее грамоте? – пришла ему в голову шальная мысль.
– Давай – ка, Наталья, научу тебя книжки, читать, – предложил он ей как – то как бы невзначай. Та испуганно взглянула исподлобья (голова ее почти всегда была "опущена долу"), и произнесла затравленно и тихо:
– Как прикажешь, батюшка… Только – не вели казнить – на кой мне это… Ей, наверно, представилось, что муж станет вбивать ей в голову непостижимо – загадочные знаки, коими усыпаны многомудрые книжицы, с помощью палки и плетки, как это всегда делалось в те времена.
– Не дал мне, бабе глупой, Бог ума, чтоб ту премудрость одолеть! Да и мужики коситься станут – позавидуют, а то и прибьют ненароком! Уж пожалей меня, родименький, аль чем тебя прогневала?
– Да, права она, пожалуй, – невесело подумал Александр. -Да и что она сможет читать? Библиотек нет, книги дороги – даже и зажиточным не по карману -да и по содержанию – то, в основном, церковные: псалтырь, молитвослов… Но ведь молитвы каждому и так известны наизусть! Попробовать без книг вложить ей что-то в голову? Так не поймет, или, того хуже, поймет по – своему: уродливо, нелепо! Да и что такого уж отрадного в приобретении познаний? Ведь сказано же мудрецами:
"умножающий знание умножает печаль!" И то сказать: почти все эти люди с нашей точки зрения невежественны, но ремесло свое знают неплохо, да и поведению, вполне достойному для своей эпохи, как правило, обучены, и где добро, где зло, различают не хуже, чем мы в нашем веке – если не лучше! Да и вера в Бога помогает, им идти стезей добра… А у нас-то – "образованных" то есть большей частью с горем пополам усвоивших крохи из школьных программ да из вузовских лекций – какой может быть профессионализм? Да любой этот ремесленник, если только он не горький пьяница, не в пример искусней в своем деле наших "образованцев"!
А нравы? Хоть и диковатые, но строгие. А у нас и слово "нравственность" давненько вышло из употребления, зато эгоизм, цинизм и лицемерие видишь на каждом шагу! Да потом еще кто – то удивляется, что всё идёт прахом, и ищут виновных: начальство плохое; социализм плох; капитализм не успели ввести – уже прокляли! А того не понимают, что любой "ИЗМ" будет плох, если сами люди плоховаты! И откуда ж начальству хорошему взяться, если из нашей подгнившей среды эти кадры и черпают!
– Как подумать – просто неохота возвращаться "восвояси" – к этим лицемерам, лодырям, безбожникам и жуликам, а, чаще всего – просто слабакам да недотепам!
Всем недовольным, никого не любящим, не уважающим и ни во что не верящим, да, вдобавок, привыкшим ждать "манны небесной" или же президента – волшебника, который мог бы накормить всех "пятью рыбами", как Иисус Христос! А чего дождутся? Да того, что станут пожирать друг друга – только и всего!
Так что же? Может, попросить потомков, чтоб оставили если не у себя, то здесь?
И Наталья моя через несколько лет станет ох какой женщиной! Вот, правда, детей нарожает, наверное, с дюжину: как прокормить? Ну, да выйду в приказные – жить будет, можно… Но нет – не смогу: без книг, да кино, да радио и телевидения…