- Ты на кого залупаешься? - удивленно протянула Фатима. Лиза ядовито усмехнулась, глядя, как сникает бывшая подруга. Отец Фатимы, приземистый усатый дядька, был кооператор. Он ездил на "Чайке" с водителем, носил на пальце гигантский золотой перстень и никогда не появлялся на улице без двух амбалов со стертыми лицами. Наезжать на Фатиму было самоубийством, и Ленка, видно, совсем обалдела, раз не сообразила это сразу. Теперь ее взгляд блуждал с одной девочки на другую; она явно пыталась сообразить, как выбраться из этой переделки.
- Давай, мотай отсюда, - повторила Фатима. Ее подруга отпустила Лену и слегка оттолкнула. Ленка попятилась, оглядываясь по сторонам, а потом развернулась и бросилась бежать.
- Да, вали отсюда! - крикнула Лиза и хлюпнула носом. Кое-как обтерла лицо, перепачканное смешанной со слезами пылью.
- Ты мне еще попадешься, - пригрозила Ленка, на секунду приостановившись.
- А вот и не попадусь! - отгрызнулась Лиза и покосилась на своих защитниц. Фатима отвесила ей легкий подзатыльник.
- Не нарывайся, - сказала она.
Лиза покраснела и отвернулась. Фатима перевернула кассету, и над двором поплыл сладкий голос Юры Шатунова. Лиза застыла, раздумывая, прогонят ли ее, если она попытается присесть на лавочку. Сидеть с большими девочками и слушать магнитофон - это круче любых жвачек! Лиза сделала робкий шажок.
- Ну, чего уставилась? - хмуро спросила Фатима. - Брысь отсюда!
Лиза побрела прочь. Теперь она не понимала, почему вдруг отказалась меняться - ведь не навсегда даже, на два дня поносить! Взяла и поссорилась зачем-то. А то, что говорил Никита… мало ли что он говорит, он же воображаемый, и вообще, она давным-давно его забыла. Лиза вытерла ладонью нос и присела на ступеньках подъезда. Сняла с шеи воробья, положила на ладонь, разглядывая. Красивая все-таки штуковина. А может, даже серебряная. Правильно не дала Ленке - вдруг бы она не вернула? А ей скоро уезжать, лето кончается, вот-вот приедет папа, чтобы вместе с ней вернуться в Черноводск… Лиза шумно вздохнула, повесила фигурку на шею и прикрыла футболкой.
Было что-то еще, что-то странное. Лиза убрала со лба отросшую челку и вдруг вспомнила - Лена что-то говорила насчет ее глаз. Домой бежать не хотелось; Лиза подошла к окошку в двери подъезда, привстала на цыпочки и нахмурилась, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь. На улице было солнечно, в подъезде - почти темно; по стеклу разбегалась сеть трещин, но Лизе это почти не мешало. Она отвела рукой челку и заглянула себе в глаза.
Дверь распахнулась - Лиза едва успела отскочить, и из подъезда вышла пожилая соседка с третьего этажа.
- В разбитое зеркало к несчастью смотреть, - прошамкала она. Лиза пожала плечами и отвернулась. Глаза у нее и правда были разные, и она понятия не имела, почему и что с этим делать. Увидят - начнут дразнить… Лиза расстроено прикусила губу, чтобы снова не расплакаться, и принялась пальцами вытягивать челку, пытаясь скрыть за ней разноцветные глаза. Как-то это было некрасиво, неправильно и даже немного страшно - разноцветные глаза. Ненормально.
"Скажи взрослым", - тихо шепнул голос Никиты с непонятным ехидством. Лиза сердито тряхнула головой - вот же лезет не вовремя! - и задумалась. К бабушке идти глупо, опять будет кричать - она последнее время постоянно Лизу за что-то ругает, как будто на всякий случай. Как будто… боится чего-то? Боится и чувствует себя виноватой.
А вот с дедом поговорить можно, решила Лиза. Он хотя бы не кричит.
Дед сидел за кухонным столом, читал газету и почему-то грыз дужку очков. Лиза подергала его за рукав.
- Угу, - откликнулся дед, - чего тебе?
- Деда, у меня глаза…
- Угу. Бабушке скажи.
- Ну, деда! - она снова дернула его за рукав и отвела челку, чтобы лучше было видно. Дед прикусил дужку очков так, что она сломалась, и зашелестел газетой. Лиза вздохнула.
- Что такое "гэкэчэпэ"? - спросила она, заглядывая через плечо. Газета выглядела странно: текст крошечный, убористый, а заголовки - громадные, чуть ли не на пол-листа.
- Ох, не знаю, Лизок, ох, не знаю, - пробормотал дед как-то растерянно. - Сходи лучше погулять.
- Что-то случилось? - спросила Лиза. - Что-то ведь случилось, правда? И с мамой, и с папой, и вообще…
Дед, наконец, оторвался от газеты, скользнул взглядом поверх ее головы. Как папа тогда, в том единственном разговоре о Никите. Что-то ненормально, поняла Лиза; и, наверное, ненормально что-то именно с ней.
- Все нормально, - сказал дед. - Все нормально, понятно? Будь хорошей девочкой, иди, не мешай.
Лиза тихо вышла из кухни.
- Ужасно, когда с тобой не хотят разговаривать, - пробормотала она.
- Ну, ты же им все время мешаешь, - ответил Никита, и Лиза судорожно вздохнула. - Давай лучше в самолет поиграем.
- Чур, я - стюардесса! - быстро сказала Лиза и принялась рассаживать вдоль дивана игрушки.
Глава 3
Лизу загоняют в угол
Мокрый ноябрьский ветер нес желтые листья и мелкий мусор; кроны пирамидальных тополей походили на огромные кисти, красящие небо в оттенки серого. Лиза, пригибаясь под моросью и оскальзываясь на мокрой тропинке, бежала из школы. Серебристый воробушек, спрятанный под школьной формой, уже привычно холодил кожу: Лиза воспринимала его как волшебную нетающую льдинку, хрусткую и узорчатую, чудесное напоминание о холодном Черноводске. Там уже была зима, настоящая зима, и тропинка из дома до школы идет между сугробами выше человеческого роста. Девчонки роют в них пещеры; можно принести туда свечи - и будет тепло, как в настоящей комнате, и желтые лучи огня станут отражаться от снега, а сверху - просачиваться дневной свет, ярко-голубой, как крыло сойки.
А здесь, на юге, все еще была осень. Жирная черная земля перемазала туфли; гольфы совсем забрызгало грязью, и несколько капель долетело даже до белого фартука. Бант Лиза сорвала и запихала в портфель сразу после линейки, и теперь мокрые волосы липли к лицу, а совсем уж отросшая челка, вытянувшаяся от влаги, мешала смотреть по сторонам. Впереди были осенние каникулы, но радости Лиза не чувствовала.
Странное это было время. Будто в самом воздухе была разлита какая-то смутная тревога; все будто выжидали чего-то, но где-то на окраинах, на периферии Лизиного мира уже закипало, заваривалось что-то новое. Внезапно подорожал хлеб; чтобы купит молоко и кефир, надо было вставать в шесть утра и выстаивать огромную очередь. Лицо Фатимкиного отца стало еще толще и настороженнее, и, проходя по двору, он озирался так, будто ждал, что его вот-вот укусят. По вечерам над дворами плыл низкий голос Цоя - все взахлеб слушали последний, посмертный альбом, и даже девчонки, морщившие носы от всего, кроме "Ласкового мая", распевали на переменах "Кукушку". Странное это было время.
Идти домой Лиза не собиралась. Она обязана была приходить в квартиру не позже восьми - и приходила минута в минуту, не раньше. Уроки можно было сделать и вечером, когда, как ни крутись, приходилось возвращаться - иначе бабушка отправлялась на поиски. Днем Лиза приходила домой только когда знала, что в квартире никого нет. Такое иногда случалось - бабушка отправлялась в гости, а дед тут же шел к магазину, где стояла огромная бочка с надписью "Пиво", рядом с которой всегда шевелилась и гудела длинная очередь. Тогда Лиза проскальзывала в квартиру и с бутербродом в одной руке и книжкой в другой заваливалась на диван. Это было счастье, - но выпадало оно редко. Обычно Лиза отсиживалась в беседке за домом - днем она пустовала, и только вечером туда приходили взрослые ребята с магнитофоном, а то и с гитарой; тогда Лизу прогоняли, и она плелась домой.
Жить с бабушкой и дедом и одновременно учиться в школе оказалось вовсе не так весело, как приезжать к ним на лето. Ребята, с которыми она дружила во дворе, тоже были приезжими; в конце августа она с ужасом смотрела, как они один за другим разъезжаются по домам. А папа все не появлялся. Пару раз звонила мама, разговаривала с Лизой все тем же страшным, ломким, мертвым голосом, говорила, что папа задерживается, что полевые работы затянулись, что Черноводск сейчас - неподходящее место для детей… Нипочему, просто - неподходящее. Ешь фрукты, слушайся бабушку. Ругается? Веди себя хорошо и не приставай с глупыми вопросами, тогда не будет ругаться… Подожди немного. Мы тоже скучаем. Подожди.
И сердитые перешептывания деда с бабкой, когда они думали, что Лиза их не слышит. Черноводск - неподходящее место для детей, говорили взрослые, и Лиза подозревала, что догадывается, что они имеют в виду.
Кажется, это было в конце мая - снег почти сошел, и коротенькая зеленая травка, проросшая вдоль теплотрассы, первые одуванчики, куски чистого сухого асфальта рождали ощущение пронзительного, ликующего счастья. Тротуар перед подъездом расчертили на классики, прыгали по очереди, болтали ногами, сидя на лавочке. Кто-то притащил пакет черемши - они грызли крупные зеленые листья, морщась от острого чесночного вкуса. Была как раз Лизина очередь прыгать, когда к подъезду подошли двое пацанов - одного Лиза знала, он жил в соседнем подъезде; второй был незнакомый. Пацаны встали напротив лавочки и, тихо переговариваясь, начали пихаться локтями, подталкивая друг друга к стайке насторожившихся девчонок. "Ты давай", - услышала Лиза; "Нет, ты". Наконец тот, который жил в соседнем подъезде, выступил вперед. Он сунул руки в карманы, лихо сплюнул и спросил:
- Девчонки, хотите на мертвеца посмотреть?
- Настоящего? - спросила Наташа, старшая из девочек.
- Конечно, настоящего, - презрительно ответил он. - Пойдете?
Пошли все - никому из девочек не хотелось, чтоб ее посчитали трусливой. Их пятиэтажка образовывала северо-восточный угол города; за ней проходила дорога, ведущая вдоль всего Черноводска, мимо Собачьего поселка через сопки на восток, к морю. Они какое-то время бежали - дорога хорошо просматривалась из окон, и никому не хотелось, чтобы их случайно засекли. Выбежав, наконец, из зоны видимости, сбавили шаг и пошли тесной гурьбой, разбрызгивая рыжую грязь в лужах, - стайка детей в разноцветных болоньевых курточках, в резиновых сапожках и кедах. Летом обочины дороги густо зарастали высокой пижмой и полынью, но сейчас из мокрой земли торчали лишь мертвые сухие стебли, забрызганные красной глиной. Они прошли метров двести, когда один из пацанов остановился.
- Здесь, - сказал он и перепрыгнул через узкую придорожную канаву, воду в которой покрывали пятна нефти. Из сухостоя с воплями взлетели несколько чаек; из клюва одной из них свисало что-то темное. Мальчик многозначительно оглянулся. "Не надо!" - хотела крикнуть Лиза, но он уже медленно раздвинул серые стебли.
Поначалу Лизе показалось, что она видит всего лишь груду тряпок, мозг отказывался пропускать в сознание то, что воспринимал. Лицо мертвеца было белым и одутловатым, покрытым темными пятнами, и белым был глаз, а на месте другого чернела яма. Почерневшие губы были растянуты, обнажая желтоватые зубы. Дубленка распахнута, и из-под нее выглядывало что-то багрово-черное. Длинное. Покрытое слизью. Грязная пакля волос закрывала часть лица, но открывала ухо - темное, распухшее ухо, в котором ярко блестела сережка. Лиза видела такие сережки - маленькие гвоздики с розовыми стразами продавались в коммерческом магазине на улице Маркса. От них невозможно было отвести глаза.
Они смотрели широко распахнутыми глазами, впитывая, пропуская через себя ужас. В животе у Лизы лежал ледяной булыжник весом в тонну, щеки и кончик носа онемели, воздух с трудом проходил в горло; она хотела моргнуть - но не могла. За спиной хрипло дышал кто-то из девчонок, и Лиза знала, что никто из стоящих перед мертвецом не в силах отвернуться. Кошмар спаял их в единое испуганное животное; никогда Лиза не чувствовала себя настолько слитой с другими - и такой одинокой перед лицом запредельного ужаса.
Дети не заметили женщину, идущую со стороны Собачьего поселка; но она не могла не обратить внимания на компанию ребят, молчаливо и неподвижно рассматривающих что-то на обочине.
- Что здесь у вас такое? - спросила она заранее сварливо, отодвинула одну из девочек и осторожно шагнула вперед. Какое-то время она смотрела молча, не понимая, а потом громко, нелепо вскрикнула - это было похоже на вяканье кошки, которую пнули ногой.
- Атас! - крикнул кто-то, и дети с диким визгом бросились прочь. Лиза бежала вместе со всеми, задыхаясь от пронзительного, неконтролируемого смеха, который одолевал их всех. Ее вытаращенные глаза заливала ледяная влага. Позади что-то кричала женщина, и каждый ее окрик вызывал новый приступ истерического хохота. Они добежали до двора, повалились на лавочку и долго не могли отдышаться. Стоило им переглянуться - и кто-нибудь начинал мелко визгливо хихикать, и остальные подхватывали; в этом не было ни капли веселья - только непроизвольная нервная разрядка, которой невозможно управлять. Что, если мы не сможем остановиться, с ужасом думала Лиза, а ее губы тем временем растягивались в кошмарную ухмылку. Что, если мы так и будем смеяться, смеяться, смеяться до слез, и это никогда не кончится, наши глаза станут пустыми, а смех - пронзительным и бессмысленным, как крик попугая. Она чувствовала, что соскальзывает куда-то, и волосы на затылке шевелились, рассылая по спине полчища ледяных мурашек.
Они остановились. Затихли. Смотреть друг на друга было неприятно, как-то стыдно, и они быстро разошлись по домам. Потом этих пацанов и двух или трех девочек расспрашивала милиция, и им здорово влетело от родителей, но до Лизы никто не добрался. Когда мама заговорила с ней об этом случае, Лиза сделала вид, что впервые о нем слышит, - и отделалась всего лишь еще одним напоминанием о том, что гулять можно только во дворе. Потому что Черноводск - плохое место для детей. И для взрослых тоже, поняла тогда Лиза. Ее дом. Очень плохое место для всех.
И все-таки она хотела домой. Тридцатого августа Лиза все еще надеялась, хотя об отъезде не было сказано ни слова. Но тридцать первого бабушка повела ее покупать школьную форму, и на Лизу нахлынуло чувство обреченности. Она покорно ждала в магазине, где работала бабушкина знакомая, пока взрослые рылись на складе. Покорно мерила колючее шерстяное платье и шерстяной же черный фартук - на улице по-прежнему стояла летняя жара, которую ничуть не разгоняли вентиляторы, и Лиза чувствовала, как между зудящими лопатками стекает струйка пота. (Взрослую, "пионерскую" форму - белую рубашку, синюю юбку и такой же пиджак, который можно было снять в жару, - разрешали носить только с четвертого класса.) С тем же чувством обреченности она смотрела, как бабушка покупает ручки, тетрадки, простенький пенал - Лизе было все равно, какой. С тем же чувством отправилась на другой день в школу, сгибаясь под тяжестью огромных гладиолусов из сада.
Новых друзей Лиза искать не стала и держалась от одноклассников в стороне, не обращая внимания ни на подначки, ни на проявления симпатии. К ней быстро потеряли интерес - Лиза была так отстраненна, что просто выпадала из поля внимания, и даже учителя то и дело о ней забывали. Лизу это только радовало. Она спряталась за завесой русой челки, скрывавшей уродливую разноглазость, чтобы даже случайно ни с кем не встретиться взглядом. Зачем, если все равно скоро уезжать, снова расставаться, терять? К тому же у нее был Никита…
Когда Лиза поняла, что осталась одна, она пообещала себе, что совсем немножечко поиграет с ним, а потом сразу перестанет. Но Никита вернулся… каким-то другим. Странным. Неправильным. Лиза все с большим ужасом понимала, что больше не может управлять своим воображением - стоило ей на секунду отвлечься, замечтаться - и Никита приходил, не важно, звала она его или нет. Учительница жаловалась, что на уроках Лиза время витает в облаках - и девочка не могла признаться, что ее отвлекает воображаемый друг. Она не могла больше управлять его появлениями. Не могла заставить его делать то, что она хочет. Не могла хоть как-то повлиять на то, что он говорит…
А Никита говорил. Раньше он был немногословным, послушным товарищем по играм; изредка он удачно шутил - и Лиза гордилась этим, понимая, что приписывает другу свои собственные шутки. Теперь же не умолкал. Бабушка кричит на тебя, говорил он, потому что ей стыдно: она хочет, чтобы ты поскорее уехала, и стесняется этого. Дед не услышит тебя: он давно привык никого не слышать, не видеть, иначе его жизнь была бы слишком печальной. Когда-то он надеялся, что хотя внучка принесет ему радость, но ты разочаровала его, ты оказалась слишком ленивая, тебе неинтересно копаться в саду, у тебя нет никаких талантов, которыми можно хвастаться перед приятелями. Твои родители… Лизе хотелось зажмуриться и завизжать, чтобы заглушить тихий мальчишеский голос.
Призрак ненормальности стал перед ней во весь рост. Лиза подолгу тревожно всматривалась в зеркало, чтобы убедиться: ее лицо не перекошено, изо рта не течет слюна. Из зеркала на нее смотрели яркие разноцветные глаза в обрамлении выгоревших за лето волос. Пожалуй, испуганные, грустные глаза - но совсем не безумные, нет. Хотя откуда ей было знать? Внешне все было нормально, но папины слова все время звучали в ушах.
Если бы кто-нибудь сказал Лизе, что она одинока, заброшена и очень напугана, она удивилась бы и, пожалуй, даже возмутилась. Лиза всегда старалась быть хорошей. А хорошие девочки так себя не чувствуют. И поэтому она просто ждала, когда ее заберут домой.
Лиза снова смахнула с глаз челку и внимательно посмотрела по сторонам. До двора еще было метров двести; тропинка шла между оградой детского сада и зарослями одичавшей, разросшейся сирени. Впереди тропинка поворачивала; проскочить этот угол - и, считай, уже в безопасности. Обычно уроки у младших классов заканчивались раньше, но сегодня после праздничной линейки отпустили всю школу. А значит, и четвертые классы. А значит, и Лену с компанией…
Лиза иногда сталкивалась с бывшей подружкой на переменах, но вокруг всегда были учителя, старшеклассники, на худой конец - техничка или просто открытая дверь класса, в которую можно было незаметно прошмыгнуть. А после уроков Лиза не выходила со своего двора - туда Ленка, помня о стычке с Фатимой, не совалась. Но сегодня… Когда Лиза уходила из школы, Ленка с двумя подругами стояла в углу школьного двора. Лиза надеялась, что ее не заметили, была почти уверена, что не заметили. Когда она поняла, что ошиблась, было уже поздно.
Плеск дождя по лужам как будто стал громче. Лиза встревожено оглянулась и поняла, что ее надежды не оправдались: Ленка с подругами быстро шагала по тропинке. Они уже догоняли Лизу; лица у всех троих были сосредоточенные и решительные. Она бросилась бежать и услышала за спиной плеск и топот. Она неслась, не разбирая дороги, чувствуя, как грязная вода забрызгивает ноги, подол формы, фартук, который еще утром был белоснежным. Поворот уже рядом, еще немного… Лиза рванулась к спасительному двору, срезая угол; ноги неудержимо заскользили по палой листве. Лиза отчаянно замахала руками, пытаясь сохранить равновесие, припала на колено и тут же снова вскочила - но драгоценные секунды были потеряны. Ленка схватила ее за плечо и столкнула с дорожки.
- Я же говорила, ты мне еще попадешься, - довольно сказала она и оглянулась на подружек. - Давай теперь моего воробушка.