:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Наташа Соколова работала в компании Рафаэля чуть ли не с самого ее основания. Она удачно попала в первый "сценарный призыв", когда новорожденному кинобизнесу срочно потребовалась орава дешевых, непритязательных и незашоренных мыслями "о великом" писак, чтобы потоком выдавать сериальное мыло. В первые годы она находилась на той нижней иерархической ступени творческих кадров, которая исключала личное общение с Главным Творцом киностудии. А стоило ей подобраться к той ступеньке, на которой уже возможно было личное столкновение с Великим и Ужасным, как она оказывалась беременной и оставалась все там же – в диалогистах–сюжетчиках.
Чтобы столкнуться с Рафаэлем нос к носу, надо было добраться как минимум до сторилайнера – именно они ходили на совещания в самый большой кабинет, доносили креативные разработки сценарной группы и приносили сверху Ценные Указания и Мега–идеи.
К 28 годам Натка, несмотря на препятствия в виде беременностей, которые она сама себе чинила, все‑таки смогла выбиться в Главные авторы и ей доверили разработку совершенно оригинального сериала и даже дали в подчинение сценарную группу. И хотя сериал предполагался совершенно "наш", совладельцами студии к тому времени уже стали американцы, и без их одобрения ни что в производство не запускалось. Янки же вникали в дела дотошно: им мало было ознакомиться с общей концепцией, они норовили поправить каждый диалог. Для чего все написанные серии переводились с русского на английский, а потом – в поправленном виде – обратно. Они жадно выедали мозг русским сценаристам, беспощадно расправляясь с их временем и самолюбием.
Согласования обычно проходили по ночам – как раз, когда над Калифорнией вставало, и бодрые голливудцы, нажравшись низкокалорийных хлопьев, вымоченных в соке, испытывали прилив бодрости, сил и болтливости. В это же время московский сценарный офис проводил на ногах уже часов 16 и едва ворочал языком и мозгами. Словом, силы были не равны. В это время и начинался конференц–колл с американщиной.
За столом в московском офисе собирались сам Рафаэль, главный автор, двое сторилайнеров, главный редактор сериала, исполнительный продюсер и креативный продюсер. По громкой связи, с трудом подбирая английские слова, "наши" пытались отстоять свой креатив, а "ихние" – доказать, что все, что они получили накануне по электронке, – беспомощный шит. Обстановка временами делалась довольно нервная, и некоторые творческие кадры впадали в оцепенение, подобное летаргическому. Отключались, как будто у них вылетали пробки, предохраняющие нервную сеть от слишком большого напряжения.
Люди попросту засыпали прямо на рабочем месте. Никогда не засыпал только один человек – Рафаэль. Он мог связно и уверенно гнуть свою линию на неродном ему языке Шекспира, не сбиваясь на русский и армянский и не впадая в прострацию, до четырех–пяти утра. Сохранять энергетический баланс ему по–могали заранее припасенные термос кофе и бутылка коньяка, которые он смешивал в стеклянной кружке в разных пропорциях. С каждым часом доля коньяка в кружке увеличивалась. По–жалуй, утренний коктейль правильнее назывался бы коньяком с кофе, а не кофе с коньяком.
Вместе с Оганесяном до конца держалась и Наташка. Это другие уже не первый год ночевали в офисе, а у нее это был первый самостоятельный и потому по–настоящему будоражащий кровь проект.
Октябрьской ночью, когда в хороших московских домах правильные девушки лежали в пуховых перинках и видели радужные сны о новых норковых шубках, а в лужи планировали снежинки–первопроходцы, мать двоих детей Наталья Соколова нервно грызла ручку в залитой сырно–желтым электрическим светом переговорной. Пипл вокруг медленно, но верно застывал на стульях в неестественных позах и начинал похрапывать.
Натку подбешивал этот пофигизм, и она как будто нечаянно под столом попинывала коллег мягким носком утепленных кроссовок. Рафаэль мешал оригинальные коктейли. Наташка отчаянной наседкой защищала свое "детище", кудахча в селектор: "But, but, but! Listen! Listen!" И лихорадочно искала нужные английские заклинания, то бросаясь к словарю, то умоляюще глядя на начальника: "Как это будет ин инглиш?"
То подсовывала ему под руку заранее написанные "отбойники" на возражения америкосов. Может, она и не умела быть убедительной в телефонном разговоре с Америкой, но заранее просчитать, к чему там на этот раз придерутся, ей было вполне по силам. Натка сама не заметила, как на полусонном автомате схватила кружку Рафаэля и, не поморщившись, вылакала его кофейно–коньячную бурду. И тут же сама налила себе добавку – уже чистого коньяка. Он в ответ молча протянул руку к центру стола для заседаний, взял оттуда чистый стакан, плеснул в него коньяка, подвинул Натке и потянулся за своей кружкой.
- Я схожу вымою ее! – вяло трепыхнулась, изображая раскаянье, Ната.
Рафаэль только отрицательно покачал головой. Хмыкнул и приглашающе приподнял брови. Натка поняла без слов: взяла стакан. Чокнулись.
Конечно же, еще задолго до этого эпизода Оганесян был оценен Наткой как вероятный и перспективный отец ее ребенка.
Его жадность к жизни, энергичность, авантюризм, несомненный талант и задорная доброжелательность давно отложились в ее мозгу в короткую формулу: "Хочу такого же пацана себе.
Навсегда". Но она долго не знала, как подступиться к Рафаэлю.
Тем более что она хорошо знала его жену Алку – та то и дело появлялась на студии, когда надо было разработать общий визуальный стиль для актеров очередного сериала. Максимова сгоняла всех актеров в переговорную, смотрела на них, разговаривала, а потом отсылала к себе в салон, откуда они выходили уже настоящим "ансамблем" – каждый со своим характерным образом, чтобы зритель не путался в одинаковых блондинках с голубыми глазами на экране, пытаясь понять: новый ли это персонаж или та же девица, что показывали в предыдущей сцене? Алка была, безусловно, хороша: холеная, с подтянутой фигурой нерожавшей женщины. Умело вколотый антиморщинный ботокс слегка парализовал ее лобик (от мимических морщин удивления) и верхнюю губу (от "скорбных складок"), что придавало ее лицу легкую маскообразную пикантность. Всю палитру эмоций она научилась передавать одним взглядом – вероятно, из нее вышла бы неплохая актриса. Всегда благоухающая, как только что из салона красоты. Впрочем, именно из салона она и приезжала на студию. В отличие от Натки, которая мчалась в офис то из поликлиники, то из детского сада, то, как сегодня, из детского магазина. Наташка уже даже ощущала легкую депрессию: ей казалось, что она сильно поторопилась, когда принялась выстраивать свою жизнь под "детскую коллекцию".
Очевидно, что уже с двумя детьми она сделалась не слишком‑то привлекательной для мужчин. Она выглядела слегка старше своих ровесниц. У нее вечно не хватало времени на важное:
маникюр, солярий, педикюр, перманентный татуаж, массаж, пилинги, сауну, чистки и анти–эйдж процедуры. Ну, хорошо, третий малыш, может еще как‑то и сложится. Неужели на этом все и закончится, а она сделается совсем малопривлекательной, преждевременно потерявшей кондиции старухой?
Она еще не знала, что именно дети ей и помогут снова поверить в себя и понять, что все она делает правильно. Что она очень разумно инвестирует свое сегодняшнее время в будущее – куда как более разумно, чем растратить его на лежание на косметическом столе, на обжимания массажиста, обертывания и поглаживания косметички, касания маникюрши.
В седьмом часу утра по просыпающемуся, но еще не захлебнувшемуся трафиком городу Натку вез к дому знаменитый Рафаэлевский "Бентли", профигурировавший не в одной фотосессии.
Соколова впервые оказалась в его кожаном чреве. Рафаэль, не то чтобы кристально трезвый и не совсем бодрячок, все же вел машину куражисто. Но не настолько рисково, чтобы Соколова захотела выскочить на ходу. Водил Оганесян сам – он не по–нимал, в чем кайф покупать машину своей мечты и доверять рулить ею какому‑то водителю. За что это шоферу дарить такое счастье? Нет, он хотел сам кайфовать от своей тачки.
Разговаривать уже не осталось сил. К тому же было очевидно, что Оганесяна так увлекает дорога, что всякий треп тут же выбесит его. Наверное, чтобы предупредить всякие потуги на "задушевную беседу", он врубил на полную громкость "Блэк Саббат". И Натка молчала, вслушиваясь в слова песен.
Только на прощанье, отстегивая ремень безопасности, выдохнула:
- Это было… м–ммятежно!
Рафаэль подмигнул в ответ:
- А то!
Натка потянула из салона пакет со сделанными с утра впопыхах в "Детском мире" покупками. Приближался день рождения старшего – Олега. Но без подарка по этому поводу невозможно было оставить и младшего – Сашку. Иначе праздник именин превратится в затяжную и кровопролитную войну между братьями с воплями и соплями. Из размокнувшего под октябрьским снего–дождем пакета вывалились коробки с двумя идентичными моделями машинок.
- Зачем две одинаковые? – с интересом спросил Рафаэль, помогая Натке вытащить из‑под сиденья закатившуюся коробку.
- Неплохая тачка, между прочим!
- У меня же двое сыновей. И если подарить разные автомобили, то они месяц будут ссориться из‑за того, у кого машина круче.
Все, как у больших мальчиков! – улыбнулась Натка.
- Крутые парни?
- О! Еще какие!
- Клево покупать сыновьям те игрушки, о каких в детстве и мечтать не мог.
- Ага, и играть в них самому. Так все отцы делают. Покупают детям железную дорогу и сами часами и играют.
- Что, правда?
- Не знаю, – легко пожала плечами Соколова. – Мне подружки рассказывали, что их мужья так и делают. У нас пап нет, поэтому и детям достается поиграть.
- А какие модели у них уже есть? – Рафаэль как будто проснулся.
Натка дернулась, оглянулась на подъезд – из него выкатились двое мальчишек лет шести и трех в сопровождении бабушки.
Традиционная для утра процессия, следующая по маршруту "квартира–все попутные лужи–детсад". Пацаны тут же побежали в сторону Наташки.
- А вот сейчас они сами и расскажут! – развела руками Соколова.
Рафаэль, а особенно его тачка, тут же снискали уважение молодого поколения. Старший Олежка даже продемонстрировал знание предмета: "Знаешь, сколько она стоит?" – наставительно дергал он за капюшон младшего брата. "Скока?" – открывал рот младший. "Ты до стольки считать не умеешь!" – пренебрежительно бросил старший и, осекшись, посмотрел на Оганесяна, очевидно, опасаясь с его стороны информационной угрозы своему авторитету.
Конечно, парни тут же развели Рафаэля на "прокатиться до детсада", взяли с него слово, что он еще когда‑нибудь их по–катает, и пообещали показать ему свой автопарк. Попутно они выяснили, нет ли у него случайно еще и пистолета? Для полной крутизны. (Ответ "нет" их не обескуражил и не сильно уронил акции дяди. "Так купи, – посоветовали дети. – В такой машине надо с пистиком ездить, а то по башке хрясь! Бандиты, знаешь, какие?") Старший похвастался, что уже знает, кто такие геи и может объяснить дяде, если тот еще не в курсе. Объяснил. И на всякий случай уточнил: не гей ли дядя? (Как раз накануне сыновья настойчиво потребовали объяснить им смысл этого слова, принесенного из детсада, и все еще были под впечатлением от нового знания, всячески ища ему применение.) – Слышь, мам, – тут же перегнулся к переднему сиденью Олежка. – Дядя не гей, у тебя есть шансы!
Наташка уже тоже поняла, что шансы у нее есть. Качественные дети, даже чужие, производят на некоторых мужчин стимулирующее впечатление, взбадривают их самцовое начало и пробуждают желание "заиметь таких же". Жизнь вообще устроена странно–щедро: работу предлагают тем, кто уже и так пашет; девки вешаются на тех парней, у которых и без них – гарем; ЖЖ–юзеры френдят тех, кто и без того уже тысячник; деньги идут к деньгам; дети – к детям. Все случилось не сразу, но очень естественно.
В ближайшие же дни Натка рекламировала Оганесяну "модную молодежную фишку" – стритрейсинг. Тогда это движение только входило в моду. Раф слушал с интересом. (Да, именно Раф, а не Рафаэль – мужчина внезапно возжелал, чтобы в компании к нему перестали обращаться по имени–отчеству и называли бы его запросто, на американский манер – Раф.) "Ночные гонки, крутые тачки, и все такие драйвовые–драйвовые.
Мне хватило один раз прокатиться с этими парнями, чтобы башню снесло. Адреналин прям из ушей попер!" – зыркала горящими глазами Натка. Оганесян был не против собственными легкими подышать тем же, чем дышит "племя младое незнакомое". И "деловое" объяснение их с Наткой выездам в ночные стрит–рейсерские поля тоже очень быстро нашлось:
Рафаэль как раз собрался развивать бизнес – к сериальному производству добавлялась кинокомпания, снимающая настоящее полнометражное кино. А в кинотеатры, как известно, ходят в основном те, кто еще не отпраздновал свою 35–ю весну. И если компания хочет им угодить, то вожак кинематографистов, конечно же, должен "быть в теме". То, что в его собственном офисе молодых тусуется, как бомжей на площади трех вокзалов, и их тоже вполне можно изучать, Раф и Натка как‑то благоразумно не замечали.
Словом, они начали ездить "в ночное". Он – выгуливать тачки и "проникаться духом", она – протоколировать умные мысли начальства и обращать внимание на отмеченные Им типажи.
44- летнему Рафу, впавшему в юность, страшно льстило, что в рейсерской среде он тут же стал авторитетом и гуру: гонял он действительно как отморозок. Для приличия в поездки иногда брали еще кого‑то со студии. Но этот "балласт" обычно быстро распихивали по чужим машинам – "наблюдать изнутри". Ночь, скорость, риск, экстрим очень способствуют сближению и по–ловому инстинкту. После заноса на повороте или экстренного торможения первая мысль: "Ого! Я же только что мог сдохнуть!
Аааа! Я живой!!! Живоооой!" А следом тянет тут же сотворить что‑нибудь жизнеутверждающее и жизнепродолжающее. Например, заняться любовью на заднем сиденье.
Быстро и непредсказуемо мчатся машины стритрейсеров, медленно и нервно запускается в производство молодежный блокбастер про ночных гонщиков, и лишь живот беременной женщины растет в неменяющемся тысячелетиями темпе. И дозревает в точно положенный ему срок – через девять месяцев.
В конце июля Натка вышла из роддома с подарочно упакованным младенцем на руках. Сына она позволила назвать Рафу так, как он сам захочет, в знак признания его заслуг и участия.
Раф нарек его Ваганом. Приехать к роддому он не решился все‑таки он еще был женат на Алке, да Натка и сама не хотела его там видеть. Позже новоиспеченный 45–летний отец признавался, что в последний момент он все‑таки воспылал желанием рвануть к роженице, но не смог попасть ключом зажигания куда следует. Ожидая рождения первенца, Оганесян жестко бухал, запершись на даче, разогнав и жену, и прислугу. А во–дителя у него никогда не было. В приступах особо острой алкогольной интоксикации он тревожно названивал Натке и спрашивал: "Уже да?" Услышав: "Еще нет", тут же прерывал связь и от перевозбуждения хлебал виски из горла. Так что, когда Натка готова была доложить, что "уже да", обессиленный ожиданием Рафаэль спал тревожным пьяным сном и не услышал ее звонка.
О Рафе и появлении Вагана Натка рассказывала складно, видно было, что она уже не раз репетировала этот рассказ – очевидно, она всю жизнь держала его в уме, чтобы однажды выложить все сыну. Я заслушалась. Внезапно Ната прервала свой рассказ вопросом:
- Помнишь, у Максимовой в "Принце на белом "мерседесе" есть сцена, где героиня разговаривает с мужем о детях?
- Это где он спрашивает, что она будет делать, если вдруг залетит, а она отвечает: "Как скажете, повелитель"? – я тут же поняла, какую именно сцену Соколова имеет ввиду. Ох, не зря я выписала этот отрывок в свой "разоблачительный" файлик!
Так и знала, что это списано с натуры.
- Ага, именно про этот диалог я и говорю, – Натка пристально посмотрела на меня, очевидно, я слегка насторожила ее своим ответом, демонстрирующим слишком уж заинтересованное отношение к предмету беседы.
Но инерция доверительности была уже слишком сильна, и недорассказать она не могла.
- Эта сцена, она не придумана. Это реальный разговор между Алкой и Рафом, – подтвердила мои ожидания Натка. – Только она тогда совсем неправильно поняла смысл происходящего.
- Это был тест для нее, проверка? – я не стала ради маскировки изображать тупость.
- Да, вроде того, – кивнула Соколова. – Я тогда уже была весьма беременна, и Раф как‑то внутренне заметался. Не то чтобы он сразу воспылал желанием разойтись с женой и на мне жениться. Наоборот, поначалу он всячески делал намеки, чтобы я не обольщалась и не рассчитывала. Я, конечно, и не мечтала. Мне и не надо было. Но как‑то его слегка переклинило. Вот тогда он и задал Алке этот вопрос, мол, а если ты забеременеешь? И она ответила то, что ответила: "Как хочешь, так и будет. Захочешь аборт – сделаю". По–видимому, он ждал других слов. Он решил, что раз она не такая же специфическая тетка, как я, не спит и видит общих детишек, то она его на самом деле не любит. Тут его и понесло: "Представляешь, она готова была убить моего ребенка! И говорит, что любит! Да она, при случае, и мне аппарат искусственного дыхания отключить сможет". Переубедить его было уже невозможно. Впрочем, не буду врать, что я особенно пыталась. Ну и вскоре они разошлись. Алка, по–моему, даже толком не поняла, почему. Раф ведь такой: если уж он принял решение, вычеркнул человека из своей жизни, то уже не считает нужным тратить время на разъяснение "политики партии".
Алка, похоже, тогда решила, что всему виной первые морщины, и еще старательнее обкололась ботоксом. Возможно, если бы тогда в их отношения не влезла я, рано или поздно они вместе дозрели бы до ребенка. А тут у Рафа уже крышак слегка снесло, он считал, что все девушки мира спят и видят его отцом своих детей. А Максимова, похоже, тоже была в таком от себя восторге, что, как и он, ожидала, что ее о наследнике будут умолять, стоя на коленях. Помнишь, у нее в одной из книжек тоже такой пассаж есть, мол, не тот нынче пошел мужик – не падает ниц с мольбою о детях? Оба же, блин, звезды. Никто не готов был другого уговаривать.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Пока наши престарелые девушки делили сердце покойного Оганесяна и пересчитывали его наследство, я с грустью поняла, что напрасно потратила время на изучение книжек Максимовой.
В сложившейся ситуации, когда над нею не усмехался только тот, у кого паралич лица, надавать ей литературно–критических пинков было бы совсем уж моветоном. В сущности, вера в свои литературные таланты последнее, что у нее сегодня осталось.
Если ее еще и на писательском ринге размазать, она ведь может и повеситься с горя. Я тетка желчная, но не жестокая, и брать грех на душу не хотела. Так что мне срочно пришлось искать новый объект приложения своей язвительности.
Я снова начала изучать пансионный литературный ландшафт.
В местном альманахе мой взгляд радостно зацепился за морализаторски–мрачные мистические рассказики, опубликованные под псевдонимом Т. Esperto. Написаны они были плохо, без всякой живости, как будто бы авторша кропала их с того света. Я прочитала парочку историй про неотвратимую силу судьбы, знаки и неизбежную расплату за каждый неосторожный плевок и сатирический памфлет о товарище Эсперто складывался у меня в голове уже сам собою. Навязчиво просились заголовки, в которых "эсперто", разумеется, рифмовалось с "Э, сперто!" и "затерто".