- Это кто ж тебя так? - спросил Ямщик. - Кто у тебя зеркало-то не занавесил, а?
Зинка не ответила.
- Заблудилась, значит? Не доехала до кладбища?
Зинка шмыгнула носом.
- А от меня ты чего хочешь?
- Ы-ы, - сказала Зинка.
Глава шестая
И вот я стою в углу,
Глядя на комнату и мебель
В дешевом подражании отчужденью и горю,
И вот мы идем на кухню
За выпивкой и сигаретой,
Так и не решив, кем же быть - шутом или вором.Питер Хэммилл, "Отражения в зеркале"
1
Песня о встречном
- Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?
Тележка подпрыгивала на колдобинах. Утро? Какое утро, вечер на дворе! Бедняга лязгала, дребезжала, вихлялась из стороны в сторону. Мы, жаловалась она, честные магазинные тележки, вообще плохо приспособлены к перемещениям по пересеченной местности, даже если эта ваша местность - городской асфальт. Вы тот асфальт видели? Ездили по нему?! Жалобы пропадали втуне - ни лязг, ни выбоины, на которых тележку заносило, Ямщика нисколько не раздражали.
- Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах, звеня,
Страна встает со славою
На встречу дня…
Кудрявая Зинка не спала, но тащилась медленней обычного - сказывался нервный срыв. Ямщик еле сдерживался, чтобы не рвануть вперед, оставив позади вялую покойницу. После кошмарного лабиринта любой факт, подтверждающий надежность бытия, приводил его в ликование. Да это просто благословение господне! Шагаешь по улице - и попадаешь туда, куда намеревался. Дребезг тележных сочленений конкретен, он не дробится на тысячи отражений, не возвращается блудливым эхом. Корявый, треснувший в центре бугор под ногой? Гип-гип-ура! По крайней мере, знаешь, обо что споткнулся. Причины, следствия - все на месте, всё честь по чести. Занесло тележку? Выровняем. Приложил усилие - получил результат: на какой рассчитывал, а не какой попало. До посещения супермаркета Ямщику и в страшном сне не привиделось бы, что зазеркалье - постылое, кишащее каверзами! - может показаться ему родным домом. Теперь же он знал: есть места и пострашней. А тут… Светятся окна домов, лужицы затянуло стеклистым ледком, блестят стекла машин, проезжающих мимо - отражений хватает, улица как на ладони…
- И радость поет, не скончая,
И песня навстречу идет,
И люди смеются, встречая,
И встречное солнце встает…
Тележка заупрямилась. Ямщик хотел налево, тележка - направо. После ожесточенной, но, к счастью, краткой борьбы человек одержал верх над строптивым устройством - и застыл, слыша, как гаснет протестующий скрип, настороженно вглядываясь в сумерки переулка. Что там шевелится? В подворотне, да? Булыжная мостовая, мокрый отблеск, и по чешуе булыжника скользят бурые тени, вряд ли принадлежащие редким прохожим…
- Извини, не понял, - Ямщик похлопал тележку по пластику, нагретому ладонями. Так успокаивают живое существо. - Ты предупреждала. Ничего, обожди здесь.
Зинка с Арлекином восприняли сказанное на свой счет: остановились, глядя на него. Вот и славно. Ямщик встал у входа в переулок, потянул из-за пояса рогатку. Любимое развлечение в школьные годы чудесные: три часа стрельбы ежедневно - и к концу летних каникул ты с пятнадцати шагов навскидку сносишь горлышко у аптекарского пузырька. Разумеется, он давным-давно растерял былые навыки - пришлось восстанавливать, благо "дракоша", темпераментная итальяночка "Dragon advance", добытая из витрины магазина "Сафари", была не чета школьной деревенщине-самоделке. Ортопедическая рукоятка, вороненый рогач из стали, складной упор, удобная растяжка…
Горлышко у пузырька мы, может, и не сшибем, но кое-кому сегодня не поздоровится!
Они надвигались облавным полумесяцем: три центральных кати-горо̀дца, не скрываясь, с нарочитой медлительностью катились посередине мостовой - отвлекали на себя внимание. Остальные подкрадывались с боков, прячась в размытых, пульсирующих тенях под стенами домов. Центр полумесяца заметно просел, отделен от Ямщика доброй полусотней шагов. Зато фланговые "рога" выдвинулись вперед, норовя взять жертву "в клещи".
Сами по себе кати-городцы - твари безобидные, даже пугливые: прячутся, контакта избегают, на свету показываются редко, предпочитая тень. Другое дело, когда кати-городец заражен пиявками - Ямщик всерьез предполагал, что у пиявок, собравшихся вместе в достаточном количестве, возникает что-то вроде зачатков коллективного разума; как минимум, стайный охотничий инстинкт.
- Горячее и бравое
Бодрит меня,
Страна встает со славою
На встречу дня…
Он выставил упор рогатки. Пальцы левой руки удобно легли в выемки рукояти. Расстегнув объемистый карман куртки, Ямщик перебрал в горсти гладкие стеклянные шарики: против кати-городцев, носителей пиявок, стекло работало эффективней металла. Продолжая отслеживать стаю, вложил шарик в "кожанку" рогатки ("кожето̀к", говорили в школе).
- Бригада нас встретит работой,
И ты улыбнешься друзьям,
С которыми труд и забота,
И встречный, и жизнь пополам…
Выстрел навскидку, как в детстве. На прицел - меньше секунды. Мягкий шелест спущенной резины. Миниатюрная шаровая молния, высверк в масляных электрических отсветах. Головной кати-городец - перекати-поле размером с футбольный мяч - распался, раскатился по тротуару гурьбой колючих шариков: ни дать ни взять, осыпь плодов платана. Три секунды на перезарядку и натяжку. Выстрел. Три секунды. Выстрел. Три секунды.
Выстрел.
- За Нарвскою заставою
В громах, в огнях,
Страна встает со славою
На встречу дня…
Ямщик был в ударе. Он бил без промаха, сея воистину скоропалительное опустошение в рядах противника. Каждое попадание стеклянного ядра, каждый шар, разлетевшийся в клочья, вызывали в душѐ вспышку злого ликования. Так тебя, погань! Получи! А ты куда?! Н-на! Страх, пережитый в супермаркете, требовал выхода, разрядки - и нападение кати-городцев пришлось как нельзя кстати.
"Только массовые расстрелы спасут Родину!"
Переносчиков пиявок Ямщику доводилось отстреливать и раньше, но впервые он делал это с таким удовольствием. Паника, хаос перемещений, неуклюжие прыжки - возмездие настигало кати-городцев всюду. Один раз Ямщик все же промазал - ударившись в стену, ядро взорвалось радужным крошевом осколков - и троица кати-городцев, воспользовавшись паузой, рванула в психическую атаку. Эти выглядели особенно мерзко: клубки спутанных, отроду не мытых волос, ожившие колтуны.
- И с ней до победного края
Ты, молодость наша, пройдешь,
Покуда не выйдет вторая
Навстречу тебе молодежь…
Снаряд отбросил агрессора, растрепав плотный клубок. Подбитый кати-городец сделался до жути похож на отрубленную голову с всклокоченной шевелюрой. Пьяно вихляясь, с упорством раненого шахида он вновь покатился к Ямщику. Следующий выстрел разнес упрямца вдребезги. Змеи в агонии, задергались сальные пряди; меж них, блестя потеками смолы, копошились пиявки.
На второй волосяной клубок тоже пришлось потратить два заряда. Третий враг был уже рядом, на опасной дистанции. Рогатка, зафиксированная упором, осталась в левой руке: бросить? спрятать в карман? - некогда! Правая рука скользнула за плечо. Сколько же времени он потратил, отрабатывая это движение! Сам над собой издевался - ниндзя-любитель! - и все равно упражнялся, потому что когда припечет…
Припекло.
Пальцы сдернули фиксатор, распуская горловину заплечного чехла, сжали гладкое дерево рукояти. Кати-городец подпрыгнул баскетбольным мячом, метя Ямщику в лицо - и Ямщик, отшатнувшись, ударил наотмашь, изо всех сил. Граненая колотушка впечаталась в погань с мокрым шлепком: смяла, отшвырнула к стене. Не сдержавшись, Ямщик хрипло, торжествующе расхохотался. Сегодня он впервые опробовал субурито в деле.
- И в жизнь вбежит оравою,
Отцов сменя,
Страна встает со славою
На встречу дня!
Поле боя осталось за Ямщиком. Ошметки грязных волос растекались по мостовой, превращаясь в слизистую гниль. Колючие "платанчики" шустро катились прочь, исчезая в окрестных подворотнях. Ямщик подозревал, что вскоре они слипнутся в прежних кати-городцев. Ну и пусть. Против безобидных "перекати-поле" он ничего не имел, пока в них не заводились пиявки.
Кстати, о пиявках.
Лишенные шаровых средств передвижения, твари копошились на мостовой, разом утратив подвижность. Пора довести дело до конца. Это не столь увлекательно, как стрельба, но долг зовет. Ямщик оглянулся на Зинку с Арлекином - ждите, мол, я скоро! - и вошел в переулок.
- Такою прекрасною речью
О правде своей заяви,
Мы жизни выходим навстречу,
Навстречу труду и любви…
Он не знал, что "Песня о встречном", которой Ямщика научил отец, может вывернуться опасным подтекстом; не знал, что выходит навстречу не только труду и любви, как полагали Дмитрий Шостакович с Борисом Корниловым, но если бы и знал, все равно бы не остановился.
2
Субурито
Это случилось в последний день июля.
Буррито, как помнил Ямщик, по-испански "ослик". В смысле, мелкий осел. В другом, кулинарном смысле это была лепешка с завернутой в нее начинкой, составом которой Ямщик никогда не интересовался. Он и словом "буррито" не заинтересовался бы, но в последнее время слишком часто Ямщик звал себя ослом, тут буррито и всплыло из глубин памяти. В сложившейся ситуации, пожалуй, больше подошел бы не маленький, а большой - огромный, гигантский! - осел, Годзилла меж ослов, Кинг-Конг с четырьмя копытами, Гаргантюа с длинными ушами, но "гранд бурро" претил литературному вкусу Ямщика - от него начиналась изжога, словно от пресловутого буррито, куда без меры сыпанули острого чили.
Так и осталось в минуты отчаяния: буррито, ишак, придурок.
От Мексики до Японии далеко. От буррито до субурито - рукой подать. Когда Ямщик впервые услышал это слово - субурито - сперва решил, что слова однокоренные. В тот момент Ямщик сидел, поджав ноги, на полу убежища - Лермонтова, четыре - подаренного ему девицей с бейсбольной битой, и, еле жив, отдыхал после бурно проведенного дня. Вокруг, под руководством лысого молчуна-сенсея, пыхтели семь самураев и две разбойницы из "Снежной королевы", большая и маленькая. С точки зрения грамматики, все они занимались в основном глаголами: бросали, толкали, лупили, пинали, хватали, скручивали и дергали, радуясь тому, чему психически здоровые люди обычно не рады - кулак прилетел под ребра, шея угодила в тиски, задница вошла в чувствительное соприкосновение с полом. Ямщик уже выяснил, что здесь собрался буйный контингент Сабуровой дачи: тот, чьи ребра пересчитал кулак, радовался больше хозяина кулака, а владелец отбитой задницы ликовал так, словно ему вручили Нобелевскую премию.
Никогда, находясь в здравом уме, Ямщик не проводил бы дни и вечера в столь странном месте, когда бы не зеркала. Девчонка с битой оказалась права: для таких, как она с Ямщиком, тут рай. Длинная стена напротив входной двери, ведущей в тренировочный зал, была сплошь зеркальной. Самураи тренировались по средам, пятницам и воскресеньям, в остальные дни зал поступал в распоряжение стайки эсмеральд и попрыгуний-стрекоз - группы современных танцев. Над залом, ютившемся в цокольном этаже, возвышался лицей, в прошлом - обычная средняя школа, но туда Ямщик не ходил. Ему вполне хватало зала, да еще тренерской каморки - там в углу, между письменным столом (если честно, ученической партой) и продавленным диванчиком на кривеньких культяпках, стояло ростовое зеркало в раме с отбитыми завитками - и наконец, туалета с душевой, бедных, но чистеньких, где лицейское начальство тоже (о счастье!) расщедрилось на спасительные отражающие поверхности. Реализм обстановки, ее устойчивая материальность искупали все прочие недостатки, сколько бы их ни набралось. Хорошо, видел Ямщик, возвращаясь в благословенный приют, и хорошо весьма. Избегать прямых взглядов в зеркала, сулящих мигрень, он научился быстро. Трудней было привыкнуть к толкучке, острому запаху пота, резким движениям, взмахам, прыжкам и падениям. Человек замкнутый, нелюдимый, плохо расположенный к посещениям атлетических соревнований, и еще хуже - к занятиям спортом, Ямщик испытывал дискомфорт, когда в его присутствии кто-то уделял чрезмерное внимание телу. Детский комплекс, взрослый невроз - в любом случае, ему казалось, что такой человек без слов упрекает его, Ямщика, выставляет в дурном свете, посмеивается над его брюшком, дряблыми мышцами, узкими плечами.
По счастью, танцовщицы и кулачные бойцы занимали зал исключительно вечерами, с шести до десяти в будние дни; и утром в воскресенье, с восьми до двенадцати. Сенсей, случалось, задерживался на час - тренировался в одиночестве или сидел в тренерской, размышляя не пойми о чем. Стрекозы могли явиться на полчаса раньше - сплетничали, хихикали, переодевались без лишней спешки… Да, о переодевании. Отдельной раздевалки здесь не было, все снимали одежду прямо в зале, не стесняясь присутствием коллег, затем облачались в кимоно, похожие на белые пижамы, китайские блузы с застежками поперек, юбочки с легкомысленной бахромой, брючки "хип-хоп", а то и просто в купальники с шортами, едва прикрывающими тугие ягодицы - и относили снятые шмотки в импровизированный гардероб: кладовку позади тренерской, где из стен торчало дюжины три гвоздей, загнутых крючками. Это бесстыдство на первых порах раздражало Ямщика больше всей телесной суеты, вместе взятой. Сам он и представить не мог, как раздевается до трусов при чужих людях, хохоча над анекдотом или обсуждая последние новости. Даже невидимый для учеников лысого сенсея, неощутимый для танцовщиц… Нет, и баста. Главным раздражающим фактором, впрочем, было другое. Ладно, говорил себе Ямщик. В конце концов, я здоровый полноценный мужчина. Подглядывать дурно, но что остается в моем положении, кроме постыдного вуайеризма? Он ловил себя на том, что находит тысячу предлогов, лишь бы вернуться из города в зал минут за двадцать до начала занятий - посмотреть на девчонок: молодых, упругих, бесплатных и добровольных стриптизерш, знать не знающих, что раздеваются они для него одного, и попами вертят для него, и грудью для него трясут, а то, что рядом с разбойницами по средам, пятницам и воскресеньям тусуются самураи в плавках, ронины с волосатыми ногами, грубые миямоты мусаси, чьи щеки, сизые от щетины - антиэстетическое для честного гетеросексуала, но вынужденное, неизбежное приложение к стриптизу…
Дедушка Фрейд, думал Ямщик, вот кто мне нужен. Он бы объяснил, разложил по полочкам. Другое дело, обрадуют ли меня Фрейдовы полочки…
Ночами, когда Ямщик засыпал в тренерской на диванчике, ему снилась девица с бейсбольной битой. Она, проказница, единственная физически доступная Ямщику особь женского пола в здешнем чокнутом зазеркалье (разумеется, кроме Зинки, не к ночи будь помянута!) - короче, в снах она вытворяла с битой, а позже и с Ямщиком, такое, что утром Ямщик вставал разбитый вдребезги. Несколько раз приснилась Кабуча, и это, как ни странно, тоже было неплохо.
Теперь о битах, вернее, о субурито.
Нет, сначала о диване. Во всем был виноват скрипучий диван с вмятиной посередине. Ямщик долго, мучительно ворочался на нем, прежде чем заснуть. Двойник, думал Ямщик. Проклятый двойник. Ты не просто выдернул меня из покоя в опасность. Ты счел, что этого мало: всего лишь поменяться со мной местами. Ты еще и поменял местами всё внутри меня. Я - отражение в зеркале: правое стало левым, и наоборот. Что ты вытащил из меня наружу? Что спрятал внутрь? Я тайком - ну хорошо, не тайком - подсматриваю за голыми девчонками, живу в школьном спортзале, пригрел беспокойницу Зинку, сломя голову несусь на зов старика, помянувшего цитату про зеркальце, огребаю битой по башке; мне, взрослому женатому мужчине, снятся сны прыщавого недоросля в период полового созревания… Черт побери, это же не я! А кто?
Еще один двойник?!
Нет, сказал Ямщик себе той июльской ночью, когда на пороге лицея встал август. Это я. Правая сторона, левая, так или наоборот - это я. Вуайерист? Я. Неудачник? Я. Робинзон? Я. Говно всмятку, невротик, бомж - даже если во мне поменяются местами верх и низ, я никуда не денусь, разгуливая на руках пятками к небу. Пялиться на чужие сиськи - я. Дышать здоровым по̀том - я. Таскать за собой унылую зомби, которой невесть что от меня надо - я, и баста. Как орут самураи: йя-я-я-я! И бешеные дуры в топиках больше не будут лупить меня битами по голове.
Нет, не будут, не позволю.
Удивляясь собственным мыслям, еще больше удивляясь их возможным последствиям, он прошел в зал, зажег свет. Когда в помещении никого не было, зажечь или погасить свет удавалось без труда. Счет за электричество, подумал Ямщик. Счет выставьте зеркальному цеху. За энергию, воду, утилизацию отходов. Хихикая, похож на шизофреника в период обострения, он подошел к боксерскому мешку, заклеенному по трещине широким скотчем; ударил - скорее, пихнул - мешок кулаком. В запястье толкнулась острая боль: вздрогнула электрическим разрядом, стихла. Ямщик ударил еще раз, аккуратнее. Он видел себя со стороны: болван, паяц, третьесортный актеришка, комик из массовки, набранной для скверного фильма про кунг-фу. Изображать Джета Ли? - обойдетесь. Банальщина, улица, двор, потасовка школьников: в голову с левой руки, в живот с правой. У лысого сенсея получалось лучше; черт возьми, у дистрофика в инвалидной коляске получилось бы лучше, но ничего, сойдет. Левой в голову, правой в живот. Да, вот так я бил двойника. Помню. Да, вот так он выдернул меня сюда. Помню. Да, я смешон. Знаю. Я псих. Я неправ; я не лев. Левой в голову, правой в живот. Правой в голову, левой в живот. Задыхаясь, хрипя: раз-два.
Раз-два. Раз-два.
Когда резь под ложечкой стала невыносимой, Ямщик оставил мешок в покое. Бита, вспомнил он. Биту кулаком не остановишь. Взять в строительном супермаркете топор? Охотничий нож в "Сафари"? Рано или поздно кто-нибудь произнесет вслух: "Свет мой, зеркальце…" - и меня кинет через весь город, потащит на аркане, захлестнет ожиданием нелепого счастья. Я добегу, протяну руку - уж не знаю, к чему - и лягу, как бык под кувалдой? Нет уж, дудки, хватит вам меня тиранить! Он ясно представил, как рубит бой-девицу топором, режет ножом (обушок в зазубринах "кишкодёра"), и Ямщика замутило. Не смогу, отметил он. А что смогу?
Тоже обзавестись битой?!