Никудышный из меня театр, подумал Ямщик. Чуть крышей не поехал, а толку чуть. Не сходится! Ну, вселились, овладели телом. Заставили бедолагу всякие гадости вытворять. И что? С искушением понятно: не устоял, подписал доброй волей договор - погубил душу. А тут? Ведь не сам человек непотребства творит - бесы заставляют. Одержимый, может, в душе своей криком кричит, на помощь зовет, молится-кается, если верующий.
Разве ж так его душу погубишь?
Версия чистого садизма, издевательства ради издевательства, выглядела совсем уж притянутой за уши. Овчинка не стоила выделки. И душой не завладели, и с треском вылетели в зазеркалье. Вожак не идиот, он бы по-дурному размениваться не стал.
В душевном раздрае Ямщик сунулся к ноутбуку, но и здесь его ждал полный облом. Гугль завис мёртво, ни на курсор, ни на клавиши не реагировал. Ямщик едва не врезал кулаком по строптивому устройству - и ощутил давящий позыв в низу живота. Перенапрягся ты, Борис Анатольевич. Перевозбудился, хороший наш. Если срочно не стравишь лишнее давление, может конфуз выйти. Туалет в цокольном этаже был на ремонте, причем в самой безобразной стадии: старое раскурочили, ставить новое и не начинали.
Страдальчески постанывая, Ямщик засеменил к лестнице.
4
Гнус
Слава богу, здесь горел свет.
Отражений худо-бедно хватало, чтобы не красться вдоль стенки, на каждом шаге пробуя ногой лживый пол, терять драгоценные секунды, рискуя опоздать в самом постыдном смысле. Туалетов на втором этаже насчитывалось три, все двери рядышком: мужской, женский и… Нет, не для гермафродитов и трансвеститов. К счастью, даже нынешняя толерантность еще не дошла до такой изобретательности, особенно в школах. Третий туалет - барабанная дробь! Смертельный номер! - был универсальный, он же учительский. В него Ямщик и нырнул: тут над мойками висело сразу три зеркала, и четвертое - на кафельной стене, напротив дверей в кабинки. Располагались зеркала очень удачно. Еще одной удачей было то, что дверь в крайней кабинке у окна отсутствовала, как класс, обеспечивая незыблемую материальность "белого друга" и его ближайшего окружения.
Стравив подпирающее давление, Ямщик испустил гулкий вздох облегчения и целую вечность стоял в блаженной прострации, прислонившись плечом к стене. Из первобытно-бессмысленного состояния его вывел шум спускаемой воды в кабинке по соседству. Вахтер? Завуч Маргарита Станиславовна? Кто-то из учителей задержался в лицее допоздна?
Чуть скрипнув, стукнула дверца. Перед дымным прямоугольником зеркала остановилась секретарша. Одернула приталенный, кофейного цвета жакет с шелковыми лацканами, глянула вправо, влево, словно готовилась к ограблению и боялась свидетелей; ловко взбила копну светлых волос, достала из кармана помаду. Спохватившись, Ямщик принялся лихорадочно застегивать джинсы. Видеть секретарша его не могла, но рефлексы-то, рефлексы взрослого мужчины никуда не делись! Правила хорошего тона, если их вколачивать в подкорку без малого полвека, не вытравишь за полгода. Взвизгнула змейка ширинки, пальцы нащупали медную пуговицу…
Писк на грани слышимости, тонкий и гадкий, ввинтился в ухо. Пуговица вывернулась из пальцев. Ямщик нашарил беглянку вслепую, вернул в прорезь - взгляд его приковала мошка, летающая у прически секретарши. Ну, мошка. Безобидная мелюзга. Да, в разгар зимы. Да, пищит за целый рой. Ямщик моргнул, и мошек сделалось две.
Три. Четыре.
По сложным орбитам планеты-насекомые кружили вокруг солнца - женской головы. Глаза устали, подумал Ямщик. От монитора. Хорошо бы умыться.
Семь. Восемь.
Эскадрилья. Легион.
Он сбился со счета. Темной аурой мошкара зудела над секретаршей, наводившей марафет. Писк несся к горним высям, сулил мигрень; голова женщины целиком скрылась в зудящем облаке. Студенческие годы, вспомнил Ямщик. Стройотряд, "последний из могикан", куда я ухитрился попасть. Север, Новый Уренгой. Орды комаров-людоедов, мошка̀, но хуже всего - гнус. Легионы кусачей мелюзги, способной просочиться в любую щелку. Ни просроченная "ДЭТА", ни хваленый питерский "Беломор" не спасали от этой пакости.
Стройотряд запомнился Ямщику не столько мошко̀й, тундрой, ягодами и крутым заработком, сколько зыбучими песками, куда он, молодой балбес, умудрился влететь. Темная и сырая полоса, рассекшая дикий песчаный пляж, не вызвала у Ямщика подозрений, и зря. Слава богу, он ступил на предательскую зыбучку лишь одной ногой, левой - под правой осталась надежная сухая опора. Нога провалилась по колено, и чтобы вырваться из плена, насмерть перепуганному Ямщику довелось пожертвовать сапогом. Можно сказать, дешево отделался. Он не раз вспоминал тот зыбун, когда под ногами начинали проминаться лживые полы и мостовые зазеркалья. Может, потому и жив до сих пор?
Какой сапог оставить в зазеркалье, чтобы спастись?!
Из зеркала, бурлящего туманом, извергался сплошной поток гнуса. Рой вихрился угольным смерчем, словно намеревался подхватить и унести ничего не подозревающую женщину в страну Оз, на потеху злым ведьмам Гингеме с Бастиндой.
- Уходи отсюда, - прошептал Ямщик.
И сорвался, закричал в голос:
- Уходи!
Конечно же, его не услышали. Вернее, услышали, но не те, кто надо - дюжина-другая черных точек-одиночек, почуяв новую поживу, двинулась в сторону Ямщика. Они приплясывали в воздухе, словно в предвкушении пира. Ямщик вжался в стену. Бежать? Рвануть мимо облепленной гнусом секретарши? Затаиться: авось, пронесет? Решать следовало быстро: передовой дозор мошкары вился уже рядом. Вспомнив способы уничтожения пиявок, Ямщик от души плюнул в разведчиков, но позорно промахнулся.
С грохотом распахнулась входная дверь туалета:
- Александра?
- Валентин Петрович?
- А ну, марш отсюда!
Хрипатый рык ворвался в сортир, будто волна, полная колючего песка. Он наполнил помещение до краев - Ямщик ощутил это почти физически. И один ли Ямщик? Гнус колыхнулся, как от порыва ветра; разведывательный авангард унесло прочь. Секретарша вздрогнула, словно ее ударило током, и уронила помаду в умывальник.
- Валентин Петрович! Что вы себе позволяете?!
- Позволяю! Кыш, говорю!
- Вы грубиян! Кто вас учил так разговаривать с женщинами?!
У секретарши мелко задрожали губы. До сих пор Ямщик видел лишь затылок женщины, большей частью скрытый гнусом, сейчас же Александра развернулась к нему в профиль. Ямщик судорожно икнул, пытаясь столкнуть обратно в желудок подступивший к горлу комок. Лицо секретарши покрыла россыпь мелких гноящихся язвочек. Из-за них лицо плавилось, оплывало свечным воском, не в силах удержать форму. Правый глаз женщины съехал вниз, на щеку. Гнус облепил язвы и глазное яблоко, насыщаясь.
- Мамаша учила. Да иди уже!
- Что вы себе…
- Вали домой! Мне убраться надо!
Ямщик не помнил ни одного случая, чтобы хрипатый Валёк убирал в туалете - да и вообще где бы то ни было. Сторожить - это пожалуйста, а мытье полов Валентин-свет-Петрович считал ниже своего хмельного достоинства. Тем не менее, когда Ямщик, отважившись, выглянул из своего убежища, в руке у грубияна сияло оцинкованное ведро. Через край ведра свешивалась тряпка небесно-голубого цвета, на удивление чистая. По щиту и копье - вооружился Валёк деревянной шваброй, родной сестрой той, с которой начались зеркальные мытарства Ямщика.
- А вежливо вы разговаривать не умеете?
Секретарша всё никак не могла выудить из умывальника упавшую туда помаду. Пластиковый цилиндрик выскальзывал из трясущихся пальцев женщины.
- А я и говорю вежливо: скатертью дорожка!
- Очень вам признательна, Валентин Петрович! Благодарю за заботу!
Ухватив беглянку, Александра сжала помаду в кулаке - крепко-крепко, так, что костяшки суставов побелели - и шагнула к выходу, заставив вахтера отступить к стене. Траурным шлейфом рой потянулся следом и с неохотой отстал, клубясь над мойками. Похоже, гнус не мог далеко отлетать от зеркала-логова.
В дверях секретарша обернулась:
- До свиданья, Валентин Петрович.
Уважаю, подумал Ямщик. Держит марку, молодец. В отсутствие гнуса лицо секретарши быстро восстанавливало прежнюю форму. Глаз вернулся в глазницу, язвочки подсыхали, затягивались; правда, не все. Лишившись жертвы, рой беспокойно колыхался, выбрасывая отростки-щупальца. Казалось, гнус изучал окружающее пространство. Часть отростков уже тянулась к Ямщику - реальность или зазеркалье, а случайного свидетеля явно собирались попробовать на вкус.
- И шо тут у нас за говно?
Дождавшись, когда секретарша покинет туалет, Валёк шагнул к умывальникам. Рой втянул щупальца и воспарил над вахтером грозовым облаком. Валёк сплюнул мимо мойки, прислонил швабру к стене, извлек из ведра пластиковую бутыль и принялся отвинчивать крышку. Минералка? Вода из-под крана? Зачем, если краны рядом, целых три штуки? Сейчас, пока гнус переключился на вахтера, было самое время ретироваться. Но любопытство, которое, как известно, сгубило кошку - и одну ли кошку?! - удержало Ямщика от бегства. В свете люминесцентных ламп, тускло горящих под потолком, вода в бутыли отблескивала слишком ярко, будто светилась сама. Вахтер поставил бутыль на широкий край умывальника у стены и резко вскинул освободившуюся руку - наискось и вверх. Пионерский салют? Нацистский "зиг хайль"?! Каратистский блок от удара в лицо? Ямщик даже пожалел, что плохо слушал объяснения лысого сенсея. Что бы это ни было, ладонь Валька нырнула в рой - и пальцы сжались в кулак. Похоже, вахтер изловил с десяток мошек.
"Он что, их видит?! Тогда почему не бежит отсюда со всех ног?!"
Вахтер поднес кулак ко рту, разжал пальцы и не торопясь слизнул с ладони добычу. К горлу Ямщика вновь подкатил кислый ком. Валентин Петрович сосредоточенно жевал, кривясь и хмыкая. Сплюнуть еще раз он не захотел: дернулся острый кадык, и вахтер с видимым усилием проглотил добычу. Вот и бутыль пригодилась - Валёк отхлебнул водички, прополоскал горло, утробно клокоча и булькая, после чего смочил принесенной водой тряпку, мятый лоскут неба. Бормоча под нос, с тщательностью маньяка-аккуратиста он начал протирать дымный омут перед собой.
Слов Ямщик не разобрал, как ни пытался.
Рой опустился ниже. Черная метель уже мела вокруг головы вахтера. Не обращая на гнус ни малейшего внимания, Валентин Петрович драил зеркало. Плоды его усилий не замедлили проявиться: туман укротил бурление, поредел, светлея и истончаясь утренней дымкой над озером, когда занимается восход. Проступила блестящая, давно забытая Ямщиком гладь. Рискуя заработать жесточайшую мигрень, а заодно подвергнуться нападению гнуса - гнусному нападению? - Ямщик подался вперед, вытянул шею, глазея из-за плеча вахтера. Сейчас, сейчас он увидит собственное отражение - впервые за полгода! Изменит это что-нибудь? Не важно! Он должен увидеть! Обязан…
Секунду помедлив, зеркало откликнулось на болезненный, иррациональный призыв. В нем возникло лицо. Мигнуло, затуманилось, расплылось - и наконец собралось воедино, словно там, по другую сторону, кто-то навел резкость. Увы, лицо в зеркале не принадлежало ни вахтеру, ни Ямщику.
В правую щеку вонзилась раскаленная игла. Мелкий кровосос добрался-таки до Ямщика. Жалила эта дрянь куда чувствительней таежного гнуса, и в отличие от секретарши, обитатели зазеркалья не были равнодушны к боли. Ямщик отвесил себе звонкую пощечину, размазав настырного упыря в кашу, но остался на месте.
- Гады… Убью!..
В зеркале шмыгал носом, утирая кровавые сопли, конопатый шестиклассник. Под левым глазом бедняги вспухал, наливался грозовой чернотой классический, хоть в энциклопедию, фингал. Ссадина на щеке, будто след шального метеора, перечеркивала звездное скопление веснушек. В грязных, утративших цвет волосах таяли хлопья снега. Déjà vu: это уже было, было! С ним, с второклассником Борькой Ямщиком: "Это твой дом, Приямок? Ты тут живешь?" - и пинок ногой в лицо. Слезы обиды, отчаяние; бессильная, выжигающая нутро, не находящая выхода злость. В ноздрях защекотала слабая, но отчетливая вонь: тухлятина и собачье дерьмо.
Нет, не забыть!
Мальчишка в зеркале поднял взгляд. Исподлобья уставился на вахтера с Ямщиком:
- Чтоб вы сдохли, уроды! Чтоб вы сдохли!
Он плеснул в лицо воды из-под крана:
- Гады, козлы…
Начал умываться, всхлипывая и бормоча:
- Убью, всех убью… Урою!..
С каждым словом, с каждым проклятием он выплевывал новую пригоршню гнуса. Мошкѝ прибавлялось, рой зудел, пищал, копился в зеркальном убежище. Похоже, гнусу было все равно, кого жалить. Вахтер, ненадолго прервавший мытьё - он тоже изучал бедолагу-пацана - с новой силой заработал тряпкой. В туалете сделалось заметно светлее. Оторвавшись от неприятного, но завораживающего зрелища, Ямщик выяснил, что рой - сегодняшний, а не тот, еще только зарождающийся, из прошлого - тает, расточается, как оставленные без присмотра дубликаты. Свет люминесцентных ламп утратил бледность, налился сочной желтизной. Изображение в зеркале отдалялось, лицо мальчишки растворялось в мягком перламутровом сиянии, голос превратился в шепот, сползая в тишину…
- Не наши это, не лицейские, - буркнул Валёк. - Шантрапа журавлевская. Ну, я их поймаю! Мало не покажется…
В последний раз он провел тряпкой по сияющей, чисто умытой глади, которая уже начала превращение в привычный Ямщику туман, и отстранился, словно художник, оценивающий законченную работу.
- Блудне своей скажи, - дыша перегаром, бросил вахтер через плечо, - чтоб не лезла больше. Взяла моду лизаться! Язык вырву, не посмотрю, что дохлятина…
- Я, - прохрипел Ямщик. - Вы…
Хлопнула дверь, и он остался в туалете один.
Поговорили, значит.
5
Он хороший
"Он хороший. Любящий, заботливый. Когда я болею, он ухаживает за мной. Готовит завтраки, если я спешу на работу. Вчера мы ходили в паб. Пили французское пиво, не помню, как называется. Он заказал утиную ножку в клюквенном соусе, а я цыпленка из печи, с кус-кусом…"
Три фотографии среднего качества: утка, цыпленок, бокал с пивом. Бокал держала женская рука. Блики гуляли по обручальному кольцу, и казалось, что на кольце что-то написано. Должно быть, "Ash nazg durbatulûk, ash nazg gimbatul" на Черном наречии.
Зачем я это делаю, ужаснулся Ямщик. Зачем? Пытаюсь выбить клин клином? Чтобы вышибить из памяти сцену с гнусом, надо совершить что-нибудь подлое, отвратительное, из ряда вон выходящее? Гаденький кайф вуайериста сменится угрызениями совести, и гнус выветрится, сгинет, ляжет на илистое дно воспоминаний? Какого беса…
Стой, дурачина. Вот кого-кого, а беса поминать не следует.
Двадцатью минутами раньше Ямщик взломал Кабучину страницу на Фейсбуке. Взломал - громко сказано. Он знал электронный адрес жены, пароль, имя пользователя, подтвержденный номер мобильного телефона - короче, он знал все, чтобы войти как хозяин, верней, как хозяйка, и в самом скором времени убедиться, что ничего интересного "городу и миру" Кабуча не пишет. В личных сообщениях числилось одно непрочитанное, от Тосечки, близкой подруги. Близкой во всех смыслах - жила Тося в двух кварталах от Ямщика с Кабучей. Лицом к лицу дамы встречались в лучшем случае пять раз в год, но это не мешало Ямщику считать Тосечку соседкой по квартире: Кабучин смартфон аж дымился от ее звонков, а Skype мерцал и зудел сутки напролет, и Кабуча плотно закрывала дверь в свою комнату, чтобы муж не ругался.
"Он хороший. Ты знаешь, он прекратил звать меня Кабучей. Только по имени. Он думал, что я не знаю этого противного анекдота про Кабучу, а я не разубеждала его. Скажи я ему про анекдот, был бы скандал. Не люблю скандалов, всегда теряюсь. Я привыкла, перестала обращать внимание. А он взял и прекратил. Тосечка, мне чего-то не хватает. Иногда мне хочется, чтобы он назвал меня Кабучей…"
Кровь бросилась Ямщику в лицо. Переписку жены с Тосечкой он отмотал назад, к середине, и сейчас читал сообщения недельной давности. Ответы Тоси он пропускал, все эти "да что ты!" и "ой, не бери в голову!", зато Кабучины откровения били Ямщика под дых, в печенку и селезенку, будто кулаки опытного боксера. Он не знал, почему Кабуча переписывается с Тосечкой, когда есть Skype и телефон. Боится, что двойник подслушает? Так ей легче, чем в обычном разговоре? Какая разница, если каждый пассаж начинался сакраментальным "он хороший"?!
"Он хороший. Чистоплотный. Раньше как-то не очень, а сейчас очень. Представляешь, у него теперь два разных лосьона после бритья! Один, правда, не лосьон, а бальзам. И новая туалетная вода. И новая зубная щетка. И носки он меняет раз в два дня. Рубашки тоже. Купил новую кепку, зимнюю. Мне тоже понакупил всякого, но это при встрече…"
Тосечка возмутилась: почему при встрече, это еще сколько ждать! Возмущалась она долго, в подробностях, Ямщик рванул вниз по ее возмущению, как мальчишка на санках с ледяной горы. Он знал, почему. Кабуче было неинтересно рассказывать про обновы, она хотела показать, да так, чтобы подруга была не готова заранее. "Ты в курсе, что значит "ревнует"?" - спросил он себя, дословно повторив вопрос, который сегодня задал Вере. И сам ответил, повторив реплику девочки:
"В курсе, не беспокойся. Что дальше?"
Он не знал, что дальше. Повеситься, что ли? Интересно, в зазеркалье можно повеситься? Почему нет, главное, чтобы веревка и крюк хорошо отражались…
"Он хороший, просто изменился. На Новый год поставил елку. Представляешь? Настоящую елку. Вешал игрушки, звал меня посмотреть. Я даже не знала, что сказать. Тося, я думаю, он завел любовницу. Я уверена. Поэтому носки и лосьоны, и рубашки. И елка поэтому. По вечерам он дома, но днем я в институте, и он свободен. Он стал работать по ночам, чего раньше не делал. Точно, днем куда-то ходит."
Налево, откликнулась Тосечка. И добавила подмигивающий смайлик.
"Он чувствует за собой вину. Твой чувствовал вину, когда гулял? Ага, вот и мой тоже. Комплексует, маскируется, пытается меня задобрить. Мы спим в одной постели. Ну, ты поняла. Нечасто, раз в неделю, или реже. Летом, когда все началось, было чаще. Но раньше он вообще ко мне не прикасался! Точно тебе говорю, любовница…"
Экран мигнул.
"Иногда мне хочется, чтобы всё стало по-прежнему. Кабуча, равнодушие, всё-всё. Чтобы без елок. Так спокойнее. Тосечка, я дрянь. Я рылась в его переписке. Читала СМСки. Я искала любовницу. Ну правда же, я дрянь?"
Нашла, заинтересовалась Тося. Кто она?
"Не нашла. Он умный, его не подловишь. Тося, он хороший. Я его боюсь. Я его очень-очень боюсь."
Ну и дура, резюмировала Тося, дама опытная, трижды замужем. Любовница? Да ради бога! Если из-за любовницы он начал спать с тобой, ты должна ей ноги мыть и воду пить. Пусть твой страдает, мужикам полезно быть виноватыми. Их надо выдерживать в вине, как шашлык в маринаде. Тогда при жарке они получаются сочными и с корочкой.
Это и было свежим сообщением, которое Кабуча еще не читала.
- Эй! - произнес Ямщик, обращаясь к бесам, которых здесь не было. Или были? - Эй, придурки! Зачем вам моя душа? Она же и так ваша: вся, с потрохами…