- Аматэрасу! - объясняет он шайке бесов, сгрудившихся вокруг. - Японская богиня Аматэрасу! Поняли?
- Аматэрасу! - радуются бесы.
- Япона мать!
- Наматрасу!
- Матьниразу!
- Тирамису! Ниппон Тирамису!
- Зеркало, болваны! У нее было зеркало, она его разбила…
- У попа была собака…
- Он ее убил!
- Глянул в осколок воин, видит: другой воин! Начали рубиться, и оба зарубились…
- Убил! И в землю закопал!
- Глянул в осколок купец, видит: другой купец! Начал демпинг и весь разорился…
- …ехал на ярмарку ухарь-купец!..
- Глянул в осколок царь, видит: другой царь! Начал войну и проиграл…
- Знаем! - внезапно заорали бесы.
- В курсе!
- Не дурней тебя!
- "Кодзики"! "Сказания о деяниях древности"!
- Глянул мудрец, глаза зажмурил! Сидит жмурик жмуриком…
- А осколок выкинул! В море!
- Нахрен!
- Нахрен Дохрен, мастер дзен…
- Умницы вы мои! - Ямщик заплакал. - Я-то думал, вы балбесы…
Гул машин сливается с хором бесов, исполняющим "Оду к радости", превращается в кабацкую аранжировку "Ты ж меня пидманула!". Ямщик в ресторане отеля "Заря Премьер". За пазухой тихо-тихо сидит Арлекин. Кажется, кот был с ним и в театре, и на проспекте. Кот был, а Зинки не было. Где Зинка? А-а, конечно. Прощайте, Зинаида Петровна. "Устрицы! - пристает Ямщик к Арлекину. - Хочешь устриц, старик? Мидий? Лососика? Однова живем, Арлекиша! Ну да, завтра усремся. Зато сегодня мы короли…"
Арлекин не хочет устриц. Воротит морду.
В ресторане банкет. Нет, свадьба. Усталый, наголо бритый тамада хохмит, поет куплеты, веселит гостей конкурсами. Тамада похож на лысого сенсея, только вместо кимоно - клубный пиджак да рябенький кис-кис на шее. Кис-кис, радуется Ямщик. Он отдает Арлекина самому мелкому бесу: "Отнеси домой, в тренерскую!" Арлекин возражает, рвется из рук. Бес падает на колени, бьется лбом об пол, что-то мурлычет. Ямщик радуется во второй раз: Арлекин согласен.
- Гляди, осторожно! С уважением!
- Да ни в жисть! - подтверждает мелкий.
Кота он берет так, словно Арлекин фарфоровый.
Ямщик гуляет на свадьбе. Что на свадьбах делают? Гуляют! А мы что, не люди? Он гуляет и после того, как гости расходятся. Гуляет, когда усталые, зевающие официанты начинают убирать со столов. Гуляет в холле, в лифте, в коридоре, в номере для молодоженов.
- Даст ист фантастиш! - хохочет Ямщик.
Ревет по-ослиному:
- Йа, йа, йа!
Жених, мужчина не первой молодости, старше Ямщика, лежит на спине. Старше? Он годится Ямщику в отцы. Дышит жених тяжело, с подозрительными хрипами. Надо бы вызвать "скорую", но "скорая" уже уехала, Ямщик это знает точно. На женихе, спиной к Ямщику, сидит невеста, пышная блондинка. Сидит? Прыгает. Скачет. Веса у блондинки хватит, чтобы вышибить дух из борца сумо, но жених держится, не сдается. Ямщик смотрит: спина, крестец. Ягодицы. Капельки пота на коже. Светлые волосы по плечам. Невеста запрокидывает голову, стонет. Ямщик видит: грудь. Большая, млечно-белая. Торчит сосок.
Над кроватью, в полстены - зеркало. Там тоже все видно, если ты человек. А если зазеркалец, то лучше не смотреть. Дым клубится, вьет кольца, сулит мигрень. Ямщик представляет, что бы он увидел, если бы мог смотреть в зеркало. Его трясет, корчит, но этого он тоже не замечает.
- Люська?
"Ага, мой Арменчик только о тебе и мечтает! Не спит ночами, лично приглашение подписал!"
Парикмахерша стонет. Арменчик храпит.
- Приглашение? - спрашивает Ямщик. - Лично подписал?!
Он расстегивает штаны. Лезет на кровать, стараясь не глядеть в зеркало. Люська наклонилась к Арменчику, целует храпящий рот. Это хорошо, так еще удобнее. Ямщик ничего не чувствует, парикмахерша для него - воздух, бесплотная эфемерида. Об Арменчике и речи нет. Ничего, ничего не чувствует, а может, чувствует, или воображает, что чувствует, какая разница, если сегодня - женитьба Фигаро, вместо песенок тромбоны, буду воином суровым, и усатым, и здоровым, всё дозволено, всё, потому что вы есть, а меня нет, на нет и суда нет, и стыда нет, нет-нет-нет, да-да-да, йа-йа…
Парикмахерша кричит. Падает на Арменчика.
- Папик, ты монстр, - бормочет она. - Ты просто ниндзя!
- Дашка?!
- Пусечка, я… - Армен опасно багровеет. Его э̀го растет на глазах, заполняет весь номер целиком, строительной пеной хлещет в щели. - Спасибо, пусечка! Я еще ого-го…
По углам скребутся, хихикают бесы.
4
Мы поладим!
- …доложи: доктор скоро ко мне зайдет?
Кажется, Вера хотела спросить совсем другое, но в последний момент испугалась услышать тот же приговор, что и позавчера. Вот и выпалила первое, что пришло на ум, лишь бы завершить ритуал вызова.
Перед глазами Ямщика метнулась нарезка кадров, будто он смотрел фильм на ускоренной перемотке. Дымятся чашечки с кофе: миниатюрные, на пару глотков. Золотой ободок, мудрёная арабская вязь по густой синеве фаянса. Доктор Вайнберг - кто ж еще? - и родители Веры в гостиной, за столом. Ровесник Ямщика, доктор во всем, кроме возраста, являл собой полную его противоположность. Широк в кости, уверен в себе, с крупными, выдающими породу чертами лица; редкие нити серебра пронизывают курчавую, черную как смоль шевелюру. Дорогой твидовый пиджак в "пастушью клетку"…
Чашечка кофе в сильных пальцах хирурга казалась еще меньше, чем была. Рука Вайнберга потешно мелькала: к губам и обратно, к губам и обратно. Хозяева дома застыли на стульях без движения, с неестественно прямыми спинами. К своим чашкам они не притронулись. Врач что-то говорил. Из-за "перемотки" его жестикуляция казалась утрированно-дерганой - забавней, чем в немых фильмах начала ХХ века. У родителей Веры двигались только губы, строго по очереди - у отца и матери. На столе, словно из цилиндра фокусника, объявился листок бумаги. Сверкнула авторучка в серебристом корпусе, на листке возник ряд цифр. Номер счета? Сумма? Отец с матерью шевельнулись, закивали китайскими болванчиками.
Ямщик увидел циферблат часов. Вспыхнула ядовитая зелень электрических цифр.
- Доктор зайдет к тебе в пятнадцать тридцать две, через восемь минут тридцать четыре секунды.
- Отлично!
Вера схватила с тумбочки блокнот, что-то размашисто записала фломастером. Тем самым, фиолетовым.
- Во что он будет одет? Ах, да! Свет мой…
- Это лишнее! - остановил ее Ямщик. - Я и так знаю. На нем будет твидовый пиджак.
- Точно?
- Точнее не бывает!
С недетской серьезностью Вера кивнула - верю, мол! - и снова принялась черкать фломастером в блокноте, на время оставив "справочное отражение" в покое. Мелкая хитрюга явно что-то замыслила. В комнате было жарко. Воспользовавшись паузой, Ямщик стащил с головы шапку, расстегнул пуховик. Вера выдернула его с улицы, где он умаялся пробираться меж пластов мокрого снега, рушащихся с крыш и карнизов, и высверков звонкой капели. Валясь с высоты, снежные плюхи на лету размазывались в убийственные айсберги. Капель смахивала на ртутные пули. Оттепель, чтоб ей пусто было! Не дождь, конечно, но приятного мало. Так мало, что даже обидно. Вот, скажем, номер для молодоженов - как бы там оно ни повернулось, а вспоминать неприятно. Который день вспоминается, а по-прежнему неприятно. По-прежнему неприятно, а который день вспоминается…
"Папик, ты монстр. Ты просто ниндзя!"
- А что такое твитовый пиджак? Из Твиттера?
- Не твитовый, а твидовый. Ткань такая, шерстяная.
- Значит, так! - Вера воздела фломастер вверх, призывая отражение к вниманию. Жест она явно собезьянничала у школьной учительницы. - Я тут думала-думала и придумала: назначаю тебя моим консультантом! Я буду доктору вопросы задавать, а у тебя переспрашивать: так или не так? Правда или неправда?
- Прямо при докторе?
- Да!
- Он решит, что это игра.
- Ну и что?
- А вдруг он не захочет играть?
Лично я не захотел бы, подумал Ямщик. Затея Верунчика нравилась ему чем дальше, тем меньше. Вайнберг решит, что у девочки головка бо-бо, точно решит. Что он тогда сделает? Посоветует родителям обратиться к психиатру. В итоге у Веры отберут зеркало, нет, не отберут, уже отбирали…
- Захочет!
- Он не примет это всерьез.
- Примет! Я подготовилась!
Вера рассмеялась и помахала над головой блокнотом.
- Ему не понравится, - Ямщик зашел с другого конца, - что ты его проверяешь.
- Ну и пусть! Ты вообще за кого?
- За тебя.
- Ты чье отражение?!
- Твое, - покорно вздохнул Ямщик.
- Вот и помогай мне, а не умничай!
Хлопнула дверь гостиной. В коридоре послышались шаги. Вера бросила взгляд на часы, висящие над столом, и победно улыбнулась: доктор прибывал аккурат по зеркальному расписанию! В дверь постучали со всей возможной деликатностью, и Вера, исполнясь важности момента, объявила серьезным тоном:
- Войдите!
Тебе смешно, Ямщик? Отчего же тебе не смешно?
- Познакомься, Верочка. Это доктор…
- Геннадий Яковлевич, - перебив маму, врач шагнул вперед. - Но если хочется, можно просто "доктор".
Умеет, оценил Ямщик. И без перебора. Молодец, Геннадий Яковлевич! Родители Веры замерли в коридоре персонажами второго плана.
- Я знаю, кто вы, - Вера села поудобнее, откинула одеяло. Сегодня ее одели в трикотажный спортивный костюмчик темно-синего цвета, с желтыми вставками-шнурами. Резинки на манжетах были слегка растянуты. - Очень приятно, Вера. Доктор, посмотрите на часы, пожалуйста. Сколько времени?
Вайнберг оттянул рукав пиджака, глянул на "Perrelet" в титановом корпусе:
- Половина четвертого.
- Пятнадцать тридцать две! - звонко уточнила Вера.
- Всё верно, пятнадцать тридцать две, - улыбнулся доктор. Улыбка у него была замечательная: добрая и без фальши. - Любишь точность? Думаю, нам стоит познакомиться поближе.
- Я тоже так думаю, - Вера указала на стул. - Присаживайтесь, пожалуйста.
Взрослые слова, взрослые интонации. Смешно. Ведь правда, смешно?
- Мы поладим!
Они произнесли это в унисон, слово в слово, врач и девочка. Не сговариваясь, оглянулись на родителей - и рассмеялись. Пожалуй, эти двое быстро найдут общий язык. Уже нашли, и это чудесно.
"Ты не будешь ходить."
Отец с матерью тихо прикрыли за собой дверь, оставив доктора наедине с пациенткой. Они были уверены, что - наедине. Вайнберг придвинул стул ближе к кровати:
- Ты знаешь, зачем я здесь?
- Конечно, знаю! Вы пришли познакомиться. А потом вы будете делать мне операцию.
- Все верно. Это очень хорошая операция. После нее ты снова сможешь ходить.
- Нет, не смогу.
- Что за ерунда? Кто тебе такое сказал?!
Будь перед ним взрослый, в голосе Вайнберга кипело бы возмущение. А так - лишь неподдельное изумление.
- Зеркало.
- Зеркало?
- Оно мне всю правду говорит!
- Прямо-таки всю?
Геннадий Яковлевич сощурился, пустил в уголках глаз хитрые морщинки. Быстрей быстрого врач включился в предложенную игру, на ходу принимая чужие правила. Да ему педиатром работать надо, подумал Ямщик. Детским психологом!
- Всю-всю! Знаете, зачем я вас попросила на часы посмотреть?
- Зачем?
- А вот зачем!
Торжествуя, Вера протянула врачу блокнот. Ямщик, благо зеркало позволяло, заглянул Вайнбергу через плечо. Почерк у Верунчика оказался не ахти, но разборчив:
"Доктор придет ко мне в 15:32. На нем будет твитовый твидовый пиджак. Это мне зеркало сказало! А сейчас 15:27."
- Впечатляет, - кивнул Вайнберг после долгой паузы.
Врач был растерян, хоть и не подавал виду. Он пытался найти рациональное объяснение, но кроме "случайно угадала" и "совпадение" ничего толкового не подворачивалось. Если честно, Ямщик ему даже посочувствовал.
- Теперь верите?
Геннадий Яковлевич развел руками:
- А куда деваться?
Конечно же, он не поверил.
- Мне зеркало сначала сказало, что я буду ходить. А потом, что не буду, - Вера с робостью тронула рукав твитового твидового пиджака. - Вот вы доктор, вы знаете, почему так?
"Мне! - стиснув зубы, возопил Ямщик. Он уже уяснил, что вслух такое кричать бесполезно. - Вопрос! Правильный вопрос! Задай его мне!"
- Это ведь тебе зеркало сказало, а не я? Давай у него и спросим.
Ямщик затаил дыхание.
- Давайте!
Вера развернула зеркальце так, чтобы доктор тоже мог в него заглянуть. Разумеется, кроме двух отражений - девочки и своего - он ничего не увидел.
- Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи…
Слушая Веру, Геннадий Яковлевич переводил взгляд с девочки на ее отражение и обратно. Здоровый скепсис боролся в докторе с подозрительным сомнением, с иррациональным чувством тревоги. Скепсис побеждал по очкам, но соперники, отступая под натиском аргументов, продиктованных жизненным опытом, сдаваться не спешили.
- …почему я не буду ходить?
"Не тот вопрос!" - едва не заорал Ямщик.
Вместо вопля с его губ слетел ответ, пришедший в мгновение ока:
- Потому что операция пройдет неудачно.
- Потому что операция пройдет неудачно, - повторила Вера для врача.
- Это тебе зеркало сказало? - Вайнберг нахмурился. Похоже, он был суеверен, и игра ему разонравилась. - Я ничего не слышал.
- А зеркальце никто, кроме меня, и не слышит!
"Операция пройдет неудачно!" - стучало в висках Ямщика, словно в мозгу сбоила драм-машина. Жужжал рой ос, галдел легион бесов-искусителей, гремела какофония бесчисленных, разбегающихся во все стороны вариаций: "Насколько неудачно? Не парализует ли девочку совсем? Возможна ли успешная операция? Если да, что для этого нужно? Кто виноват?! Что делать?!" Увы, у Ямщика не было собственного зеркала, чтобы получить жизненно необходимые ответы, а ему самому никто не спешил задать правильно сформулированные вопросы.
"Я ничего не могу. Там, где мы ничего не можем, мы не должны ничего хотеть. Зинка, помнишь? Почему же я хочу? Почему ненавижу себя за отчаяние и беспомощность? Ненавижу себя, презираю себя, жалею себя - себя, себя, себя!!! - в то время когда Вера заслуживает жалости в сто раз больше. Кто из нас калека?! Я не способен найти ответ. Не способен подсказать вопрос. Не в силах изменить исход операции…"
- Зеркало тоже может ошибаться.
- Не может!
- Вера, ты сама сказала: сначала зеркало тебе пообещало одно, потом другое. Так не бывает. Значит, оно или ошибается, или обманывает тебя.
- Оно не ошибается! Не обманывает!
- Хорошо, пусть не обманывает. Каждый может ошибиться, и зеркало - не исключение. Я провел много таких операций, как твоя. Я поставил на ноги многих людей. И тебя поставлю, что бы ни говорили все зеркала нашего города. Ты веришь мне?
- Я спрошу! Я у него еще спрошу!
Девочка разрывалась между верой - и верой. Геннадий Яковлевич едва не улыбнулся, глубоко тронут этой внутренней борьбой, но сумел сдержаться, понимая, что улыбкой обидит маленькую пациентку. Он привстал, потянулся к Вере, успокаивающе потрепал по плечу:
- Все будет хорошо. Я тебе обещаю.
- Все будет хорошо, - эхом откликнулся Ямщик. - Все будет отлично, доктор. Извините меня, пожалуйста.
И резким пинком выбил из-под Вайнберга стул.
Упал доктор скверно, в точности как Дылда в кафе "Франсуа". Правую руку он выставил, пытаясь смягчить удар, ладонь с размаху пришла в пол - и рука Вайнберга, прямей копейного древка, отчетливо хрустнула в запястье. Геннадий Яковлевич повалился набок. Сильный мужчина, привычный к боли, чужой и своей, он сумел сдержать крик - лишь застонал сквозь зубы, прижимая к груди искалеченную руку.
- Перелом Коллиса, - озвучил Вайнберг диагноз. - Надеюсь, без смещения.
Зажав ладошкой рот, Вера смотрела на него круглыми от испуга глазами.
Когда комната опустела, когда стихли возбужденные голоса за дверью, а отец Веры на своей машине увез врача, отказавшегося вызывать "скорую", в клинику, Вера уставилась на Ямщика таким взглядом, будто впервые увидела собственное отражение.
- Свет мой, зеркальце, скажи…
Она запнулась.
- …да всю правду доложи. Теперь я буду ходить?
Ответ пришел мгновенно:
- Да. Теперь ты будешь ходить.
5
Кто такое
- Свет мой, зеркальце…
Забор. Граффити. На миг Ямщику показалось, что в этот раз ему не повезет. Что его сейчас размажет о забор в липкую кашу: последний ответ на последний вопрос. Нет, обошлось. Отметив, что стоит в знакомой гостиной с ушлым Арлекином на руках, переводя дух и слушая, как сердце переходит с галопа на рысь, а там и на шаг, он недоумевал: откуда явились дурные предчувствия? Что послужило причиной? Металлические, лязгающие интонации в голосе Веры? Ерунда, это маленькая девочка, откуда у нее интонации…
Вера ждала его в кресле-коляске. Темно-синий трикотаж с желтыми шнурами - после визита хирурга девочка не переоделась. Ямщик даже почувствовал себя доктором. "Добрый доктор Франкенштейн лечит каждого - ферштейн? Приходи к нему лечиться, будешь человек-волчица…"
- Свет мой, зеркальце, скажи…
Она плотно сжала губы. Так делают, боясь сболтнуть лишнего. Ямщик ждал, полагая, что сейчас прозвучит присяжное "да всю правду…", и не дождался. Неужели лишним, тем, чего Вера не хотела произнести, была "да вся правда"? Дитя не желает призвать джинна к честности?! Рот, стянутый в жесткую линию, делал Верунчика старше своего возраста: травести из провинциального ТЮЗа в роли Красной Шапочки, и пусть волки дрожат.
- Скажи мне: а ты вообще что такое?
- Кто такое, - машинально поправил Ямщик. - И даже кто такой.
Он не был под присягой, свободен во лжи и сокрытии части правды. Он мог выкрутиться, словчить, навести тень на плетень. Он мог все, взрослый мужчина, опытный рассказчик невероятных историй. И поэтому он выбрал самую невероятную.
- Ямщик Борис Анатольевич, сорок пять лет. Женат, не привлекался, не состоял. Детей нет. Прописан через два дома от твоего. Вернее, был прописан. Сейчас там прописан я, только он совсем не я. Наверное, мы раньше встречались с тобой на улице, просто не были знакомы. Ты и сейчас вполне могла встретить меня…
- Который не ты?
- Ага. Который не я.
Ямщик вздохнул. Ему вдруг стало так легко, что это было хуже, чем тяжело. Мыльный пузырь, испугался он. Сейчас лопну.
- Ну, допустим, - кивнула Вера.
Ее голос был чужим, слишком чужим. Сперва Ямщик испугался, что услышит от Веры встречное признание - я не девочка, а инопланетянин, мозговой слизень-подселенец! - но быстро понял, что слышит из уст дочери фразу отца.
Арлекин спрыгнул с рук. Раз, два, три, и кот уже спал на коленях Веры. Предатель, вяло ругнулся Ямщик. Вот и живи здесь, пусть они тебя кормят.