В кофейне он дождался, пока мертвя̀чка скроется с глаз долой. По дороге озирался: не увязалась ли следом? И вот - нате вам! Он не сомневался: женщина притащилась сюда вслед за ним, а не забрела случайно. Как и нашла? Покойница торчала в проеме, медля войти. Синюшное лицо поворачивалось из стороны в сторону, словно радар, голубые пуговицы пялились на окружающее не моргая, с равнодушной бессмысленностью. Заострившийся нос - белесые хрящи выпирали из-под пергамента кожи - был единственным, кто чувствовал себя живее всех живых, в отличие от прочих частей тела. Этот неприятно самостоятельный нос шевелился, морщился, раздувал ноздри, с жадностью всасывая здешний букет ароматов, словно силился вычленить единственный, тонкий, едва уловимый запах, ради которого хозяйка носа явилась в "Beauty".
Учуяла? Пришла по следу, как собака?
Будто услышав обращенную к ней мысль, мертвая женщина уставилась на Ямщика. Во взгляде затеплилась слабая искра, голова покойницы склонилась набок; на лице исподволь, с натугой, проступило странное, неуловимо знакомое выражение. Они смотрели друг на друга, Ямщик и женщина, не в силах отвернуться, и Ямщик наконец осознал, кого напоминает ему покойница: собака, потерявшаяся собака. Бедняга рыщет по улицам и закоулкам, в сотый раз обнюхивает скамейки и мусорные баки, тычется мокрым носом в ладони прохожих: люди, спасите! Отведите меня домой! Ну, хотя бы приютите! Люди шарахаются, обходят стороной, бьют, гонят… И вдруг - нашла! Вот он, тот самый!
Он поможет, он знает, где ее дом…
- Отстань от меня! Слышишь?!
В горле клокотало бешенство:
- Отстань! Иди отсюда! Вон!!!
Ямщик кричал на покойницу, багровея лицом, брызжа слюной. В какой-то миг он уверился: его слышат. Уже услышали! Сейчас парикмахерши и клиентки начнут в изумлении оборачиваться: кто это тут орет?!
Никто не обернулся, не проявил интереса к Ямщику, кроме мертвой. Женщина вздрогнула, попятилась. Он вновь уловил - да что там, испытал, пережил, словно это была его собственная му̀ка! - неизбывную, безнадежную тоску, исходящую от женщины. Покойница жалко моргнула, глаза ее остались сухими - мертвецы не плачут. У Ямщика кольнуло под ребрами, перехватило дыхание. Он вдруг увидел в покойнице себя. Бомж, нищеброд, заблудившийся в убийственных, только и ждущих, чтобы ты зазевался, подворотнях. Чем ты лучше этой женщины? Тем, что жив? А кто тебе это сказал, дурила? Ты - такая же потерянная душа, неприкаянный дух, ты обречен без цели, без смысла блуждать в искаженных, вывернутых наизнанку пространствах зазеркалья, пока не сдохнешь под отражением помойки в стеклах первых этажей… Кто дал тебе право кричать на несчастную бродяжку? Она увидела, почуяла брата-изгнанника, звериным инстинктом потянулась навстречу. Да, она ошибается. Да, тебе не известно, как отсюда выбраться. Но ей-то откуда это знать? За что ты ее так, Ямщик?
Женщина первой отвела взгляд. Она поникла плечами, суетливо затопталась на месте - и обернулась к ёрзавшему в кресле мальчишке.
- Нет! Не тронь!
Она не слышала. Не понимала. Почему - нет? Еда. Живая! Да. Конечно, да. Представилось, как наяву: костлявые пальцы ложатся на плечи ребенка, сжимаются, усиливают хватку, и Сережа затихает в кресле, окутан запахом влажных цветов. Нет, мальчик не чувствует холода прикосновений, но энергия, бурлящая в сердце, вдруг иссякает, накатывает сонливость, апатия… А неутомимый язык все лижет и лижет вихрастый затылок, словно участвуя в стрижке, подбирая лишние волосы - в упоении, без остановки, зализывая насмерть. О, это лакомство изысканней, а главное, питательней бармена, мающегося с похмелья - еще, хочу еще! Мальчик бледнеет лицом, глаза закатываются; ахнув, роняет на пол ножницы красавица Анфиса. От громкого лязга вскидывается мамаша, задремавшая было в углу:
"Сереженьке плохо! "Скорую"! Кто-нибудь, вызовите "скорую"!"
Действительно ли женщина облизнулась, глядя на затылок мальчишки? Или Ямщику померещилось? Этого он не узнал.
- Оставь его, тварь! Пошла вон!
Он схватил первое, что попалось под руку - забыв об оригиналах и копиях, "хвостах" и вязком сопротивлении.
- Убью!
Черная зубастая граната - машинка для стрижки - кувыркаясь, ввинтилась в воздух, пронеслась через зал и с треском разлетелась, ударившись в стену рядом с головой женщины. Драконьими зубами брызнули острые осколки пластмассы. Один чиркнул покойницу по щеке - кожа разошлась, как под скальпелем хирурга, но из разреза не выступило ни капли крови. Женщина вздрогнула всем телом, будто от электрического разряда - гальванизированный труп; опасливо втянув голову в плечи, она заторопилась прочь, больше не пытаясь даже мельком взглянуть на мальчишку или Ямщика. Спешила она до смешного медленно - животики надорвешь; вернее, это было бы смешно, не разучись Ямщик смеяться. Ей хотелось поскорее убраться из салона, но ноги шаркали, подгибались, волочились, а руки вместо того, чтобы помочь телу в движении, болтались плетьми. Живой на ее месте схватился бы за раненую щеку, но женщина не была живой.
Ушла, ушла, ушла…
Удаляющееся шарканье еще долго звучало в ушах Ямщика. Каким-то чудом он ухитрился не упасть - кулём осел на пол, где стоял; привалился к стене, ощущая лопатками и затылком - затылок! затылок в безопасности!.. - надежную твердую поверхность. Что-то щекотало кожу, стекая с виска на скулу. Рука весила центнер, а то и больше, но он заставил себя коснуться лица - и тупо уставился на измазанные багровым пальцы. Кровь. У него открылась рана на голове. Йод. Надо продезинфицировать, забинтовать. Пластырь? В парикмахерской должен быть пластырь. Надо найти… Кровь. У него идет кровь. Он живой. Не дух, не призрак, не ходячий мертвец…
Живой!
Пластмассовая граната скалит железные зубы. Вдрызг разлетается о стену, взрывается осколками. Бескровный разрез на щеке мертвя̀чки. Взлетает швабра в зеркале. Искры из глаз. Кулак бьет в зеркало. Кровь на виске. Кровь на костяшках пальцев. Капли крови на полу. Искры, брызги, осколки. Не спать. Нельзя спать. Сон - подобие смерти. Он станет мертвяком. Нет, не станет. Ему нужен отдых. Здесь хорошо, здесь зеркала… Можно. Здесь - можно. Зеркала. Улица. Кувыркается черная граната. Взлетает швабра. Кулак бьет в зеркало. Улица. Он идет по улице. Шаги тяжким эхом отражаются от стен домов. Дребезжат оконные стекла. Улица рябит: дождь на реке. Асфальт трескается, не выдержав поступи Командора. Слышишь, двойник? Я иду. Я уже иду. О, тяжело пожатье каменной моей десницы!.. Вот и дверь подъезда - взвизгнув от ужаса, дверь открывается, открывается…
Ямщик спал, привалившись спиной к стене, блаженно вытянув усталые, гудящие ноги; спал и видел, как входит в подъезд, поднимается по лестнице, останавливается перед дверью своей квартиры…
Он спал.
2
Свет мой, зеркальце
- Очень вкусно. Нет, правда очень вкусно…
- А я и не сомневаюсь.
- В "Авлабаре" взял? Я не знала, что там такое готовят…
- Там такое не готовят. Такое готовят тут, дома.
- Ты что, сам нажарил?!
- Ага. Папин рецепт, машлык по-ямщицки. Свинина, обязательно поясничка, много лука, нет, очень много лука. Соль, перец, специи. Сковородка. И выдавить сверху четвертушку лимона.
- Почему машлык?
- Потому что не шашлык. Даже не похоже…
В коридоре горел свет. В гостиной горел свет. В столовой, откуда доносилась кулинарная беседа, тоже горел свет: все три лампочки в люстре были зажжены самым преступным образом, хотя бережливый Ямщик, экономя электроэнергию, спокойно обходился двумя, а то и одной. И в коридоре гасил, если сидел в столовой. А уж в гостиной - так точно…
Двойник распоясался. Двойник наводил свои порядки. Кабуча, подумал Ямщик. Кабуча, ты-то куда смотришь?! Не видишь, что это не я? Света тебе маловато?!
Минутой раньше он без проблем, а главное, без ключа, открыл входную дверь квартиры - способ, отработанный у Петра Ильича, сбоев не давал - и вошел в прихожую. Здесь Ямщик постоял минуту-другую, размышляя над фортелями зазеркалья. Он едва держался на ногах, колени подгибались, перед глазами плыли круги; остановиться для размышлений, грузно опираясь на палку - это давало возможность перевести дух, не сознаваясь себе в постыдной слабости. Ну хорошо, не слишком сознаваясь, не заостряя на этом внимания. Да, дверь. Входная дверь. Если явился для мести, лучше думать о двери, чем о слабости. Вне сомнений, она была заперта изнутри, и тем не менее… Память, предположил Ямщик. Не только отражения, но и память отражений. Когда-то открытая дверь - или процесс ее открывания - отразилась в зеркале, и не один раз, и это запомнилось где-то там, в здешней ноосфере, повторилось, едва я взялся за ручку. Память прошлых отражений? Зеркальный буддизм, архив отражений, накопившихся с годами, как цепь инкарнаций предмета? Бред, конечно, но это единственное, что хоть как-то проясняет ситуацию…
- Добавки?
- Нет, спасибо. Я и так…
Я и так толстая, закончил за жену Ямщик.
- Да ладно, сколько тут осталось? Обожремся, и помрем молодыми.
- В смысле?
- В смысле, мультик. Помнишь? У Мартынка выросли рога, он пришел в яблоневый сад и говорит: "А! Обожрусь и помру молодой!"
- Ой, я помню. Это по сказке Шергина?
- Ага…
- Уговорил, давай добавки. Обожрусь…
- И будем жить, пехота!
- Это уже не мультик. Это фильм, про войну.
- Я в курсе…
Я в курсе, мысленно повторил Ямщик. У него - даже в мыслях - это прозвучало ядовитей, с насмешкой, совсем иначе, чем у двойника. Притворяется, сволочь. Душку корчит, лапочку. Столбит место, подбивает клинья. Мяса нажарил, шеф-повар? Где тут у нас книга жалоб и предложений?!
Столовая выглядела обычной, что само по себе было необычно. Ямщик наскоро огляделся: отражения в стеклах мебельной стенки - книжный шкаф, шкаф для посуды, в платяном стекол нет - отражения в темном экране телевизора, укрепленного на стенном штативе, отражения в стеклопакете окна, в балконной двери. Два именных коньячных бокала на этажерке - бокалы подарили Артюховы на годовщину свадьбы, и в бокалах тоже есть отражения. Плоские, выгнутые, фрагментарные… Нет, их бы не хватило для такой четкой предметности. Даже если дополнить их памятью отражений, существуй она в действительности - не хватит. Что еще? На подоконнике стояло круглое зеркальце в металлической рамке, всей плоскостью развернутое в комнату. Кабу̀чино? Нет, новое. На рынке купил, гадюка? На вещевом?! И еще одно зеркальце, на верхней полке, возле декоративного графинчика с рюмками. Ножка-подставка на шарнире, разворачивай, куда душа пожелает. Выставил, да? Удобства создаешь? Ждал гостей, ждал, не отпирайся…
"Захочешь помучиться, возвращайся."
Надо было, подумал Ямщик. Надо было прихватить покойницу с собой. А ведь хотел, собирался… Он действительно хотел - там, в парикмахерской, у него возникла идея привести несчастную зомби к себе домой, заманить в квартиру и натравить на двойника. Пусть ему затылок лижет! Если двойник сейчас реален, как бармен или мальчишка, он не должен заметить покойницу, повисшую у него на плечах. Идея на первый взгляд выглядела очень соблазнительной, и на второй тоже, но Ямщик все-таки решил отказаться от нее. Во-первых, он не был до конца уверен, что покойница отправится с ним, куда Ямщик укажет. Во-вторых, зомби вполне могла подлизаться не к двойнику, а к Кабуче или, скажем, к Петру Ильичу - лезть-то придется через окно в соседской кухне! - или к адвокату Грубману, спускающемуся по лестнице с пятого этажа, и поди объясни дуре-зомби, кто тут враг!
Сейчас он жалел о своей нерешительности. Видеть двойника, пирующего в чужой квартире, с чужой женой, за чужим столом - еще и зеркал натаскал, да?! - было хуже пытки. "С моей женой сидели и пили мой портвейн!" - ария Айзенштайна из "Летучей мыши" бритвой резанула по нервам. Машлык по-ямщицки? Папин рецепт?! Никем не замечен, если конечно, двойник не валял ваньку, притворяясь слепым, Ямщик подошел к столу. Он не был голоден: по дороге домой он завернул в студенческий кафетерий "Пулемет" - к счастью, там хватало зеркал! - и выяснил, что дубликаты борща, котлет и гречневой каши вполне питательны. Но мясо, зажаренное двойником, и впрямь выглядело соблазнительно - румяный бочок, гора томленого лука, свежий запах лимона… Сукин сын! Брехло! Анатолий Ямщик, кларнетист и адепт идеального бритья, в жизни не стряпал ничего сложнее яичницы-глазуньи. Любитель вкусно поесть, отец целиком полагался на кулинарный талант мамы - уплетал за обе щеки, хотя и бурчал для порядку: недосол, пресновато, дуся, аджички бы…
- Арлекин ничего не ест, - вздохнула Кабуча. - Прячется.
Двойник кивнул.
- И в лоток не ходил. Я смотрела.
- Старичок. У них вечно не одно, так другое…
- Заболел? Если сегодня не сходит в лоток, я отвезу его в клинику. Роман Григорьевич принимает с обеда…
- Вызови на дом.
- Дорого выйдет.
- Здоровье дороже. И коту нервотрепка - лезь в переноску, катайся по городу… До утра обождем, а там я сделаю вызов.
- Ну, как хочешь…
Ямщик задохнулся от этой сакраментальной, знакомой до последнего звука реплики. Он словно услышал ее впервые, от чужого человека. Ну, как хочешь… Никогда, ни единого раза в жизни Кабуча не соглашалась с ним так просто и благодарно. Ударь двойник его под ложечку, и то последствия были бы менее болезненными.
Кусая губы, он зашел на кухню. В газовой колонке горел фитиль - Ямщик выключал его, если не пользовался горячей водой, чтобы зря не накручивать счетчик. С переизданиями в последние годы стало туго, на новинках не разжиреешь, вот тебе, брат, и вся экономика. Лампочки, фитиль, "Les Chartrons Bordeaux Rouge" - вон пустая бутылка, у холодильника, а вон и вторая, тоже пустая, зараза - ну да, денежки-то чужие, краденые, отчего же не пожить на широкую ногу? Деньги, газ, электричество; жена… Кот от тебя прячется, да? Один кот про хозяина помнит. Прости, Арлекиша, шут гороховый, не ценил я тебя… Зеркала, внезапно понял Ямщик. Двойник наставил круго̀м зеркал не только с целью помучить изгнанника. Мельком, словно ненароком, делая вид, что и в мыслях такого не держал, он приглашал Ямщика вернуться - пожить дома, в родной, привычной, качественно отраженной, а значит, устойчивой обстановке. Из владыки доброй волей стать холопом, бесправным приживалой - есть ли для захватчика удовольствие слаще, чем любоваться таким перевертышем? И еще… В свое время Ямщик не видел двойника, если не смотрел при этом в зеркало. Вероятно, двойник расхаживал по квартире, когда хотел, приходил и уходил, но Ямщику для опознания лже-Ямщика требовалось зеркало, будь оно проклято. Неужели сейчас, когда оригинал и отражение поменялись местами, двойнику тоже нужно зеркало, чтобы увидеть исходник?! Иначе не получается?! Накупил, понатыкал по углам, косится одним глазком: "Кто тут? А-а, это ты? Вижу, в курсе, стука̀ли-па̀ли…"
- А если так? - вслух спросил Ямщик.
В три шага, громко стуча палкой, он прошел к столу. Взял дубликат Кабучиной чашки с компотом - чашка оторвалась от чашки легко, будто сама этого хотела - и без раздумий, без колебаний выплеснул компот двойнику в лицо. Плевать Ямщик хотел на то, видит двойник его в зеркале или стеклах мебели, не видит, а если видит, почему не отшатнулся. Еще пару дней назад такой поступок был немыслим для Ямщика. Сейчас же, когда все вокруг стало немыслимым и смертельно опасным, насилие сделалось естественным, единственно возможным решением, как потребность дышать.
- Н-на!
Бурлящий всплеск жидкости повис в воздухе, соединив Ямщика с двойником. Резкий запах корицы, апельсиновой цедры, алкоголя - не компот, понял Ямщик! глинтвейн! они пьют горячее вино… - брызги шевелились, но едва-едва, с колоссальной неохотой, наплывали друг на друга, слипались и образовывали волны мертвого, заколдованного злым волшебником моря. Чем ближе к двойнику, тем больше волны разрежались, теряли плотность и фактуру, превращались в ничто, в слабое, еле заметное колебание воздуха. Вряд ли двойник заметил, что его облили глинтвейном. Пожалуй, он не заметил бы и крутого кипятка, вздумай Ямщик обварить мерзавца. Чашка полетела следом, с тем же результатом - призрак, тень, чашка утратила матерьяльность перед лицом двойника, всосалась и белесым облачком выбралась из затылка, чтобы сгинуть окончательно за двадцать сантиметров до фарфорового пастушка, любимца Кабучи.
Следующие минуты были временем позора: изрыгая нечленораздельную брань, Ямщик бил двойника палкой, позаимствованной у Петра Ильича, двойник же, равнодушен к побоям, благополучно доедал мясо, вымакивал подливку куском хлеба и обсуждал с Кабучей меркантильность нынеших студиозусов.
- Представляешь? - с увлечением жаловалась Кабуча. Она раскраснелась, щеки горели румянцем. - Я спрашиваю: в чем отличие искусства переживания от искусства представления? А он мне: за представление деньги платят. А если не платят, вот тогда и переживаешь…
Двойник засмеялся:
- Надеюсь, ты поставила ему зачет?
- Нет. Пусть сперва подсчитает, сколько раз будет являться ко мне на пересдачу, и вдоволь напереживается…
- Не верю!
- Тоже мне, Станиславский нашелся…
- Почему? - закричал Ямщик.
Его не слышали, но он все равно кричал, срывал горло, потому что не мог иначе:
- Почему?!
Двойник пожал плечами - наверное, в ответ на заявление Кабучи, но Ямщик принял его жест на свой счет. Кто знает, по какой причине, но дубликаты предметов не причиняли вреда, как, впрочем, не приносили и пользы обитателям реальности. Отражения? память отражений? - в любом случае, они существовали только для Ямщика: ешь, пей, лечись, одевайся, бери веревку и вешайся, глотай яд и травись, но не лезь со свиным рылом в калашный ряд бытия! А может, двойник знал, знал тайну - ведь бил же он Ямщика шваброй? - но отказывался раскрыть этот секрет вчерашнему хозяину положения. Да и кто бы на его месте согласился? Кто развязал бы язык, дал врагу в руки острое оружие против себя самого?!
- Почему?!
Выйти на балкон, подумал Ямщик. Выйти и махнуть через перила.
- Свет мой, зеркальце, - произнес он.
Нет, не он.
- Свет мой, зеркальце, скажи…
Кто?
- Свет мой…
Двойник? Нет, двойник молчит.
- Свет мой, зеркальце…
Реплику заклинило. Она звучала отовсюду, повторяясь, обрываясь на полуслове, вновь и вновь соскакивая к началу. Так подбрасывало иглу у "Эстонии-010-стерео" - отец Ямщика очень гордился своим проигрывателем - когда винил был с царапинами, и два-три такта моцартовского концерта для кларнета с оркестром "вставали на круг". Свет мой, зе… свет мой, зеркаль… свет мой… Ямщику даже почудилось, что время остановилось. Двойник с Кабучей превратились в камень, а может, двигались настолько медленно, что взгляд плохо отслеживал это движение. Кабуча, подумал он. Кабуча? Двойник? Почему они должны волновать меня? Кто они такие?! Свет мой, зерка… Кто бы ни помянул зеркальце, которое обязано доложить всю правду, только правду, ничего, кроме правды - он целиком и полностью завладел вниманием Ямщика.
Выйти на балкон? Махнуть через перила?!
Кот на запах валерьянки, наркоман за бесплатной дозой, маньяк к вожделенной жертве; шахид за миг до взрыва, а значит, за шаг от прекрасных гурий, раскрывших праведнику объятья - кот, маньяк, психопат, как ни назови, Ямщик ринулся на зов.