* * *
Артём и Степан стремглав выскочили из дверей кладовки в торговый зал. Первым делом они, естественно, взглянули на входную дверь, и, убедившись, что она до сих пор остается на месте, немного успокоившись, переключили своё внимание на внутреннее пространство торгового зала.
Их, всё ещё расширенные от страха, зрачки лихорадочно шарили по помещению, пытаясь определить, откуда исходил недавний звук.
Взгляды, перескакивающие с одного стеллажа на другой, отметили, что все стеллажи с аппаратурой стоят на месте, однако вздыхать с облегчением было пока ещё рано, сначала нужно было убедиться, что всё действительно в порядке. Для этого им пришлось разделиться и исследовать помещение до конца.
Первым разбитое стекло обнаружил Степан. Поначалу он даже этого не осознал, так как практически все осколки выпали за окно, и лишь небольшой сквозняк привлёк его внимание.
Подойдя к разбитому окну, Степан испытал настоящий шок от увиденного.
- Да что же это? - потерянно прошептал он Степан. - Что здесь происходит?
Подоспевший в это же время Артём, так же как и его коллега, замер на месте.
Зрелище действительно было невероятным. Столько народа ему не доводилось видеть даже в самый массовый праздник, а уж о том невероятном количестве злобы, которая излучала эта толпа, и говорить не чего было.
Они могли бы неотрывно смотреть на эту безмолвную, застывшую в гнетущем ожидании, толпу довольно долго, если бы в голову Артёму внезапно не пришла мысль о том, что они так и не увидели в зале Эдуарда, который, несомненно, должен был попасться им на глаза.
Невероятная догадка ошеломила и испугала его. Он даже побоялся высказать её в слух - настолько неправдоподобной она ему показалась.
И, тем не менее, Артём, следуя одному из многочисленных суеверий, боялся озвучить свою неожиданную мысль, страшась того, что она может воплотиться в чудовищную реальность.
Вместо него это сделал Степан.
- Это сделал Эдик?
Понимая, что отрицая очевидное, он просто обманывает себя, Артём наконец сдался, и не находя в себе сил что-либо ответить лишь чуть заметно кивнул головой.
В такие моменты чувство, которое обычно доминирует над всеми остальными - это глобальное чувство непонимания и единственный вопрос: - Зачем?
- Он должен быть там, - сказал Степан, и, держась правой рукой за раму, как можно дальше высунулся наружу, а затем стал внимательно разглядывать тех, кто стоял внизу под окном.
Степан был прав, Эдуард действительно был там. Именно в этот момент, он, как из водной толщи, вынырнул на поверхность и теперь, точно так же как и тысяча других, подняв вверх своё израненное лицо, с жадностью глядел на двоих своих коллег.
Глядел так, как только безумно голодный может глядеть на еду.
* * *
Словно всплывая со дна бездонного колодца сквозь невообразимую толщу мутной воды, Анфиса прорывалась к сознанию из всепоглощающего забытья.
На этот раз у неё не было сил даже на то чтобы открыть глаза, и все свои ощущения она сосредоточила на звуках, но, сколько бы она не пыталось, сложить их во что-то связное, узнаваемое у неё так и не удалось.
Сейчас её слух искажённый полуобморочным состоянием доносил до неё бессвязные отголоски чего-то, что могло быть как речью, так и просто шумами, растянутыми как при прослушивании звукозаписи на замедленной скорости. Они создавали ощущение какого-то бредового пугающего мира призраков, находящего где-то совсем рядом на пути к её вселенной, но отделённого от реального мира прочной преградой, сквозь которую можно было пройти лишь отделив свою душу от бренного тела, мира - в котором для неё уже не было места.
Страшась этого тяжелого, давящего ощущения, Анфиса отчаянно попыталась вырваться из этого промежуточного мира в реальный мир, и это усилие вновь лишило её последних сил.
А затем её воспалённым сознанием начал овладевать промозглый мрак, но за долю секунды до того как это произошло окончательно, ей вдруг подумалось, - "А что если я больше не смогу придти в себя? Что если это последний раз, когда я вообще что-нибудь чувствую?".
От этой мысли Анфисе стало невыносимо страшно.
Терзаемая этим пугающим предчувствием она из последних сил боролась с надвигающимся небытиём, но оно было невообразимо сильнее её, и очень скоро Анфиса растворилась нём без остатка.
* * *
От представшего перед ним зрелища Филипп остолбенел. Когда-то он наивно полагал, что лишь в фильмах ужасов на кладбищах происходят ужасные вещи, но увиденное заставило его кардинально поменять своё мировоззрение.
Похоже, что это было целое семейство: муж, молодой парень с разорванной шеей, с ним его супруга - молоденькая девчонка, живот которой представлял из себя кровавое месиво, а её внутренности волочились за ней по земле. Кроме того, эта молодая мать держала за руку грудного малыша, но делала это так, как дети держат своего плюшевого медвежонка за лапу.
Увидев одинокого прохожего, весь выводок устремился вслед за ним.
Издав возглас отчаяния, Филипп, заметно прихрамывая, устремился в противоположную от них сторону.
Если молодая мать была не так резва оттого, что постоянно путалась и поскальзывалась на собственных внутренностях, то отец семейства, напротив, показывал чудеса скорости в беге с препятствиями.
В отличии от Филиппа, старательно огибавшего оградки, могилы и памятники, преследователь с легкостью перепрыгивал препятствия встававшие у него на пути.
Обернувшись в очередной раз, Филипп был готов зарыдать от отчаяния, так как молодой мужчина уже почти настиг его. Понимая, что от гибели его отделяет лишь мгновение Филипп, парализованный страхом, замер на месте, пассивно ожидая своей участи. Как стрелка компаса, указывающая на северный полюс, парень, неотступно следовавший за Филиппом, в очередной раз взмыл в воздух и перемахнул через горку глины.
Как в замедленной съёмке, Филипп в ужасе наблюдал за тем как парень опускается всё ниже и ниже уровня земли, а затем, ударившись грудью о край свежевырытой могилы, вместе с комьями глины полностью исчезает в ней.
Упав на дно глубокой ямы, мужчина дико взвыл и, ломая ногти, принялся остервенело карабкаться вверх по вертикальной стене. К счастью для Филиппа, выбраться из ловушки у него не получалось. Всё чего он добился - это сумел наскрести немного глины.
Сначала, Филипп, приготовившийся к смерти, даже не осознал того, что только что произошедшего, и лишь несколько секунд спустя до него, наконец, дошло, что он всё ещё жив. Однако, если он и дальше будет продолжать стоять на одном месте, то это продлиться не долго, потому что его второй преследователь - молодая мать, не смотря на трудности в передвижении, так же фанатично продолжала погоню.
Встрепенувшись, словно от удара током, Филипп оглянулся и, бросив взгляд, назад увидел в метрах пятнадцати девушку, которая время от времени всё так же спотыкаясь, бежала вслед за ним, только теперь вместо ребёнка в её кулаке была зажата маленькая синяя ручонка.
От увиденного Филиппа едва не вывернуло наизнанку, и он не в силах больше на это смотреть развернулся и вновь побежал.
Каждый его шаг отдавал болью в вывихнутой ноге, но страх перед мучительной насильственной смертью был для него причиной, по которой он, превозмогая боль, бежал всё дальше и дальше.
Ему казалось, что прошла уже вечность, когда бесконечные ряды могил внезапно уступили место поляне. Кладбище закончилось, и теперь далеко впереди виднелись частные постройки.
Он ещё раздумывал над тем бежать ли ему к домам, или в сторону городского водохранилища именуемого в народе "Морем", когда этот вопрос решился сам собой - со стороны частного сектора на него уже бежали около дюжины одержимых.
Теперь, всё что ему оставалось - это бежать вдоль песчаного берега, в по время как позади него с вершины пологого откоса один за одним появлялись стремительно настигающие его преследователи.
Он уже едва мог шевелить ногами, когда, наконец, достиг воды. К тому времени ОНИ были всего в пяти-шести метрах от него.
Понимая, что дальнейший бег по берегу для него равен подписанию себе смертного приговора, Филипп резко развернулся влево и побежал к воде.
Уже не помня себя от усталости, Филипп оказался в воде. Неумело перебирая руками и ногами, он стал медленно отплывать от берега, при этом моментально намокшая одежда начала тянуть его вниз, но пока у него не было никакой возможности её сбросить. Его преследователи, похоже, и вовсе ничего не знали о том, как держаться на воде - они просто шли по дну до тех пор, пока вода не скрывала их с головой.
Отплыв от берега с десяток метров, Филипп внезапно почувствовал, как предательская судорога свела его правую ногу. В дикой панике, отчаянно замолотив руками по воде, он стал неумолимо погружаться в толщу. Дно словно мощный магнит стремительно тянуло его тело к себе.
А затем вода равнодушно сомкнулась над его головой.
ГЛАВА 5
После десяти часов
Клавдия Григорьевна, находящаяся сейчас в фургоне ремонтной машины принадлежащей Тепловым сетям, и мчавшейся по новой кемеровской трассе, за рулём которой сидел её зять Василий, с особым пристрастием изучала собственную ладонь, а точнее то место на ней, за которое пыталась укусить её соседка Прасковья.
Беззубые дёсны Прасковьи не смогли поранить её руку, но оставили на морщинистой коже неприятную прозрачную липкую слизью, а несколько минут спустя, уже сидя в фургоне машины, она почувствовала странное онемение в районе контакта кожного покрова и этой жидкости. Поначалу Клавдия Григорьевна даже не обратила на это никакого внимания, так как всё ещё была слишком напугана происходящим. Кроме того, в тот момент она больше всего заботилась о том, чтобы удержаться на своём месте и при очередном рывке не быть сброшенной с сидения на пол. Если бы это случилось, то её непременно размазало о стенки фургона. По крайней мере, тогда подобная участь ей казалась более чем незавидной.
Однако, после того как Василию удалось вывести машину на загородную трассу, а сумасшедшая тряска и скачки, наконец, прекратились, рука вновь о себе напомнила и бросив на неё случайный взгляд, Клавдия Григорьевна обнаружила подозрительное тёмное пятно на внешней стороне кисти.
Именно с него всё и началось.
Затем появился лёгкий зуд, которой со временем только набирал силу, а не прекратился, как на это надеялась Клавдия Григорьевна.
Через какое-то время к нему присоединилось ещё и жжение.
Вскоре необходимость почесать кожу в этом месте стала практически непреодолимой, и Клавдия как одержимая продолжала скрести потемневшую кожу до тех пор, пока в один момент она не лопнула. К своему ужасу и под тонкой старческой кожей она обнаружила всё ту же почерневшую плоть. Как ни странно из этой ужасной раны не появилось ни едино капли крови.
Но самым жутким и необъяснимым было то, что эти невыносимые зуд и жжение так и не оставили её. Более того, они поднимались всё выше и выше, вслед за стремительно потемневшей кожей на предплечье.
Затем чернота и перекинулась на плечё, а немного погодя и на грудь.
Но и на этом всё не закончилось.
Осознав всю безнадёжность своего положения, Клавдия Григорьевна беспомощно наблюдала за тем, как чернота обволакивала её тело, постепенно подбираясь к голове.
И чем ближе чернота приближалась к ней, тем хуже ей становилось.
Её голова отяжелела, дыхание стало частым порывистым. В глазах заплясали чёрные точки. Зрение начало стремительно падать. В скором времени всё, что она могла разглядеть, представляло лишь небольшое серое пятно перед ней окружённое океаном зловещей тьмы.
И тогда удушливая чернота поглотила её целиком.
* * *
Похоже, что безысходность, неотступно следовавшая за Алексеем по пятам долгие годы, наконец-то, загнала его в тупик и подпёрла к глухой стене, и теперь только сама смерть смогла бы гарантированно обеспечить Алексею избавление от всех его бесчисленных проблем разом. От нескольких непогашенных кредитов и ежесекундно растущим по ним процентам. От людей, которые пошли к нему в поручители и теперь по решению суда обязаны были выплачивать его долги. От знакомых, у которых он брал взаймы до тех пор, пока те ещё давали в долг. От алиментов выплачиваемых бывшей жене. От просроченных платежей за съёмную квартиру. И от безумного одиночества.
Отрешенным взглядом Алексей оглядел абсолютно пустую комнату, исключение составляли лишь матрас, брошенный прямо на пол, древняя деревянная табуретка и стопка книг. Эти потрёпанные тома относились к числу тех, что он не смог продать даже за бесценок - в основном это была отечественная классика, на которую спрос в букинистических лавках отсутствовал вовсе, однако за неимением, не только телевизора, но даже и простенького радиоприёмника, для загнанного в эти четыре стены Алексея, они оказались единственным доступным развлечением - и он читал. И не просто читал, а читал запоем, глотая одну книгу за другой. И именно там, в прозе великих мастеров, которая была столь богата на ярких, объёмных персонажей, порой с нестабильной психикой, и склонных к суициду, он впервые нашёл для себя тот единственный выход, казавшийся теперь таким очевидным.
С тех пор идея о самоубийстве не оставляла его ни на мгновение.
Он всецело уверовал в то, что только так сможет освободиться от бремени своего жалкого существования, в первую очередь, ненавистного для него самого.
Это навело его на мысль о том, если он внезапно решиться на этот отчаянный шаг, то должен выглядеть самым достойным образом. Именно поэтому в это утро, впрочем, как уже несколько дней подряд до этого, он принял душ, тщательно выбрился, оделся в чистое бельё, и теперь неподвижно лежал на тонком матрасе, ожидая всплеска саморазрушительной силы, которая была бы способна пересилить его тягу к жизни и, наконец, позволить ему осуществить задуманное.
И всё же, даже, несмотря на то, что самоубийство и представлялось ему панацеей от всех бед, отказаться от собственной жизни было не так-то просто. Всегда находились какие-то причины затягивающие столь мучительный процесс.
Оправданием его нерешительности, впрочем, как и для любого другого человека, оказавшегося в подобной ситуации, могло послужить то, что Алексей всё ещё страшился неизвестности, ожидающей его после того как он решится пересечь роковую черту.
Что если действительно существует нечто ожидающее нас там по ту сторону жизни?
Что если ему придётся отвечать за тяжкий грех самоубийства, пусть не перед самим богом, о котором говорит православная церковь, или любая друга религиозная концессия, а некой абстрактной высшей силой?
Но даже если отбросить моральный аспект этого вопроса, существовала ещё одна проблема, которая вставала перед ним гораздо раньше и она заключалась в том, что он панически боялся боли. Именно по этой причине его самостоятельный уход из жизни постоянно откладывался.
Представляя себе, десятки способов сведения счётов с жизнью, Алексей так и не смог найти того, который был бы для него достаточно безболезненным. Всюду его воспалённое воображение рисовало адские мучения, которые терзали его тело почти осязаемой болью.
Здесь от Алексея требовалось проявить выдержку и мужество, которых он не имел при решении тех задач, которые ежедневно ставила перед ним жизнь. Если бы он использовал их в должной степени, то вряд ли оказался в той кошмарной безысходности, в которой прочно увяз на данный момент.
То время, когда он считал, что всё ещё уладиться само собой, безвозвратно ушло, потому что он ни прилагал к этому абсолютно никаких усилий, пуская всё на самотёк.
В последнее время Алексей очень часто анализировал причины, по которым он оказался в столь плачевном состоянии. Если говорить откровенно, то это вообще было его единственным занятием в опустевшей комнате. Находясь в состоянии тяжелейшей депрессии уже несколько дней, он почти ничего ни ел, и лёжа на скомканной простыне абсолютно неподвижно, часами думал о своей жизни.
И вот к какому неутешительному выводу он пришёл: это он сам и никто иной загнал себя в угол. Ему уже давно следовало понять (как минимум ещё десять лет назад, тогда, когда его родителей не стало), что он уже взрослый, самостоятельный человек, и никто не обязан решать его проблемы за него в этом жестоком и одиноком мире.
Так может быть, именно сейчас настала пора отказаться от последних иллюзий и принять то единственно верное решение?
Сколько ещё можно оттягивать свой бесславный конец?
До каких пор он будет надеяться на то, что он ещё кому-то нужен?
Ему уже давно следовало понять, что на земле нет ни одного человека, который захотел бы ему помочь.
Даже не помочь, а просто выслушать.
Все просто шарахаются от него как от чумного, словно его невезение может передаться через общение и они превратятся в такое же ничтожество, которое он из себя теперь представляет.
Если хорошенько покопаться в памяти он даже знал, когда всё началось.
Это произошло тогда, когда он оказался виновным в гибели человека.
Выбегая на проезжую часть в неположенном месте, он обратил внимание на подслеповатую старушку, которая, ориентируясь на него, тоже выскочила на дорогу, а в следующий миг попала под колеса легкового автомобиля.
Не имело значения ни то, что он не учувствовал в этом убийстве лично, ни то, что ни один суд не предъявил бы ему за это обвинение - Алексей знал точно то, что именно он является причиной, по которой погибла эта старушка. Возможно, что именно это чувство вины и легло в основу его тенденции к саморазрушению.
Затем нелепая гибель родителей в автокатастрофе. Техникум, которого он так и не окончил. Всё за что бы он ни брался, рушилось, обращалось в прах.
Вот так кирпичик за кирпичиком рушилась его жизнь.
Каждая новая мысль нещадно терзала его, снова и снова убеждая его в том, что он должен, обязан добровольно отказаться от жизни, избавить мир от своего абсолютно бесполезного существования, а себя от новых страданий.
И от всего этого ему было плохо.
Невыносимо плохо.
Алексей встал было на непослушные ватные ноги, но, пошатнувшись, вновь вынужден был присесть на пол.
А ещё через мгновение он зарыдал горько и беззвучно.
Слёзы медленно катились по его щекам.
Как же жалок он был сейчас.
До омерзения.
Он должен был, наконец, на что-то решиться, потому что так не может продолжаться вечно. Он этого не вынесет.
Бессильно откинувшись на матрас, Алексей нашарил рукой подушку, сделал глубокий вдох, а затем плотно прижал её к лицу.