– Чё ты там вякнул? – пацан поспешил следом. – А? Не слышу?
Наверняка расслышал он всё прекрасно, просто собственную злость распаливал. И надо было повторить – смачно, с оттяжечкой. Но духа на это у меня не хватило.
Мы обогнули клуб, прошли мимо памятника – солдата с опущенным знаменем, – мимо густых кустов сирени, и оказались на небольшой аллейке с двумя облезшими, давно не крашеными лавками. Тут противник мой и остановился, огляделся по сторонам, удостоверился, что с площади нас не видно. Цыкнул под ноги, шагнул ко мне.
– Так что, борзый, да?
– Сам ты борзый!
– Я?! Да, я борзый…
– Фитиль, ты зачем на малого наезжаешь?
Откуда они появились?! Я и не заметил. Четверо. Тот, что впереди – парень почти. Ростом как мой противник, но в плечах шире и крепче, в брюках со стрелками, в рубашке клетчатой. А светлые волосы вроде даже расчёсаны! С ним ещё трое. Толстяк, смуглый крепыш, а третий – обыкновенный пацан, ничем не примечательный.
– А чё он мне деньги должен и не отдаёт? – обернулся к подошедшим мой противник.
– Не свисти. Я же предупреждал, чтобы ты на малых с моей улицы не наезжал. – Блондин взглянул на меня. – Ты ведь на Щорса живёшь? В четвёртом доме?
– Да.
– Врёт! Городской он!
– Ну и что? Значит, у него бабушка на Щорса живёт. Всё равно наш.
Тот, кого назвали Фитилём, зло цыкнул в сторону, но возразить не посмел. Блондин продолжал меня разглядывать.
– Давай знакомиться. Я – Грин. Это Жир, потому что жирный, но он не обижается. Турок, Пашка, а тот, что денег с тебя требовал – Фитиль. Ты ему не давай, это он борзеет.
– Назовёшь Фитилём – в зуб получишь, – хмуро пообещал мне мой недруг. Но как его можно называть, не уточнил.
– А тебя как зовут? – спросил парень.
– Гена.
Не знаю, что в моём имени могло показаться смешным, но пацаны заржали. И Грин улыбнулся. Протянул руку:
– Так что, Гена, по петухам?
Оказывается, руку не пожать нужно было, а звонко, с размаху шлёпнуть ладонью по ладони. С первого раза у меня не получилось, промазал, и пацаны опять захохотали. Но ничего, наловчился. Когда здоровался с последним – с Пашкой, – шлёпнул уже вполне уверенно. А Фитиль мне руку так и не подал. Злой. Единственный злой в этой компании.
– Гена, а ты чего на улицу гулять не выходишь? – поинтересовался Грин, когда со знакомством покончили.
– Он даже на ставке ни разу не был, – заметил Пашка. И добавил ехидно: – Плавать, наверное, не умеет.
– Получше тебя умею, – возмутился я. – Я в плавательной секции занимаюсь.
– Это чё, в этом, как его… в бассейне да? Чё там плавать! Там же мелко.
Ох, деревня! Пашка представления не имел, что такое бассейн. Но Грин посмотрел на меня уважительно.
– Ты плаванием занимаешься? Давно?
– Три года. У меня второй юношеский.
– Ого! Молоток. – Грин насмешливо взглянул на моего противника: – Фитиль, а он спортсмен. Побил бы тебя.
Фитиль с готовностью повернулся к нам, сжал кулаки.
– А давай проверим.
Внизу живота у меня опять проснулась гадская слабость, опять – страх и злость. Грин что-то такое заметил в моём лице, пожал плечами:
– Перебьёшься. Гена, тебя в магазин послали, да? Беги, а то бабушка ругать будет. А вечером гулять выходи. Мы тут, возле солдата, собираемся.
– Приходи, у нас весело. Музыка есть своя, – тут же поддержал Пашка, очевидно, мой ровесник. – С нами даже девки гуляют. И никто не дерётся. У нас один Фитиль дурак.
– Ты чё?!
Фитиль дёрнулся в его строну, замахнулся, но Пашка проворно юркнул за спину Турка. Тот хоть и был моего роста, но от одного вида его квадратных плеч желание драться пропадало у любого. Фитилю осталось только в очередной раз цыкнуть себе под ноги. Нет, он не пользовался здесь уважением. И от этого ребята понравились мне ещё больше.
В тот день я, против обыкновения, работать закончил пораньше. Тщательно смыл в душе трудовые пот и грязь, переоделся в праздничное. Пусть мои брюки и не топорщились такими стрелками, как у Грина, но клетки на рубахе были не хуже.
– Ба, можно, я пойду погуляю? К клубу. Там ребята собираются, звали меня.
Бабушка не возражала, ещё и денег дала – на кино. Только попросила, чтобы возвращался не поздно.
Компанию я застал в указанном месте – они оккупировали лавку слева от каменного солдата. Были почти той же компанией, что и днём, только Жир отсутствовал. Зато посреди лавки восседали две девочки, почти взрослые, сверстницы Грина или Фитиля. Одна – со светло-русыми, распущенными по плечам волосами, с правильным овальным личиком, наряженная в бело-зелёное цветастое платье на тоненьких длинных бретельках. Вторая – с двумя тёмными короткими хвостиками, торчащими за чуть оттопыренными ушами, вздёрнутым острым носиком, круглыми щёчками и большими, чуть выпученными глазами. Эта вырядилась в юбку и жёлтую футболку с короткими рукавами. О музыке Пашка тоже не наврал – в руках сидящего на краю лавки Турка поблёскивал антрацитово-импортным пластиком транзистор с длиннющей антенной. Турок блаженно улыбался и медленно проворачивал колёсико, отчего в приёмнике шипело, кряхтело, а иногда из него вырывались невнятные обрывки фраз.
– О, а вот и Гена пришёл, – заметил меня Грин. Он сидел рядом со светловолосой, и рука его лежала то ли на спинке лавки, то ли на плечах девушки. – Знакомься. Это – Лена, а то – Чебурашка.
– Меня Ирой зовут, – поправила тёмноволосая. На лавке дружно засмеялись. Девочка недовольно хмыкнула, но, не удержавшись, тоже улыбнулась. И щёчки её стали кругленькими румяными яблочками. – Чего ржёте, как лошади?
Почему-то она мне показалась красивее, чем подруга. Хотя, конечно, не прав я был. Как раз у Лены личико было симпатичное, а у Иры – просто забавное.
– Я думала, он постарше, – Лена смерила меня взглядом.
– Ага, мелковатый, – согласилась Чебурашка. – Гена, ты в каком классе учишься?
– В седьмом, – я насупился. "Мелковатый"! Можно подумать, сама большая выросла. Наверняка не выше меня ростом.
– Закончил, или перешёл? – тут же уточнила девочка.
– Перешёл.
– Маленький.
– Чего это маленький?! – вступился за меня сидящий рядом с Чебурашкой Пашка. – Я тоже в седьмой перешёл.
– И ты мелочь.
– Подумаешь, сама на два года всего старше. А брат твой вообще в шестом учится.
– Потому брата мамка и не пускает со взрослыми гулять. В отличие от тебя.
– Ой-ёй-ёй, "взрослая"! Это не мамка, а ты сама брата сюда не пускаешь. Чтобы не наябедничал, чем ты тут занимаешься.
– Фи! – Чебурашка вздёрнула свой и без того вздёрнутый носик. – Подвинься лучше, пусть Гена сядет.
Пашка послушно отодвинулся. Но по другую сторону от него с независимым видом расселся Фитиль, не желающий уступать ни сантиметра занятой территории, потому места между Пашкой и девочкой освободилось не очень много. Меньше, чем требовалось для моей задницы.
– Спасибо, я постою.
– Садись, Чебурашка не кусается, – настаивал Грин. А Ира попросту схватила за руку и потянула, вынуждая сесть.
Я кое-как втиснулся. Сидеть так близко с девчонкой – не одноклассницей даже, с почти взрослой девушкой – мне раньше не приходилось. Было неловко. Впрочем, Чебурашка постаралась мою неловкость рассеять:
– Гена, а у тебя правда, разряд по плаванию есть?
– Правда.
– Ой, здорово. А я плавать почти не умею.
– Потому что ты трусиха! – поспешил вставить Пашка, высунувшийся из-за меня.
– Не трусиха. Просто страшно, когда под ногами дна нет.
– Трусиха, трусиха! Это и называется – трусиха.
И заговорили все. Спрашивали о городе, о школе, об одноклассниках, о новых фильмах, идущих в кинотеатрах. Сами рассказывали – и анекдоты, и истории из собственной жизни. У Грина получалось здорово и смешно. У Пашки – скорее глупо, и тогда он сам начинал первым смеяться. Чебурашка анекдоты рассказывать вовсе не умела, начинала и путалась, и приходилось кому-нибудь продолжать. Фитиль вставлял изредка реплики, едкие и злые. Он тоже хотел рассказывать, но сбивался на маты. Тогда все дружно кричали "фууу!" и он замолкал, только цыкал на асфальт и губы кривил. Лена говорила неожиданно остроумно и по делу. Почему-то мне казалось раньше, что девочки с такими правильными смазливыми личиками должны быть дурочками, вроде Мальвины из "Приключений Буратино". А эта оказалась совсем не дурочкой. Один Турок молчал. Он нашёл, наконец, какую-то мелодию, то ли узбекскую, то ли индийскую, и теперь любовно прижимал транзистор к пузу, мечтательно улыбаясь.
Когда начало темнеть, пришёл Жир.
– Принёс? – сразу подхватился навстречу ему Фитиль.
– Спрашиваешь!
Жирный вытянул из-за пазухи пивную бутылку, заткнутую туго скрученным куском газеты. Фитиль тут же отобрал её, выдернул пробку, понюхал.
– Чё нюхаешь? Первак, тёплый ещё. Мамка тока гнать начала. Пока пошла в дом, я и отлил себе.
– Мало.
– Куда мало? Ты сдохнешь, если это выпьешь.
– А на всех мало будет.
– Не жадничай, – оборвал его Грин. – Пашка, ситро где?
– Тута, – Пашка наклонился, достал из-под лавки авоську с тремя бутылками.
– Химичь давай.
– Ага.
Фитиль и Пашка юркнули за лавку, и на их место опустился Жир. Точно, жирный! Задница – как у тех двоих вместе взятых.
– У меня "Ява" сегодня. Все будут? – поинтересовался Грин.
– Спрашиваешь!
О чём идёт речь, я понял, когда в руке у Грина появились чёрная бумажная пачка и спичечный коробок. Закурил он мастерски, по-взрослому. Передал сигарету Лене. И та взяла! Никогда не видел, чтобы девчонки курили.
Грин раскурил следующую, передал Чебурашке. И она тоже взяла, поднесла ко рту, смешно выпятив губки, потянула. Затем выпустила струйку белого дыма. А Грин уже передавал сигарету и коробку Жиру.
– Вам на двоих с Фитилём. – Повернулся к Турку: – И вам с Пашкой.
– Грин, дай мне целую, – подал голос из-за лавки Фитиль.
– Пойди и купи, – последовал лаконичный ответ.
Все засмеялись. Кроме меня – я не понимал, в чём шутка, пока Жир не предложил:
– Фитиль, хоч, меняю твою половину на три целые "Ватры"?
– Да пошёл ты…
Они опять засмеялись. Теперь и я сообразил – сигареты у Грина были дорогие и дефицитные. Во всяком случае здесь, в посёлке, дефицитные.
Через минуту все, сидящие на лавке, курили. Грин и Лена – по очереди. У них это красиво получалось. Когда была очередь Грина, он выпускал изо рта дымное колечко. Пока оно расплывалось, вслед пускала струйку дыма девочка. Иногда попадала, и все начинали хихикать. И я хихикал, не совсем понимая, над чем.
– Держи, – толкнули меня в бок.
Я недоумённо уставился на сигарету в пальцах Чебурашки. Взял почти автоматически.
– Ну? – девочка ждала. Потом поторопила: – Кури!
До меня дошло! Сигарет было мало, поэтому курили одну на двоих. Грин с Леной, Жир с Фитилём, Турок с Пашей. Чебурашка – со мной.
Я отрицательно покачал головой.
– Я не курю, спасибо.
– Что, вообще не куришь? Никакие? – недоверчиво повернулся ко мне Жир.
– Вообще.
– А чуть-чуть, за компанию? – просительно смотрела на меня Чебурашка.
– Он маленький ещё, не приставай, – хихикнула Лена.
– Попробуй, это же "Ява", а не "беломорина" какая! – продолжала тыкать мне сигарету Ира.
– Да курит он конечно, – Фитиль нарисовался прямо за нашими спинами. – После твоих губ брать брезгует.
А вот это была ложь! Наглое, подлое враньё, за которое бьют в глаз.
– Правда? – лицо Чебурашки сделалось обиженным. Неужели она поверила таким глупостям? И остальные молчат. Как же им объяснить, что Фитиль врёт? Что вовсе мне не противно, наоборот…
– Если за компанию.
Сигаретный дым был горький. И едкий – сразу же запершило в горле. Невыносимо запершило, вырвалось хриплым кашлем.
– Ты сильно не затягивайся, если раньше не курил, – сочувственно посоветовал Жир. – Подержи дым во рту, привыкни.
– Если не затягиваться, то и кайфа нет, – хмыкнул Фитиль. – Перевод продукта.
– Я тоже сильно не затягиваюсь, – постаралась утешить меня Чебурашка. Отобрала сигарету. – Вот смотри, как надо.
Будто видно, что там у неё внутри делается! Затягивается она или нет.
– Коктейль готов! – выскочил на свет божий Пашка, покачивая в руках двумя откупоренными бутылками. Отдал одну Грину, вторую – Турку, в обмен на сигарету.
Следом за ним на дорожку вышел и Фитиль, тоже с двумя бутылками. Презрительно посмотрел на меня, сунул одну в руки.
– На ситро, запей.
И сам подал пример. Приложился из горлышка, глубоко запрокинув голову.
Жир тут же протянул к нему руку:
– Дай попробую.
Завладел бутылкой, тоже приложился. Чмокнул удовлетворённо.
– Хорошо шибает. А ты говорил – мало! Первак же, а не казёнка.
Я посмотрел на этикетку. Хоть и темнело в сквере, а прочитать можно: "Напиток "Саяны"". Понюхал. Странный какой-то запах, непохож на "Саяны". Ничего не понятно!
– Ты пей, пей, – легонько подтолкнула меня Чебурашка. – Маленькими глотками.
Ясное дело, глотать залпом я не собирался. Сигарета научила, попробовал.
Всё-таки это были "Саяны", только привкус неправильный, и в желудке разлилось неожиданное тепло. А через минуту оно пошло и дальше, вниз, и особенно вверх, к голове.
– Курни чуть-чуть, – распорядилась Чебурашка, и вложила сигарету мне в губы. Теперь и дым не казался едким. – Так самый кайф – глотнуть, курнуть, глотнуть, курнуть. Только не спеши.
Это и в самом деле оказалось приятно. И весело. Вновь все о чём-то говорили, смеялись. У Турка отобрали приёмник, и музыка стала нормальной, советской. Фитиль рассказывал анекдоты с матюками, но на него уже не фукали – просто не слушали. А Пашка сидел прямо на асфальте, перед лавкой и смеялся всему подряд. Я показал ему палец – он и этому смеялся! Затем он показал мне, и я тоже заржал – это впрямь оказалось смешно. А Чебурашка толкала меня плечом в спину и спрашивала, отчего я ржу, словно лошадь. И это тоже было приятно, потому что когда она прижималась, я чувствовал сквозь рубашку мягкий бугорок её груди…
Я и не заметил, когда стемнело. На площади перед клубом горели фонари, а над нашими головами – яркие деревенские звёзды. И было так хорошо! Отличные ребята, даже Фитиль, хоть он и злой.
– Гена, отдай бутылку! Ты что, всё сам выпил? – Чебурашка пыталась отобрать у меня ситро. А я не отдавал, потому что Пашка снова показывал мне палец и я хохотал.
– Да пусть пьёт, тебе что, жалко? У нас тут осталось, бери, если хочешь, – Грин тыкал ей свою бутылку.
– Перестань! – возмущалась Лена и отталкивала в сторону его руку. – Вы что, споить его хотите?
Всё происходящее было смешно и здорово. А Чебурашка – красивая. Лена тоже красивая, но она девочка Грина, а Чебурашка ничья, и сегодня я сижу рядом с ней, и она касается грудью моей руки, значит – она моя, значит, я взрослый, у нас в классе ещё не один мальчишка не гуляет с девочкой, тем более, со старшей, у которой грудь, а Лена и Грин уже, кажется, обнимаются, и может, поцелуются, при всех?! А я хочу, чтобы они поцеловались, потому что никогда не видел, как целуются – вот так, близко, что дотронуться можно, а не в телевизоре и не на картинке, я бы тоже поцеловал Чебурашку, но конечно, боюсь даже подумать о таком, мне вполне достаточно касаться её и смотреть, как рядом целуются другие…
Потом мне стало плохо. Это накатило медленно, но неотвратимо, как поезд, уже разогнавшийся и не способный мгновенно затормозить. Я понял, что не могу больше сидеть на лавке, что сейчас упаду. И хорошо, если вниз на асфальт. Но скорее всего, упаду вверх, и улечу, и потеряюсь там, в темноте. Поэтому нужно встать, немедленно встать, уцепиться ногами за землю. Но встать я тоже не мог…
– Что, напоили малого, довольны? – Оказывается, на лавке сижу я один. А Лена – на корточках, передо мной. Трясёт за руки. – Эй! Эй! Очнись! Тебе плохо?
За Леной – Грин и Чебурашка. Грин виновато отводит взгляд, а Чебурашка таращится испуганно, прижимает кулачки к губам.
– Встать можешь? Иди в кусты. Тебе вырыгать надо всё, что выпил, понял?
А это запросто! Стоило Лене сказать, как желудок послушно вывернулся. Упал – вверх. Повезло, что желудок, а не я весь!
Добежать до кустов я не успел, первую порцию выплеснул на асфальт. Хорошо, что не на Лену! А уж остальное – в кусты. Вышло из меня не только выпитое на лавочке, но и бабушкин борщ, котлета с картошкой – всё, съеденное за обедом. В желудке давно опустело, а я так и стоял, раскорячившись, оглашал сквер трубным рёвом. И мне казалось, что внутренности оторвутся, и я умру. Кто-то держал меня за плечи, и правильно, что держал, а то я бы свалился в собственную блевотину. А Лена командовала – получается, она была главная в этой компании? Или самая трезвая? – "Пашка… а, ты тоже готовый. Турок, сбегай за водой. Да беги, а не вразвалочку иди!"
Потом мне лили воду на голову, и давали полоскать рот и горло. И чтобы выпил. И я пил, и меня опять рвало. Но уже легче, водой.
Потом Грин и Лена отводили меня домой. Пашка тоже был пьяный, и его отводил Турок. И Чебурашка была пьяная, но не так сильно и жила она рядом с клубом, ёе отпустили саму. И Жир ушёл домой – испугался, первак ведь его был. А куда Фитиль делся, никто не видел.
Меня довели до калитки. Дальше я уже сам мог, осторожно, по стеночке. Больше всего хотелось, чтобы бабушка спала. Пробрался бы тихонько к себе, лёг…
Бабушка не спала, ждала меня. И сразу всё поняла – по лицу моему белому, по походке. По пятнам непереваренного борща, засыхающим на недавно ещё новой рубахе. Ничего спрашивать не стала, помогла раздеться, умыться и молча ушла.
Проснулся я больным. И голова, и желудок чувствовали себя отвратительно. Но хуже всего чувствовала себя моя совесть. Что сказать бабушке, я не знал. Лежал, пока она сама не заглянула в комнату.
– Геня, как самочувствие?
– Ничего.
– Я тебе чайку крепкого заварила, попей с сухариками. Крепкий чаёк сейчас самое полезное, желудок сразу на место станет.
– Ба, не надо, я встаю уже. Малину рвать нужно…
– Успеешь с малиной. Отдыхай.
Бабушка принесла чашку горячего, дымящегося чая, тарелку с сухариками, поставила на тумбочку у изголовья кровати. Сама села на стул.
– Курил, наверно, вчера?
– Курил, – вздохнул я, вылезая из-под одеяла.
– И самогонку пил, – утвердительно добавила бабушка.
– Я чуть-чуть, с ситром.
– Ещё и с ситром! Кто же это придумал, мешать?
Я сидел и смотрел на свои голые коленки. Поднять глаза выше, на бабушку, стыдился.
– Ба, там все пили. У них так принято, правила такие. Если бы я отказался, они обиделись бы, не стали со мной водиться. А они хорошие, правда. Я же не знал, что так получится! Ба, ты маме не говори, пожалуйста.
– О-хо-хо. Теперь-то уж что говорить? Не скажу.
– Ба, если хочешь, я с ними больше гулять не буду. Никогда.
– Зачем же никогда? Ты не монах, чтобы взаперти сидеть. Гуляй, раз хорошие. Только, Геня, не всё за другими повторять нужно. Чужие порядки и правила уважай, но живи по своим собственным. Которые вот тут, – она ласково погладила меня по голове. – Если у человека свой закон имеется, никто не заставит его против воли идти. Никто и ничто.