***
Спарринг на этом закончился, но так и не внес ясности, за кем же осталось преимущество. В такого рода делах Томас неуверенности ощущать не привык, и это его тревожило. Макдональд – безусловно достойный противник, тем более, он искренне не считает себя таковым, а предлагает себя лишь в качестве друга в совместном странствии к истине. Томас знал: нельзя открываться ни на единое мгновение. Вне всяких сомнений, Программу уничтожить он сможет, однако сама игра куда сложнее: все следовало проделать таким образом, чтобы это разрушение не коснулось ни "Эры", ни его самого. Честно говоря, Томас не так уже сильно переживал о судьбе своей или журнала, – он просто не мог позволить себе проиграть.
Он попросил у Макдональда разрешения сфотографировать его за рабочим столом и просмотреть бумаги, Макдональд лишь пожал плечами.
Рабочий стол Макдональда вполне соответствовал хозяину. Из книг здесь лежали "Разумная жизнь в Космосе" и "Голоса тридцатых". Бумаги разделялись на три стопки: разнообразная корреспонденция со всех концов света – письма ученых, экзальтированных энтузиастов, несколько писем-обращений за информацией, а также бездарные творения безумцев; документы технического характера, инструкции, касающиеся внутренних дел Программы, и, наконец, счета и заметки, имеющие отношение к повседневной деятельности Программы. Последние ровной стопкой лежали в самом низу, слева, как бы в качестве приза хозяину стола за тяжкие труды с перепахиванием бумажных гор. Справа лежала основная масса бумаг – с краткими замечаниями, пометками и резолюциями отчетов.
После того, как Томас завершил свою инспекцию, Макдональд повел его по всему зданию, представлявшему собой постройку в по-спартански функциональном стиле: крашеные бетонные стены, выложенные терракотой полы, строгой формы плафоны освещения на потолках. Служебные помещения напоминали школьные классы: в каждом висела доска, испещренная уравнениями или исчерченная радиосхемами; комнаты мало чем отличались одна от другой, разве что подбором книг да шторами на окнах или ковром на полу, и, пожалуй, наборами личных вещей: часы, радиоприемники, магнитофоны, телевизоры, трубки, фотографии и репродукции на стенах.
Макдональд представил Томасу научный персонал: моложавого Олсена, волосы которого уже припорошила седина; страстного математика и историка межзвездной связи Зонненборна – как всегда красноречивого, любознательного и неугомонного; худощавого рыжего блондина Саундерса – флегматичного философа с трубкой в зубах, автора многих их замыслов и начинаний; румяного круглолицего инженера-электронщика Адамса, неизменно озабоченного, скептически относящегося ко всему и вся…
Именно последнего Томас выбрал в качестве проводника по дебрям технических проблем Программы. Выбор выглядел вполне естественно, и Макдональду не пришлось протестовать. С проницательной улыбкой он проговорил:
– На ужин забираю вас к себе. Хочу представить вас Марии, да и она жаждет познакомиться с вами. Боб, расскажи ему обо всем, что он захочет.
"Хочет того Макдональд или нет, – размышлял Томас, – но Адамс должен стать источником важнейшей неофициальной информации, и не только о применяемых здесь технике и методиках, а в первую очередь о людях. Именно это самое главное. А такой Адамс найдется в каждой группе".
Рабочие помещения являли собой оазисы мирного, сосредоточенного труда. И хотя прошлое Программы казалось историей одной сплошной цепи последовательных неудач, здесь сохранялись свои моральные устои. Весь персонал работал так, будто шел первый, а вовсе не пятьдесят первый год работы.
Технические помещения выглядели иначе и казались безжизненными. Компьютеры и массивные электронные пульты управления пребывали в молчании, все огни погашены, и табло указателей мертвы. Перед некоторыми устройствами было разложено их содержимое; в этих внутренностях копались люди в белых халатах, похожие на жрецов-оракулов, поглощенных поисками вещих знамений в куриных потрохах. Зеленые глаза экранов ослепли. Биение электронных сердец замерло, и стерильно белые стены, средь которых и располагались все эти внутренности, создавали иллюзию операционного зала, где наступила смерть – из-за потерянного смысла жизни.
Адамс на все смотрел иначе.
– Днем все здесь выглядит обыкновенно. Такое притихшее, легко узнаваемое. Зато ночью, с началом прослушивания… Вы верите в духов, мистер Томас?
– Свои духи есть у каждой цивилизации. Как правило, это боги ее предшественниц.
– Духи нашей цивилизации – в ее машинах, – изрек Адамс. – Из года в год они механически исполняют наши приказы, бессловесно, без единой жалобы; и так происходит до тех пор, пока нечто не зачаровывает их, и тогда они начинают выделывать такое, для чего не предназначались никогда, – отвечают без всяких запросов, задают вопросы, на которые не существует ответов… Машины пробуждаются к жизни ночью. Они раскланиваются друг с другом, подмигивают единственным глазом, шепчутся меж собой и хихикают.
Томас провел ладонью по крышке какого-то пульта.
– А вам ничего не говорят.
Адамс взглянул на Томаса.
– Напротив, говорят они очень много. Вот только совсем не то, о чем спрашивают. Быть может, мы не знаем точных вопросов? Или не понимаем, как правильно следует их поставить. А вот машины знают. Уверен в атом. Они обращаются к нам, будто в узком семейном кругу. А мы попросту не понимаем. Или, скорее, и не хотим понять.
Томас повернулся к Адамсу.
– Но отчего же?
– Может, они силятся сообщить: там никого нет. Страшно подумать – абсолютно никого, кроме нас, хоть исходи всю Вселенную вдоль и поперек. Все для нас одних – весь этот спектакль, на который мы можем лишь глазеть, но никогда не примем в нем участия; спектакль, поставленный для единственного зрителя, способного понять его и ощутить свое одиночество.
– Поэтому и вся Программа изначально являла собой нечто безумное, не правда ли?
Адамс помотал головой.
– Назовем это защитной реакцией человека. Невозможно ведь знать наверняка, но просто исключить любые возможности тоже нельзя. Вот мы и ищем без устали и страшно признать поражение и осознать: мы одни.
– А не страшней узнать, что мы как раз не одиноки?
– Вы так думаете? – участливо осведомился Адамс. – У каждого есть свое собственное величайшее опасение. Вот я, например, боюсь, а вдруг там никого нет, хотя разум и подсказывает: так оно, собственно, и есть. Я говорил с другими, кого пугает сама возможность получения некоей информации. Мне не удалось до конца понять их, хотя, наверное, можно представить, что их ощущения – итог иных опасений и страхов.
– Расскажи мне, как все тут действует, – добродушно-фамильярно попросил Томас. Исследованием опасений Адамса, рассудил он, можно будет заняться как-нибудь в другой раз.
***
Прослушивание производится так же, как и пятьдесят лет назад, – главным образом, путем приема радиотелескопами радиоволн, – с помощью громадных антенных устройств, встроенных в естественные впадины, или посредством управляемых параболических радиотелескопов, а также металлических антенн, выведенных в космическое пространство.
Прослушивание в основном ведется на длине волны двадцать один сантиметр – частоте колебаний свободного водорода. Пробуют и другие частоты, однако наблюдатели неизменно возвращаются к главной частоте природы или ее кратным производным. Искусство и усилия нескольких поколений инженеров многократно повысили чувствительность приемников и свели на нет воздействие естественного шума Вселенной и земные помехи. А поскольку шум и помехи уже не мешают, остается то же, что и всегда – ничто. Нуль. Однако они по-прежнему слушают, напрягая в надежде свой слух.
– Почему вы не бросите все это? – спросил Томас.
– Это длится едва пятьдесят лет. Меньше секунды по галактическому времени.
– Но ведь ясно же, если бы кто-то или что-то отправляли сигналы, их наверняка уже услышали бы.
– Может, там никого и нет… – задумчиво произнес Адамс. Сейчас его глаза смотрели на Томаса вполне осмысленно. – Или все попросту только слушают.
Томас в удивлении поднял брови.
– Знаете ли, слушать гораздо дешевле. Гораздо. Может, все они там сидят, как на привязи, у своих приемников и не думают посылать сигналы. Лишь мы и передаем.
– Так мы передаем? – быстро спросил Томас. – Кто же позволил такое?
– Здесь не слишком-то комфортно. Тут только работают, – сказал Адамс. – Пошли выпьем кофе и я все объясню.
Одно из рабочих помещений переоборудовали под бар. Поставили два столика с четырьмя стульями, а с трех сторон расставили автоматы вдоль стен. Они тихо урчали, занятые подогревом или охлаждением еды и напитков.
За кофе Адамс принялся рассказывать историю всей Программы, начиная с проекта ОЗМА и инициирующих публикаций и гипотез Коккони, Моррисона и Дрэйка, более поздних достижений и заслуг Брэйсуэлла, Таунса и Шварца, Оливера, Холи и Дайсона, фон Хорнера, Шкловского, Сагана, Струве, Этшли, Кэлвина, Хуанга и Лилли, – последние попытки молодых энтузиастов найти общий язык с дельфинами получили название "Закон дельфина".
Поначалу существование иных разумных существ во Вселенной не вызывало сомнений. Возникновение планет, считавшееся ранее случайным процессом – наподобие столкновения звезд – было признано естественным явлением, неизменно сопровождающим рождение звезд из газовых облаков и глыб камня и металла. Один-два процента звезд в нашей галактике, по всей видимости, имеют планеты, где, возможно, могла зародиться жизнь. Поскольку в нашей галактике – полтораста миллиардов звезд, по крайней мере миллиард, а то и два-три из них имеют пригодные для жизни планеты.
– Миллиард звездных систем, где могла развиться жизнь! – провозгласил Адамс. – Логично предположить: там, где возможно развитие жизни, она разовьется.
– Жизнь – да, но человек-то уникален, – проговорил Томас.
– Вы солитарианин? – спросил Адамс.
– Нет, но на мои убеждения это никак не влияет.
– Возможно, человек и уникален, – продолжал Адамс. – Хотя галактик много. Но уникален ли разум? У него большая живучесть. Если уж разум возник – пусть и случайно – можно быть уверенным в его триумфе.
– Однако техника – нечто иное, – сказал Томас, осторожно отпивая горячий кофе.
– Абсолютно иное, – подтвердил Адамс. – Как известно, к нам она пришла совсем недавно, лишь по прошествии первой половины срока активного существования Солнца, когда можно рассчитывать на существование жизни. Гоминиды населяют Землю едва в течение одной тысячной периода ее существования. Цивилизация развивается лишь миллионную часть данного времени, цивилизация техническая – едва одну миллиардную. Принимая во внимание относительно позднее возникновение Солнца, а также и непреложный факт присутствия звезд и планет, гораздо старше наших, придем к следующему выводу: в случае существования разумной жизни в иных мирах ею должен быть достигнут, в сравнении с нами, и более высокий уровень, а в отдельных случаях – гораздо более высокий. Но…
– Но…
– Но почему же мы их не слышим?! – воскликнул Адамс.
– А вы все испробовали?
– Кроме радиочастот, пытали счастья на частотах гамма-излучения, в лазерах, нейтрино, макрочастицах углесодержащих метеоритов и линиях поглощения звездных спектров. Единственно, чего еще не испробовали, это Q-волны.
– Что это такое?
Адамс машинально чертил на старой облицовке столика. Томас обратил внимание на крышку столика всю испещренную слабыми, почти уже полустертыми следами схем и чертежей.
– Много лет назад Моррисон назвал это "пока еще не открытым методом, который откроют через десять лет", – сообщил Адамс. – Вот только мы его так и не открыли. Для новых попыток не оставалось уже ничего, кроме прямой передачи. Это подороже. А без надежды на успех средств не раздобудешь, тем более теперь. К тому же даже сегодня пришлось бы решать: стоит ли трубить на всю Вселенную – или хотя бы на всю Солнечную систему – что здесь существует разумная жизнь, цивилизация.
– И тем не менее, как вы сказали, мы передаем.
– Передаем с первых же дней радио, – сказал Адамс. – Большая часть излучений малой мощности – ненаправленные, забиваются атмосферными помехами и другими шумами, но все же разум сделал Землю вторым по мощности радиоисточником, а спустя несколько десятилетий мы сравняемся и с самим Солнцем. Если там есть кому обратить на это внимание. Земля окажется для них как на ладони.
– Но вы так ничего и не услыхали?
– А что услышишь на этом аппаратике? – спросил Адамс, указывая кивком на долину за стеной. – Нам необходимо предоставить хоть какое-то время на Большом Ухе – там, этажом выше, – на той пятимильной сети. Или на той, которая строится. Впрочем, астрономы не уступят нам и дня.
– Тогда почему бы вам не забросить все это?
– Нам не дадут это сделать!
– Кто же?
– Мак. Да нет, наверняка это не так. Хотя, черт побери, именно так оно и есть. Он – связующее звено. Он и Мария. Недавно, к примеру, был момент, когда казалось, все пойдет к черту…
Томас отпил еще глоточек кофе. Тот остыл и стал уже в самый раз, и он допил его.
Поездка к дому Макдональда вдоль холмов доставляла сплошное удовольствие. Тени ложились на зеленые склоны, как стопы великанов. Вечерний бриз приносил с собой острый соленый запах океана. Древняя паровая турбина урчала под капотом, время от времени слегка вибрируя, как бы давая понять, какая она старая. "Это захолустье – едва ли не самый чистый и тихий островок во всем загрязненном и шумном мире, – думал Томас. – Невинно, как рай до познания Добра и Зла. А он, Томас, несет на себе заразу – нечто вроде вируса грязи и суеты". Он пережил момент острого раздражения, не понимая, как в мире скуки и лишений еще сохранилось подобное место; потом оно уступило место дешевому удовлетворению, от осознания, ведь в его власти уничтожить все это.
– Ну как, вы узнали у Адамса все, что хотелось?
– Простите? – не понял погруженный в раздумья Томас. – Ах, да, даже более того.
– Так я и думал. Боб – парень надежный. В случае чего на него можно положиться как на друга: долго не задумываясь, ворваться к нему в ненастье, среди ночи, с известием, что у тебя лопнула шина и, будьте уверены, он выскочит под дождь. Правда, он много говорит и еще больше ворчит. Но пусть это не помешает вам разглядеть в нем человека.
– Всему ли сказанному можно верить?
– Не сомневайтесь, – ответил Макдональд. – Боб не скажет вам ничего, кроме правды. Впрочем, чересчур большая ее доза содержит нечто, вводящее в заблуждение, даже в большей мере, чем недостаток ее.
– Например, попытка самоубийства вашей жены?
– Например.
– И порванное заявление об отставке. – И это тоже.
Томас так и не смог различить в голосе Макдональда смущение или тени испуга от его разоблачений. Скорее всего, это печаль, обусловленная сознанием неизбежности ала на этом свете.
***
"Когда мы ехали к нему домой, мимо холмов, окружающих Аресибо, – столь же безмолвных, как и те голоса, к которым прислушиваются в оставшемся позади бетонном здании, – он не отрицал, ни того, что год назад его жена пыталась покончить с собой, ни того, что составил и уничтожил впоследствии заявление об отставке…"
Дом оказался типичной испанской гасиендой и в сгущающихся сумерках выглядел уютным и гостеприимным, залитый потоками золотистого света, льющегося из окон и дверей. Входя в дом, Томас ощутил это еще сильнее; такую атмосферу уюта и любви ему доводилось встречать всего раз или два в домах друзей. Пребывание именно в этих домах согревало его, пока он наконец не понял, чем это ему грозит: он может бросить писать. Повстречай он женщину, способную погасить его внутренние страдания, и все закончится обычным романчиком, постепенно перерастающим затем во взаимную неприязнь. И он снова сбежит в свое одиночество, вернется к машинке, и через ее клавиши перельет на бумагу пульсирующую в нем боль. А вышедшее из-под пера будет бездарно и посредственно, как и те, уже написанные им круги ада. Почему только он не написал своего чистилища? Теперь он знал, – почему: всякий раз под его рукой чистилище превращалось в ад.
Мария Макдональд оказалось зрелой женщиной; кожа у нее была оливковой, а красота казалась неисчерпаемой. Одетая в простую крестьянскую сорочку и юбку, она взяла его за руку, приветствуя в собственном доме. Он ощутил, как тает его сердце от ее доброй улыбки и изысканного латиноамериканского радушия, и, как мог, сопротивлялся. Ему захотелось поцеловать ей руку, повернуть ее ладонь и увидеть шрам на запястье. Захотелось обхватить ее руками и уберечь от всех ночных кошмаров. Конечно, ничего этого он не сделал.
– Вам известно о моем намерении написать о Программе, – объявил он, – и сразу признаюсь, далеко не в самом доброжелательном тоне.
Она тоже слегка наклонила голову, внимательно вглядываясь в него.
– Мне кажется, вы не злой, скорее – разочарованный. Выть может, ожесточившийся. Вас не удивляет, откуда мне все это известно? У меня интуитивное знание людей, мистер Томас. Робби, прежде чем принять кого-нибудь на работу, приглашает к нам домой, а потом я все ему рассказываю. И ни разу я не ошиблась. Робби, скажи, это правда?
Макдональд улыбнулся:
– Один только раз.
– Это шутка, – объяснила Мария. – Он хочет сказать, я ошиблась – в нем, но это совсем другое дело. Эту историю я поведаю вам как-нибудь в другой раз, когда мы, надеюсь, получше узнаем друг друга. Получается, мистер Томас, я владею своим инстинктом и еще кое-чем, – я прочла ваш перевод и роман тоже. Робби говорил мне, он до сих пор не завершен. Вы обязаны это сделать, мистер Томас. Плохо все время жить в аду. Согласна, вначале его нужно постичь, дабы понять смысл очищения от грехов на пути в рай.
– Писать об аде легко, – признался Томас. – Но на другое у меня не хватает воображения.
– Очевидно, вам не удалось еще избавиться от ваших собственных грехов, – заметила Мария. – Вы пока не нашли ничего, достойного веры или любви. Некоторые не находят этого никогда, а это весьма печально. Как жаль мне их. Не дай вам Бог стать одним из них. Впрочем, я говорю о вещах слишком личных…
– Да нет же…
– Вы приехали сюда насладиться нашим гостеприимством, а вовсе не за тем, чтобы сносить мой миссионерский азарт к проблемам любви и семейной жизни. Видно, я не в состоянии сдерживать его.