* * *
На четвертый день бессмысленных блужданий по городу, в поисках ночлега, он очутился на одной из окраин Огней, где стояли ветхие, заброшенные домишки, частью обвалившиеся, частью еще целые, но уже непригодные для жилья. Этот район был чем-то вроде городского гетто, где обычно собирались здешние бомжи и бродяги, и потому прозывался "бомжеубежищем".
Над городом висела темная, сырая, беззвездная ночь. С десяток костров покрывало этот забытый Богом уголок; разбившись на группы, бомжи жались к огню. Кто-то молча сидел, покачиваясь, и тупо смотрел на пламя, кто-то жевал добытую за день пищу, кто-то пил водку, кто-то, уже изрядно набравшись, валялся прямо на земле в пьяном полузабытьи. Разговоров почти не велось: этим отбросам общества не о чем было говорить друг с другом.
Он приблизился к одному из таких костров. Четверо безликих существ сидели возле огня, пятый спал чуть поодаль.
Молча сел к огню. Было холодно, накрапывал мелкий колючий дождь, и ему необходимо было отогреться.
- Мы тебя не знаем, - прошамкал один из бомжей, оказавшийся стариком в рваной, местами прожженной телогрейке. - Мы чужих не берем. Прописка есть?
Он пожал плечами.
- Какая еще прописка?
- Нету у него никакой прописки, - встрял другой бродяга, здоровенный детина лет пятидесяти, закутанный в старенькую солдатскую шинель.
Он снова пожал плечами.
- Ну и что?
Вступать в беседу с этими битюгами ему не хотелось.
- А и то, - раздраженно ответил тот, что в шинели. - Пузырь поставишь - пропишем. Бессрочно.
- Дело говоришь. Коля, дело, - подал голос старикан. - Перед законом все равны. Здесь тебе, парень, не партсанаторий.
- Это я уже заметил, - проворчал он.
- Ну как, сгоняешь за пузырем? - спросил здоровяк в шинели, или, попросту, Коля.
Он молча кивнул.
Через полчаса он вернулся, неся две бутылки водки, несколько соленых огурцов и буханку черного хлеба.
- Вот это по-нашему, - расплылся в беззубой ухмылке старикан. - Садись, парень, сейчас прописку оформлять будем.
Пили впятером. Из завязавшейся беседы выяснилось, что здоровяк Коля - бывший полковник КГБ, оказавшийся не у дел и клявший новые порядки на чем свет стоит; дед Евсей (так звали старика) - коренной питерец, на волне приватизации за бесценок продавший свою квартиру, а деньги пропивший. Двое других пили водку молча и о себе рассказывать, по-видимому, ничего не собирались.
- Ну а ты чего молчишь? - прошамкал дед Евсей, обращаясь к Петру и хрустя соленым огурцом. - Из каких краев будешь?
- Местный я. Из этого самого города.
- Местный? А какого хрена здесь ошиваешься? Топал бы до дому, до хаты.
- Нет у меня дома. И идти мне некуда.
Больше он ничего рассказывать о себе не стал. Впрочем, и рассказывать-то было нечего.
Заснули здесь же, у костра. А утром он снова побежал за водкой.
За те несколько дней, что он провел в "бомжеубежище". Он сильно пристрастился к спиртному. Пил либо в компании новых знакомых, либо в одиночку. Деньги таяли с неимоверной быстротой.
Как правило, днем бомжи отправлялись на промысел, а вечером вновь собирались у костров. Так и текла их жизнь - бесцельно, тупо, в пьяном угаре.
Глава четвертая
Вот в один из таких сырых вечеров и объявился у их костра доктор. Он действительно был врачом из местной городской больницы, а сюда, в "бомжеубежище", наведывался исключительно из альтруистических побуждений. С каждой получки покупал несколько бутылок водки и поил местных бродяг, за что и был здесь всеми уважаем и почитаем. Некоторым из них походя оказывал необходимую медицинскую помощь, а двоих или троих, которые нуждались в более серьезном лечении, на свой страх и риск пристроил к себе в больницу.
Было ему лет тридцать семь - сорок, носил бороду и страшно любил выпить.
Доктор вырос из темноты и присел у костра.
- Здорово, мужики. Примете в свою компашку?
- Такому гостю мы всегда рады, - оживился дед Евсей, узнав в незнакомце их общего благодетеля. - С чем пожаловал?
- Как всегда. - Доктор вынул из сумки три бутылки водки. - Пей, мужики, сегодня я у вас за виночерпия.
- Хороший ты мужик, понимающий, - сказал полковник Коля. - Вот только не балуешь ты нас своими визитами.
- Так я ж не Рокфеллер, чтоб поить вашу братву каждодневно, - рассмеялся доктор.
- А ты так, налегке, заходи. Без спиртного.
- Тебе у нашего костерка всегда место найдется, - добавил дед Евсей. - Фигурально выражаясь, имеешь ты здесь, в нашем бомжатнике, пожизненную ренту.
Доктор тем временем был занят откупориванием бутылки.
- Вся эта водка - дерьмо, - мрачно заявил полковник. - К стенке поставил бы того подлеца, который ее выдумал.
- А зачем же ее пьешь?
- Так ведь и жизнь - тоже дерьмо…
Все рассмеялись.
Принесенные доктором бутылки опорожнили в считанные минуты. Доктор пил наравне со всеми.
- Болящие есть? - поинтересовался он, когда все было выпито.
- Геморрой у меня, - отозвался дед Евсей.
- На заднице сидишь много, - отмахнулся доктор.
- А на чем же мне сидеть? - огрызнулся дед.
- Да нет у нас здесь больных, - сказал полковник. - Это вон у того костра, - он махнул рукой в пустоту, - мужик животом мается. Какой-то гадости обожрался, того и гляди, коньки отбросит. Несет его в тридцать три струи.
- Посмотрим.
Доктор поднялся и растворился в темноте. Через четверть часа он вернулся.
- Все, жить будет. Напичкал его таблетками. Завтра к утру полегчает.
Тут взгляд его остановился на Петре.
- Новенький?
* * *
К тому часу он был уже изрядно пьян, и на вопрос доктора смог лишь кивнуть.
Доктор с интересом изучал его.
- Откуда же ты такой взялся?
- Да здешний он, - пояснил дед Евсей. - Приблудился вот на днях.
- Вот оно что!
Больше доктор к нему не обращался, хотя изредка продолжал бросать на него любопытные взгляды.
На следующий день страшно болела голова. Он провалялся у потухшего костра до полудня, затем попытался подняться, но внезапно пронзившая правый бок острая боль заставила его со стоном рухнуть на землю. Он был один: ни деда Евсея, ни полковника, ни других его соседей по костру в "бомжеубежище" не было. Видать, подались в город на заработки и поиски пропитания.
Доктор объявился ровно в час. Он вырос перед ним так же внезапно, как и накануне вечером. Присев на корточки, долгим участливым взглядом рассматривал лежащего у его ног человека. Потом достал из кармана плаща начатую бутылку водки, налил полстакана и протянул Петру.
- На, полечись. А то весь посинел с перепою.
Тот жадно выпил. Через минуту ему заметно полегчало.
Доктор закурил.
- Ну и дальше что? - спросил он. - Так и будешь здесь валяться, пока не сдохнешь?
- А тебе-то что за дело?
- Да мне-то, собственно, никакого дела нет. Просто жаль мне тебя.
- Тоже мне - мать Тереза в штанах…
- А ты не язви, мужик. Вот смотрю я на тебя и вижу: погибнешь ты тут. Хреновый из тебя бродяга, понял? Ты на этих-то не смотри, - он кивнул в сторону лагеря, - они тертые калачи, за жизнь крепко держатся. Им все нипочем: ни холод, ни мороз, ни жара летняя. А ты… словом, не место тебе здесь.
- Отвяжись.
- Вот и здоровьице-то, вижу, у тебя не ахти какое, - как ни в чем не бывало, продолжал доктор. - Бок-то болит?
- А ты откуда знаешь?
- Я, братец ты мой, все-таки врач. И не простой какой-нибудь, а хирург. Я ведь тебя, мужик, насквозь вижу. Что с боком-то?
- Не знаю… Вроде как ножом пырнул кто-то.
- Что значит - вроде? Не помнишь, что ли?
Он покачал головой.
- Не помню. Ничего.
- Вот так-так! Загадочный, смотрю, ты тип. Прямо одна сплошная тайна… Ладно, мужик, крепись, я как-нибудь на днях наведаюсь. А сейчас мне пора.
Доктор ушел.
Оставшись один, он кое-как поднялся и, шатаясь, поковылял к ближайшему магазину - за водкой. Но водки он не купил.
Уже в магазине, сунув руку в карман, обнаружил, что все его деньги исчезли. Правда, и денег-то там оставалось с гулькин нос, но и тех не оказалось. Видать, ночью, пока он спал, кто-то обчистил его карманы.
Он знал, что без денег ему крышка.
Мысль о самоубийстве с новой силой забрезжила в его мозгу.
Глава пятая
Несколько часов прошли в бесцельных блужданиях по городу.
Та мысль навязчиво преследовала его и крепла с каждой минутой. Наконец он решился.
Все. Пора кончать с этим дерьмом.
Принятое решение заметно приободрило его. Так случилось, что в этот час он оказался ввиду железнодорожной станции, где он провел свою первую ночь в Огнях.
Его била крупная дрожь - то ли с похмелья, то ли от возбуждения, вызванного принятым решением.
Голову на рельсы - и… Вот только бы дождаться хоть какого-нибудь поезда…
Но, как назло, поезда через Огни проходили редко.
Он бродил по территории станции уже около часа, когда увидел, как к одним из ворот подъехал грузовик. Ворота распахнулись, и грузовик, пыхтя и тарахтя, скрылся за их створками. Из дверей одной из построек выскочила толстая женщина в белом халате и переднике не первой свежести. Буфетчица, догадался он, а этот грузовик наверняка привез продукты.
Он остановился в воротах и стад безучастно наблюдать за происходящим.
Женщина металась по двору и, похоже, кого-то искала.
- Михалыч! Николай! Да куда они все запропастились…
- Грузиться будем, или как? - раздался из кабины нетерпеливый голос экспедитора.
- Сейчас, сейчас, вот только разыщу этих дармоедов, - отозвалась женщина.
И тут она заметила одинокую фигуру Петра.
- Ну что стоишь, как бедный родственник. Иди сюда, подсобишь. На обед заработаешь.
Он послушно залез в кузов, и за полчаса вдвоем они покончили с разгрузкой. Потом перетаскали продукты в кладовую, после чего женщина все тщательно заперла, рассчиталась с экспедитором и отпустила грузовик.
- А теперь займемся тобой, - вернулась она к Петру, который, едва живой от непривычной физической нагрузки, сидел на пустом ящике из-под пива и обильно потел. - Пойдем, накормлю. Заслужил.
Он покорно последовал за ней в одно из служебных помещений.
- Борщец есть, свежий, со сметаной. Будешь?
От еды он отказался. Взял водкой. И тут же ее выпил.
Она неодобрительно качала головой, глядя, как этот доходяга пьет отвратительное зелье прямо из горла.
- Дело твое, парень. Только не советовала бы я тебе увлекаться этой гадостью. Молодой еще.
Он ничего не ответил и, лишь кивнув на прощание, ушел.
В этот день ложиться под поезд он не стал.
* * *
К своему костру он вернулся только заполночь. Все уже спали, бодрствовал один только дед Евсей.
- Где это тебя носило, Петенька?
Он сел молча, ничего не ответив.
- Ну не хочешь, не говори. А мне, вишь, не спится, - бубнил дед Евсей. - Выпить охота, а не с кем. У тебя там пузырек, случайно, не завалялся?
- Все, старик, баста, капиталы мои кончились.
- М-да… Да ты не горюй, Петруха, все мы тут без гроша сидим, однако ничего, копошимся. И ты приноровишься, дай только срок. Жить-то все равно как-то надо.
- Надо ли?
Дед Евсей внимательно, с прищуром, уставился на собеседника.
- Э-э, да ты, я смотрю, совсем никудышний. Что, невмоготу стало от такой-то житухи? Мыслишки-то, небось, в башку лезут, а? Ле-езут, как не лезть. И мне лезли, и еще как лезли! На жизни крест решил было поставить, одним махом, чтоб не мучаться. Вешаться хотел, да друган вовремя из петли вынул. А потом ничего, отошел, оклемался. И понял: жизнь, она ведь одна, другой уж не будет, и какая бы она ни была, а она твоя. Твоя, понял? Оттуда дороги уже не будет, это ты себе уясни раз и навсегда. Этот шаг делается только в одну сторону, второй попытки тебе не дано. Так что повремени, Петька, покумекай еще разок, жизнь, она ведь сама подскажет, как и что. Она ведь мудрая, эта самая жизнь, прислушайся к ней.
Дед Евсей вытряхнул из пачки "Беломора" две папиросы и одну протянул Петру. Тот молча взял и закурил.
- А насчет выпивки не беспокойся, - продолжал старик. - У меня ведь тоже кое-что имеется. - С этими словами он извлек из груды тряпья бутыль мутного самогона. - Пей, парень, сегодня я угощаю.
Они выпили. Потом еще раз. И постепенно какая-то удивительная легкость овладела Петром, словно бы жизненная энергия трухлявого деда Евсея вливалась в него с неудержимой силой, вселяя оптимизм и желание трепыхаться в этом чертовом болоте, именуемом "жизнью".
И несмотря на то, что никаких перемен к лучшему в ближайшем будущем не предвиделось, в эту ночь он впервые за последние дни заснул с улыбкой.
* * *
Он стал появляться в станционном буфете каждый день. Выполнял разную черную работу, включая уборку помещений, разгрузку и погрузку приходящих машин и т.д. В качестве платы Александра Ивановна, заведующая станционным буфетом, кормила и поила его, однако он, как правило, от пищи отказывался, а брал спиртным. Водку он тут же выпивал, и часто можно было наблюдать, как он, в стельку пьяный, валяется где-нибудь в коридоре, на ступеньках зала ожидания, на заднем дворе среди пустой тары, в старой коробке из-под холодильника или на куче мусора. Когда был трезв, отличался молчаливостью и исполнительностью, работал быстро и на совесть - может быть, именно поэтому Александра Ивановна терпела этого странного, неизвестно откуда свалившегося ей на голову молчуна. Тем более, что двое штатных грузчиков, Михалыч и Николай, ушли в длительный и продолжительный запой, и к концу месяца она их не ожидала. А работы в буфете было невпроворот. Да и случая воровства, даже самого мелкого, за ним не заметила ни разу.
У них было договорено, что, помимо съеденного и выпитого в течение рабочего дня, вечером он получает на руки бутылку водки и что-нибудь из съестного: грамм триста колбасы, буханку черного хлеба или кастрюльку супа. Все это он относил своим товарищам в "бомжеубежище". Бывали, впрочем, случаи, когда к вечеру он напивался до такой степени, что не в состоянии был добраться "домой" и оставался ночевать на территории станции, либо прямо на полу в подсобке, либо на жестком диване в зале ожидания. Тот самый сержант, что встретился ему в первую ночь, не трогал его, зная, что этот угрюмый забулдыга работает в буфете, - однако не раз осуждающе качал головой, видя, как тот, грязный, небритый, отупевший, в стельку пьяный, сидит где-нибудь на полу и подпирает спиной обшарпанную стену. "Вот до чего человека баба довела. Стерва", - думал сержант в эти минуты, в глубине души жалея несчастного бедолагу.
Глава шестая
В один из таких дней в станционном буфете появился доктор. Было около трех часов пополудни; Петр, хотя и был уже изрядно пьян, на ногах еще держался.
- А, вот, значит, где ты сутками пропадаешь, - весело проговорил доктор. - Что ж, дело хорошее, работа, она, как известно, из обезьяны человека сотворила. Хотя видок у тебя, надо сказать, неважнецкий. Пьешь?
- А тебе-то что за дело? - огрызнулся Петр, ворочая ящики с пивом. - Уму-разуму учить пришел? Так и без тебя учителей предостаточно.
- Да на хрена ты мне сдался, чтобы тебе, дураку непутевому, мозги вправлять. Просто шел мимо, вот и заглянул.
- Ну и дальше что?
- А и то. Будешь продолжать в том же духе, сопьешься, мужик, в два счета. Это я как врач тебе говорю.
Петр сухо, со злостью рассмеялся.
- Рано ты на мне крест ставишь, понял?
- Ну, крест, положим, ты себе сам ставишь. Могильный.
- А ты не каркай. Не выросло еще то дерево, из которого мне гроб сколотят.
Доктор рассмеялся.
- А вот это другой разговор. Вот это я и хотел от тебя услышать. Значит, жить будешь, мужик. Это я тебе как врач говорю.
Он ушел, не простившись. А Петр, злой и внезапно протрезвевший, с остервенением проработал до вечера и к костру вернулся трезвым.
Прошло еще несколько дней. Он продолжал пить, с каждым днем все больше и больше. Теперь по утрам, едва продрав глаза, колотясь в похмельном ознобе, он сначала выпивал стакан водки, тайком припасенный с вечера, и лишь потом отправлялся на станцию.
Однажды вечером, когда он, сильно пьяный, отсыпался прямо на полу зала ожидания, на станции остановился состав. Это был пассажирский поезд дальнего следования. То ли в самом электровозе случилась какая-то поломка, то ли где-то впереди, по пути следования, возникла неожиданная проблема, только остановка поезда не была запланирована. Пассажиры высыпали на перрон и, в ожидании отправления поезда, разбрелись кто куда. Кто-то из них забрел в буфет и бросил якорь там, кто-то, ворча и кляня все на свете, кутаясь в плащ, бесцельно бродил по окрестностям станционного здания; несколько человек оказались в зале ожидания.
Среди этих последних была респектабельная молодая пара, мужчина и женщина. Было видно, что и он, и она являются людьми с достатком. Оба брезгливо морщились, проходя по темным, сырым закоулкам станции, нетерпеливо поглядывали на часы и тихо переговаривались друг с другом.
Оказавшись в зале ожидания, они не сразу заметили валявшуюся на полу фигуру пьяного бродяги. Но вот ее взгляд случайно упал на заросшее щетиной, испитое лицо Петра Суханова. Она вздрогнула и остановилась.
- Что с тобой, Ларочка? - спросил ее спутник.
- Посмотри, - прошептала она, не отрывая застывшего взгляда от пьяницы. - Это же… это же…
Мужчина скользнул взглядом по Петру и с отвращением отвернулся.
- Да на что здесь смотреть? На это обпившееся животное?
- Да это же… Сережа! - вырвалось у нее.
- Это? Это Сергей? Этот бродяга - твой Сергей?! Не смеши меня, Ларочка, этот тип раза в три старше. Неужели ты не видишь?
- Вижу, - машинально ответила она. - Но…
- Сергей мертв, - жестко произнес он, - и ты это знаешь не хуже меня.
В этот момент репродуктор надтреснутым голосом объявил, что поезд "Иркутск - Москва" тронется через три минуты. Пассажиров просьба занять свои места.
- Пойдем, Лара, пойдем, - заторопил он ее. - Не дай Бог, опоздаем, тогда мы из этой дыры до скончания века не выберемся. Здесь и поезда-то раз в год ходят.
- Да-да… - забормотала она и, увлекаемая своим спутником, неуверенно направилась к выходу. Однако у порога остановилась и бросила последний взгляд на бродягу. - Нет, конечно это не он… Идем!
Они ушли, а через пару минут поезд, набирая скорость, стуча колесами и унося странную пару, покинул одинокую станцию.
Петр же… он был не настолько пьян, чтобы ничего не слышать, но и не настолько трезв, чтобы понять, что происходит. Смутно, сквозь полусомкнутые веки, он видел молодую красивую женщину и ее респектабельного спутника, слышал их голоса, отдельные слова, которые, кажется, имели какое-то отношение к нему. Нет, он ничего не понял из сказанного, но сердце его почему-то вдруг сжалось так, что, казалось, вот-вот разорвется на куски. Все это походило на какой-то странный, фантастический сон, от всего этого веяло чем-то потусторонним, нездешним, невозможным…