Наутро, очухавшись, он так и решил, что все это ему приснилось - и женщина, и пижон, ее сопровождавший, и их непонятные речи.
С этой ночи ему стали сниться сны. Они смущали, тревожили, пугали его, вносили какую-то сверхъестественную, сюрреалистическую струю во всю его никчемную жизнь, заставляли часами сидеть, задумавшись, где-нибудь в углу - и вспоминать, вспоминать… Вспоминать сны.
Но снов он не помнил. Проснувшись, он тут же все забывал.
* * *
Ударили первые октябрьские морозы, однако снега еще не было. В городе стало сухо и чисто, да и сам он как-то посвежел, помолодел, приободрился.
В середине октября вернулись из запоя Михалыч и Николай, работавшие грузчиками в станционном буфете. Оба были злые, трезвые, с посиневшими, заросшими щетиной лицами и трясущимися руками. Наткнувшись на пьяного Петра Суханова, они молча, методично избили его. Били не сильно, без злости, а так, скорее для острастки. Напоследок пригрозили, что если он еще хоть раз появится здесь, башку снесут в два счета.
В "бомжеубежище" он вернулся раньше обычного, еще засветло. На вопрос деда Евсея, где это он заработал фингал, Петр лишь сухо рассмеялся и добавил, что получил расчет и в буфет ему дороги больше нет.
Забившись в подвал одного из полуразвалившихся строений, он заснул беспокойным сном. За ночь столбик термометра упал до минус десяти, и к утру он продрог до самых костей. Провалявшись на куче тряпья до полудня, он хотел было подняться, но не смог: его бил сильный озноб, лоб пылал, во рту пересохло, мысли путались.
Таким его и застал дед Евсей.
- Плохи твои дела, Петруха, - покачал головой старик. - Ну ничего, мы тебя враз на ноги поставим. Лежи здесь и не высовывайся, а я сейчас…
Сердобольного деда Евсея обуяла жажда деятельности. Выскочив из подвала, он обежал весь лагерь, раздобыл где-то заварки, старый закопченый чайник с кипятком, полбутылки водки, немного меду - и приволок все это в подвал, где метался в жару Петр Суханов. Потом вывалил все принесенное в чайник и как следует взболтал.
- Пущай настоится.
Минут через десять он заставил больного выпить эту "адскую смесь" всю без остатка. Петр безропотно подчинился.
- Молодцом, парень. Сейчас полегчает.
Через четверть часа ему, действительно, полегчало. Обильный пот заструился по всему его телу, знобить стало меньше. Однако в подвале было слишком холодно для того, чтобы "лечение" возымело должное действие. Осененный внезапной мыслью, дед снова убежал наверх.
Вернулся он с полковником Колей и еще двумя бродягами. Они тащили целый ворох старых, местами прожженных одеял и разного другого тряпья; дед Евсей заботливо вывалил все это на Петра и как следует укутал его.
- Порядок, - прошамкал старик, любуясь результатами своего труда. - Если завтра не встанешь на ноги, можешь плюнуть мне в рожу.
Однако к вечеру ему снова стало хуже. Опять подскочила температура, заложило грудь, появился кашель. Четверо бродяг поочередно дежурили у его бомжарского ложа, удрученно глядя, как он мечется в тяжелом бреду.
Утром он пришел в себя, но изменений к лучшему пока не намечалось.
- Слушай, дед, - торопливо проговорил он, тяжело дыша, с трудом ворочая языком, - помнишь, ты мне о жизни рассказывал?.. о том, что нет ничего более ценного… так вот, дед… я понял… Слышишь, дед! - Он порывисто сел, глаза его запылали огнем одержимого. - Я не хочу умирать!..
- Не хочешь - не умирай, - философски заметил дед Евсей, - все в твоей воле. Ты, главное, Петька, держись. А мы… чем можем - поможем.
- Факт, - кивнул бывший полковник. - Мы тебе, парень, так просто помереть не дадим.
Дед Евсей снова исчез. Вернулся он с доктором.
Тот бегло осмотрел больного и мрачно покачал головой.
- Плох ваш приблудный, совсем плох. Помрет он здесь, это я вам как врач говорю… - Он в раздумье почесал свою бороду, прошелся по подвалу и наконец принял решение. - А ну-ка, мужики, тащите-ка его ко мне до хаты. Пускай у меня отлежится, в тепле и уюте. Боюсь, как бы до пневмонии дело не дошло.
Бомжи подняли Петра с его ложа и поволокли вслед за доктором. Доктор жил в двух кварталах от "бомжеубежища", и процессии потребовалось не более четверти часа на этот марш-бросок.
Как они добрались до квартиры доктора, Петр уже не помнил: он потерял сознание еще в самом начале пути.
Глава седьмая
- Очухался, мужик? - услышал он насмешливый голос доктора, когда открыл глаза.
Петр попытался подняться, но нашел в себе силы только на то, чтобы пошевелить рукой.
- Лежи, лежи, мужик. Тебе пока еще рано вставать. - В голосе доктора он уловил заботливые нотки. - Для тебя теперь главное - сон, покой и хорошее питание. Самое страшное уже позади.
- Где я? - произнес Петр, и сам не узнал своего голоса - настолько он был слаб.
- В моих хоромах, вот где.
Он огляделся. Это была небольшая комнатка, тонувшая в полумраке и освещенная лишь светом настольной лампы; убранство комнаты было небогатым, даже скудным, однако это не мешало ей быть уютной и какой-то теплой.
Он лежал на старой, скрипучей железной кровати, заботливо укутанный двумя ватными одеялами. У изголовья кровати стояла тумбочка с какими-то склянками, чашками и стаканами. В воздухе веяло запахом лекарств и болезни.
- Целую неделю в бреду метался, - продолжал доктор. - Думал, не оклемаешься, мужик, коньки отбросишь. Ан нет, выкарабкался. Видать, жилка в тебе жизненная крепко натянута, туго бьется.
- Неделю?! Ты хочешь сказать…
- Ну да, неделю, - пожал плечами доктор. - А ты думал, такой тяжелый бронхит, какой был у тебя, в три минуты лечится? Нет, мужик, тут ты пальцем в небо попал. Не будь рядом меня, ты бы вообще вряд ли выжил.
- Так мне спасибо, что ли, тебе сказать? - проворчал Петр.
- А это как знаешь. Хочешь - скажи, а не хочешь - оставайся свиньей неблагодарной. Я, знаешь ли, не обидчивый… Ладно, хватит языки чесать. Мне на смену пора, я сегодня в ночь. Сейчас я тебя покормлю - и адью. Один остаешься, за хозяина. И нечего на меня волком смотреть, я ведь тебя как-никак целую неделю выхаживал.
- Я тебя об этом не просил, - мрачно отозвался Петр. Он и сам не мог понять, откуда бралось то спонтанное раздражение, которое вызывал у него доктор. Этот чудаковатый бородач был ему симпатичен, чего уж душой кривить, однако… однако ситуация, в которой он оказался по воле своей непутевой судьбы, была ему явно не по нутру.
- Потом поговорим, - как ни в чем не бывало, сказал доктор. - Некогда мне сейчас, понял? Вот вернусь к утру - тогда и обсудим.
Он скрылся на кухне и вскоре вернулся со стаканом крепкого чая и тарелкой, на которой ароматной горкой возвышалась жареная картошка, увенчанная двумя толстыми, разбухшими сардельками.
- На вот, поешь, - сказал он, ставя тарелку на тумбочку. - А я ушел. Все. Пока.
Он хлопнул входной дверью и закрыл ее на два оборота ключа. Петр остался один. Взглянув на принесенную доктором еду, он внезапно почувствовал такой острый голод, что чуть было не захлебнулся собственной слюной. В считанные минуты он съел все, потом в блаженстве растянулся в постели и крепко заснул.
Проснулся он уже утром. Яркий солнечный луч бил ему прямо в глаза. Он невольно зажмурился. Вновь открыв глаза, он видел улыбающегося доктора. На изможденном лице Петра невольно скользнула ответная улыбка.
- Так-то лучше, - кивнул доктор. - Больной идет на поправку, а это значит, что не зря меня шесть лет в мединституте знаниями накачивали. Ну как, мужик, настроение? Все еще хандришь, или готов к новым трудовым свершениям?
Петру, действительно, стало лучше. Этой ночью он впервые за прошедшую неделю как следует выспался: это было не полуобморочное состояние человека, находящегося на грани между жизнью и смертью, а нормальный, крепкий, здоровый сон человека выздоравливающего. Пропало и вчерашнее раздражение.
- Извини, - сказал он, - я вчера сболтнул лишнее. Спасибо тебе.
- Лучше поздно, чем никогда, - весело отозвался доктор. - Ладно, забыто. Голоден?
- Как волк, - невольно вырвалось у Петра. Он, действительно, чувствовал себя так, словно готов был сейчас проглотить целого быка.
Доктор рассмеялся.
- Обожаю голодных людей. Голодный - значит здоровый. Ладно, лежи, сейчас чего-нибудь сварганю.
Они позавтракали.
- Водки не предлагаю, - подытожил трапезу доктор. - Рано тебе еще, на ноги сначала встань. Да и сам я в последнее время все больше в трезвенниках хожу - не до нее, проклятой, будь она трижды неладна. И курить я тебе не дам. С таким бронхитом тебе вообще лучше забыть об этом дерьме, понял?
Странно: ни пить, ни курить у Петра желания не было.
- А теперь давай о деле, - продолжал доктор.
- О каком еще деле?
- Сейчас узнаешь. - Доктор с минуту чесал в затылке. - Понимаешь, мужик, какая странная история с тобой приключилась. С тем, что у тебя полная потеря памяти, я еще как-то могу смириться - как-никак, а такие случаи науке известны. Странно здесь другое. Я никак не могу понять, что же послужило причиной твоей амнезии?
Петр дотронулся рукой до своего затылка.
- Рана на голове, - пояснил он. - В драке, видно, кто-то шарахнул меня по темечку. Вот память и выключилась.
- Да слышал я эту твою легенду о какой-то мифической драке, - махнул рукой доктор, - от твоих же корешей по бомжатнику и слышал. Не то все это, не то. Понимаешь, рана твоя на голове пустяковая, даже и не рана это вовсе, а так, царапина, ссадина. От таких царапин людям память не отшибает. Нет, здесь что-то другое.
Петр почувствовал сильное смятение. Он давно уже оставил попытки установить истину о своем прошлом, понимая, что без посторонней помощи все равно ничего не добьется, но сейчас… Сейчас доктор, может быть, сам того не ведая, затронул самую потаенную, наиболее глубоко запрятанную струнку в его душе, которая вдруг зазвенела, заныла, задребезжала… Он вдруг понял: не может человек жить без своего прошлого. Не может . Потому и запил он, и в бродяги попал поэтому, и с жизнью своей кончать хотел - и все из-за того, что не было у него корней в этой жизни, корней, уходящих в прошлое, прочно удерживающих человека на плаву, служащих опорой в трудную минуту, питающих душу целительными токами матери-земли.
Он приподнялся на локте и впился взглядом в бородатое лицо своего собеседника.
- Не береди рану, доктор, - прошептал он, - говори что знаешь. Не томи.
Тот кивнул.
- О том и речь. Хотя знаю я, честно говоря, не много. Можно сказать, почти ничего. Что касается твоей амнезии, то тут я в тупике. Дело сейчас не в ней. Я тут, понимаешь ли, осмотрел тебя, пока ты в беспамятстве валялся. Вспомнилось мне тогда, что жаловался ты на боль в боку. А от деда Евсея слышал о твоей непутевой истории и якобы полученной тобою ножевой ране во время какой-то пьяной драки. Вот и решил взглянуть: как-никак, а я все-таки хирург, и притом неплохой, заметь.
- Ну и?.. - не выдержал Петр.
- Да никакая это не ножевая рана.
Петр выпучил глаза.
- Как так не ножевая?..
- Да так. Я ножевых ран на своем веку знаешь сколько повидал? Не счесть. Я ведь в Чечне врачевал, когда там заварушка случилась, в полевом госпитале. Так вот, брюхо тебе вспорол не нож пьяного собутыльника, а скальпель опытного хирурга. Именно опытного, уж я-то руку своего собрата по ремеслу в миг узнаю. Вот только зашили тебя наспех, неаккуратно, словно торопились шибко. Потому и беспокоит тебя твой бок.
У Петра голова шла кругом. Так, значит, память сыграла с ним злую шутку? Теперь он уже совсем ничего не понимал: как, каким образом он вообще мог вспомнить то, чего с ним никогда не было?
Доктор продолжал, в упор глядя на Петра:
- А теперь, мужик, после всего, что я тебе сообщил, подумай и скажи: никаких проблесков, озарений или чего-нибудь подобного мои слова в твоей непутевой башке не вызвали? Ведь все, что ты якобы вспомнил до сего момента, - откровенная туфта. Истина-то, она глубже зарыта, понимаешь?
Петр с минуту молчал. Потом медленно покачал головой.
- Ни-че-го. Полная пустота. Абсолютный ноль.
- Этого я и боялся.
Доктор машинально закурил, потом, спохватившись, затушил сигарету.
- Извини, забылся…
Он прошелся по комнате, запустив руки в свою густую шевелюру. Затем остановился напротив кровати, где лежал больной.
- Но и это еще не все, мужик.
Петр усмехнулся, хотя в глубине души ощущал приступ все возрастающей тревоги.
- Что, еще один сюрприз приготовил?
- Сюрприз не сюрприз, а некоторое наблюдение имеется. Словом, когда ты тут в отключке лежал, то в бреду такое нес, что я, сказать по чести, решил было, что нахожусь не иначе как на ученом совете где-нибудь в Академии Наук или, на худой конец, на совещании совета директоров какой-нибудь шибко продвинутой компании. Я тут даже кое-что записал… Вот, например: слово "франчайзинг" тебе ничего не говорит?
Лицо Петра дрогнуло.
- Так-так, - кивнул доктор, уловив реакцию собеседника. - Значит, мы на правильном пути. Вот и выходит, что личность ты весьма и весьма темная. Я бы сказал, загадочная личность. И в бомжи ты попал явно случайно.
- Кто же я? - в отчаянии спросил Петр.
- Это ты у меня спрашиваешь? - усмехнулся доктор. - Ладно, давай пока поставим точку. У меня тут один план есть. Если все будет о'кей, надеюсь, многое тогда прояснится.
- Что еще за план?
- А план следующий. Еще денька два-три ты здесь прокантуешься, пока силенок не поднаберешься, а потом я тебя к себе в отделение положу. Просветим тебя, снимочки кое-какие сделаем, ультразвуковую диагностику проведем, а заодно и котелок твой проверим, - словом, устроим тебе проверочку по полной программе. Может, ты шпион какой-нибудь, а? - Доктор хитро подмигнул. - И заслан ты сюда, в наш город, для сбора секретной информации стратегического характера. Ладно, шутки в сторону. Согласен на мой план?
Петр кивнул. Он почему-то чувствовал полное доверие к этому чудному человеку.
- А заодно и подлечим тебя. Негоже такому здоровому парню по больничным койкам валяться.
Глава восьмая
Доктор не обманул: в городской клинике Петра проверили по полной программе. На следующий день после окончания обследования доктор отвез Петра к себе на квартиру.
Было начало ноября, однако снегу уже навалило предостаточно, да и морозы стояли под пятнадцать-двадцать градусов; в этих местах зима начиналась рано и как-то сразу, без предупреждения.
Доктор был мрачен и все время молчал, на вопросы отвечал односложно и часто невпопад. О результатах обследования Петру он пока еще ничего не сообщил. Не рискнул. То, что он узнал, походило на самый настоящий кошмар.
Однако не сообщить он не мог. И этот ответственный момент настал.
- Долго будешь меня томить? - нетерпеливо спросил Петр, когда они снова оказались в гостеприимном жилище доктора. - Вижу, что дело хреново, так выложи все разом - и делу конец.
- Уверен? - коротко бросил доктор, полуобернувшись.
- Уверен.
- Тогда слушай, - решился наконец доктор. - Только предупреждаю: то, что ты сейчас услышишь, превосходит самые страшные твои ожидания.
- Я должен знать правду, - решительно заявил Петр.
- Правду так правду. Понимаешь ли, дело в том… словом, просветил я твои потроха на рентгене и обнаружил, что у тебя…
- Ну?!
- …только одна почка!
- Погоди, погоди, что-то я в толк не возьму, - забормотал Петр, обалдело уставившись на собеседника. - Что значит - одна? Как это так - одна? А вторая где же?
- Вырезали ее у тебя, вот где! - выпалил доктор.
Петр почувствовал, что задыхается - словно кто-то наступил на шланг, который подает кислород к его легким.
- Чего ты мелешь, а? Как это - вырезали?! - выдавил он из себя.
Доктор уже обрел уверенность.
- Тот шов у тебя на боку - не от ножевой раны, а от тонкой хирургической операции, цель которой - удаление почки. Слышал что-нибудь о трансплантации органов? - Петр машинально кивнул. - Насколько я хоть что-то понимаю во всей этой дерьмовой истории, какому-то богатому ублюдку понадобилась здоровая почка. Твоя почка. И он ее получил. И здравствует теперь, подонок, с твоей почкой, и будет здравствовать еще лет пятьдесят, поскольку здоровья в тебе как у быка-трехлетка. Знали ведь, кого в доноры взять, знали, мерзавцы!
Петр слушал, раскрыв рот и выпучив глаза. Все, что он только что услышал, не укладывалось у него в мозгу. Не хотело укладываться.
- Да как же это, а? Вот так запросто взяли - и вырезали? Так что ли получается? Да это же… это же…
- Успокойся, мужик. - Доктор положил ему руку на плечо. - Не все так плохо, как ты думаешь. Да хрен с ней, с этой почкой. И с одной люди живут, и горя не знают. Забудь. Почку ты все равно не вернешь.
- Забыть? Забыть?!
- Ладно, не паникуй. Насчет забыть, это я, конечно, чушь сморозил. Но жить-то все-таки как-то надо, так ведь? Так. Возьми себя в руки, и давай потолкуем. Дело-то здесь не только в почке. Сейчас нам нужно думать о другом. О другом, понимаешь. О том, что было потом.
- Потом?
- Именно. Потом, после операции. После того, как тебя лишили части твоего организма. И если честно, то меня удивляет, что тебя вообще оставили в живых: мертвые, как известно, молчат. А им, я думаю, огласка была совершенно ни к чему. Однако ты жив. Отсюда вопрос: кто еще молчит кроме мертвых? Отвечаю: те, кто ничего не помнит. Улавливаешь, куда я клоню?
Петр в упор, не мигая, смотрел на доктора.
- Они выключили мою память, - прошептал он.
- Похоже на то, - кивнул доктор. - Я бы сказал: не выключили, а заблокировали. Кстати, исследования твоей черепушки дали именно такой результат: у тебя там такой сумбур творится, что… - он развел руками. - Наш энцефаллограф аж задымил, когда мы тебя электродами обложили. Словом, все, что с тобой было до сентября, в твоей голове не зафиксировано. Мертвая зона, так сказать, прямо по Стивену Кингу. Белый лист бумаги - ни точки, ни запятой, ни тире; полный провал: даже детство, и то выпало напрочь, как будто его и не было вовсе.
- Та-ак, - протянул Петр, сдвинув брови, - выходит, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю? Так, что ли?
- Выпить хочешь? - внезапно предложил доктор. - По сто пятьдесят? Для поддержания духа, а? А то что-то меня трясет всего.
Петр кивнул. Доктор налил по полстакана водки; они молча выпили.
- Не знаю, - сказал он, - кто ты на самом деле - тот ли, кто обозначен в твоем паспорте, который, возможно, липовый, или кто-то другой… - он пожал плечами. - Не знаю. Возможно, к Петру Суханову ты, действительно, никакого отношения не имеешь.
- Надеюсь, что так.
- Надеешься?
- Именно. Не нравится мне этот тип, а особенно его пьяница-жена. Бр-р!..
Доктор вдруг встрепенулся.
- Кстати, кто такая Лариса? - быстро спросил он, в упор глядя на Петра.
Тот вздрогнул, как от удара током.
- Н… не знаю… не помню. - Он отчаянно замотал головой. - Хоть убей, не помню! А она что, из… из этой… из прошлой моей жизни, да?
- Мне-то откуда знать! Я ж все-таки не ясновидящий. Просто в бреду ты неоднократно называл ее имя, вот я и решил, так сказать, прозондировать.