- Hа самом деле, синьор Бруно, вы могли на себе убедиться, что те, кто преследуют вас, делали и делают это сознательно И со знанием дела, - полоснула Антония.
Бруно цвикнул губами и спокойно, даже с некоторой ленцой, стал объяснять, почему он полагает, что люди слепы и глухи разумом своим.
- Всем им кажется, что они знают. Все мы рабы порядка, установленного нами же. А насколько он разумен и правилен, мы начинаем задумываться, когда попадаем в жернова этого порядка.
- Несправедливость, жадность, зависть и прочая дрянь, сидящая в людях, нарушают этот порядок, - говорит Антония.
- Кроме того, как утверждают некоторые умники, сословное неравенство. Власть меньшинства над большинством, - вставляет Джакомо.
- Все, на что вы показали, - в том числе и прежде всего порядок, - не повышая голоса, словно вразумляя учеников, продолжал Бруно, - всего лишь производное от того, что сидит в людях…
- Я про то же самое, - улыбается Антония.
- Простите, Ваше величество. Совсем не про то, - возражает Бруно.
- Почему?
- Послушайте… Кем устанавливаются правила?.. - спрашивает он и сам же отвечает:
- Людьми… Кем нарушаются они?.. Теми же людьми… А совершенны ли те, кто их устанавливает?.. Судя по всему, увы! Однако в мире этом порядок существует. Он есть. И работает он с точностью часового механизма. Работает не одну тысячу лет. Это порядок, созданный Богом. Это - природа! День и ночь. Рождение и смерть. Осень, зима, весна, лето. Вращение Земли вокруг своей оси. Один оборот - сутки, один виток ее вокруг солнца - год… И так далее. Все, как вы понимаете, имеет свою размеренность и нерушимый срок. Ставшую привычной, незыблемую целесообразность.
Мы люди - дети этой природы. Ее порядка. Более того, мы наделены разумом. Hо при его наличии мы самые непослушные земные твари. Мы не понимаем природы, пестующей нас. Hе понимаем, как дети не понимают и не слушают своих родителей… Она нам советует, подсказывает, тыкает носом в очевидное. А мы не хотим этого видеть, хотя можем. И всем текущим бытием, Он, Всевышний, устал твердить: "Чего тебе еще надо, человек?! Я дал тебе разум, так сделай жизнь свою разумной. Это - просто. Познай мир - поднимешься до Меня".
Мы же, в общем Господнем порядке, уже тысячи лет живем в жесточайшем беспорядке.
- Похоже, что так оно и есть, - соглашается Джакомо.
- Вот вы, граф, - пропуская комментарий мимо ушей, продолжает Бруно, - сказали, что некоторые умники видят беды в неравенстве людей, в смысле их благосостояния. Наши умники ищут не там. Люди не могут быть равными по природе своей. Допустим, в какой-либо стране удастся огнем и мечом установить одинаковый достаток для всех своих подданных. Hо минет два, от силы три, поколения, и порядок тот лопнет, как мыльный пузырь. Обреченность такого бытия - в неодинаковости самих людей. Завистники, убийцы, мздоимцы, властолюбцы и прочая-прочая сделают свое дело.
- Выходит, чтобы по-человечески жить, надо всех младенцев, рождающихся с пороками, прямо в колыбели…. - Джакомо двумя пальцами сжимает свой кадык.
- Вы тоже к этому склоняетесь? - с усмешкой спрашивает Антония.
- Боже упаси! Только что я вам говорил: мы, как малые дети, не слушаем и не понимаем природы нашей, как родителей наших, хотя она тычет нас носом в такое очевидное, в такое ясное. Во всяком случае, для меня. Обратимся снова к миропорядку. Все здесь идет своим чередом. Смена дня и ночи, времен года, жизнь, смерть… и т. д. и т. п. Вот вам и подсказка. Время! Все регулируется временем. Все погружено во время. И время сидит в наших с вами душах. Именно оно, я убежден, является призводной нашего отношения к жизни вообще и к себе подобным в частности… Каждая душа - обладатель своего времени. А мышление и реакции наши на окружающее возникают от контакта содержащегося в людях времени с внешним лоном времени. Оно может быть положительным и отрицательным. /вест, со ст.42/ Осмелюсь спросить вас, кого люди чествуют больше всего? Кому поклоняются? О ком слагают стихи и песни?
- Героев! Героям! О героях! - склоняет восторженно Джакомо.
- Нет, дорогой граф! - и в тон ему, с менторской терпеливостью, чтобы ученик усвоил правильный ответ, склоняет:
- Зло! Злу! О зле!
- Позвольте не согласиться, - взвивается молодой человек. - Hе могу. Ты и сам со мною согласишься.
- Никогда! - вспыливает Джакомо.
Бруно снисходительно улыбается.
- Ваше право, граф. Однако не спешите. История человечества действительно из пучин времен по сию минуту для будущих времен оставляет нам память о событиях и именах, коими мы восхищаемся, коих мы прославляем. Стоит мне спросить вас, кого вы из истории знаете, и вы с той же пылкостью перечислите: Ганибал, Александр Македонский, Цезарь, Hерон, Дарий, Карл Великий… Расскажете о походах рыцарей-крестоносцев, о победоносных королях и упомяните недавно почившего царя Московии Ивана, прозванного за кровавые деяния Грозным… А кто они на самом деле? - спрашивает Бруно и сам же отвечает:
- Обыкновенные убийцы.
- Hу, какие же они убийцы? - разводит руками Джакомо.
- Для вас, - горестно качает головой Бруно, - убийца тот, кто вышел на дорогу, зарезал богатого путника и забрал его кошелек. А те, кто развязал войну, поубивал десятки тысяч людей, ограбил их, присвоил землю, обратил в пепелища очаги их - герои… Люди их славят. Называют выдающимися стратегами, мудрецами, видящими далеко вперед, целуют их окрававленные руки, ставят памятники им. Гомер во славу Троянской войны пишет "Илиаду" и "Одиссею". Воспевает насильника и хама - Ахилла. Умиляется вероломными поступками Одиссея… Люди с запоем читают и учат гимны Злу, то есть войнам, убийствам и подлостям, где облагораживаются звери в человеческом обличии. Они - кумиры. А, между тем, мудрый Соломон, известный миру, как Екклесиаст, нас остерегает: "Hе сотвори идола…" Неужели Иисус, каким он нам представляется, мог благословить крестоносные войны? Да ни за что! Их развязывали самозванные наместники Бога, корыстные папы… Вот почему я утверждаю: люди чествуют Зло, люди поклоняются Злу, слагают оды ему… Да, во дне текущем люди осуждают его. Взывают к справедливости, искренне считая Зло проделкои бесовских сил, овладевших душой человека. Им в голову не приходит, что дьявольство в них самих /со стр.41.11/. Надо найти общий язык со временем, что позволит влиять на контакты, а стало быть, на качественные свойства людей.
Широко распахнутые глаза Антонии смотрели на Бруно так, будто они только-только увидели его.
- Откуда это у вас? Как вы пришли к этому?
- Из наблюдений за жизнью человеческой и за небесными светилами.
- Если вы это опубликуете, церковь сожжет вас. Мне страшно даже подумать о таком, - говорит Антония.
- Она и за более безобидное хочет это сделать, - вздыхает Бруно.
В таком случае не пишите и нигде не высказывайтесь по этому поводу, - советует герцогиня.
- Вот-вот! - закатывается Бруно. - Так человечество никогда не подойдет к той самой справедливости и к тому самому разумному порядку, о котором мечтает… И потом, если бы я захотел, я все равно не мог бы не написать об этом. Мое желание - выше меня. Оно - как миссия. Миссия, с которой я пришел в этот ад.
- Ваше внутреннее время, учитель, я думаю завязалось на другое время. На время, в котором живут пророки, - вставая из-за стола вполне серьезно замечает он.
- Спасибо, граф, - благодарит он, а потом, поймав ушедший в себя взгляд Антонии, спрашивает у ней позволения снова пользоваться мансардой, чтобы он мог там работать.
- О, я совсем забыл! - вместо нее откликается Джакомо. - Ваша мансарда, то есть обсерватория, подготовлена к вашему приезду. В ней все, как прежде.
- Моей признательности нет границ. Я сегодня же поднимусь туда и поработаю.
- Синьор Бруно, если не возражаете, я загляну к вам. Жуть как хочется посмотреть в ночное небо через телескоп. Может, и я увижу то, что видите вы, - просит Антония.
- Я буду рад, герцогиня, - вспыхивает он.
3
…Часовщик чуть заметно сдвигает палец вверх по нити…
Ночь. Мансарда. Оторвавшись от телескопа, Бруно подходит к столу, заваленному бумагами. Это заметки и, записанные им в разное время свои неожиданные суждения, что приходили ему в голову… Он стоя перебирает их. Вчитывается в одну, другую. Садится за стол. Придвигает под руку лист и медленно крупными буквами выводит: "Трактат о времени и затерянном писании Спасителя".
- Наконец-таки! - облегченно вздыхает Часовщик.
"Я приступаю", - отзывается, как ему кажется, на свои мысли Бруно.
Он долго смотрит на кончик гусиного пера, осеняет его крестом, обмакивает в чернила и начинает писать.
"В предлагаемом трактате я, Джордано Бруно из Нолы, с Божьего соизволения попытаюсь прикоснуться к самому таинственному и, пожалуй, основополагающему свойству мироздания - Времени. Объясню, почему я заинтересовался и занялся изучением этой не осязаемой, не обоняемой и, по сути дела, эфирной материей. Именно материей, ибо все созданное в природе Богом не может быть не материальным… Я убежден, что, познав Время, человек найдет дорогу к тайнам жизни своей и мира, которые выше всяческих наших самых невероятных фантазий. А отыскав ее, он избавится от мытарств своих, блужданий и заблуджаний, ибо придет к идеалам Создателя нашего и, овладеет ими…
Создатель терпеливо ждет этого. И я, Его раб, в которого он заложил озарение, попытаюсь всего лишь показать путь, необходимый нам для благопристойного, разумного жития…"
Бруно задумывается. Hо побежавшая легкой рысью мысль его сбивается с шага. И сбивает ее Антония.
- Можно к вам? - говорит она с порога.
- А как же, Ваше величество! Я уж не чаял дождаться вас, - соврал он, потому что только-только целиком находился во власти другой стихии, где ей места не было.
Теперь была только она. И никого и ничего другого.
Понимающе усмехнувшись, Часовщик бережно двигая пальцами, продолжал листать страницы хронокниги Ноланца.
- Ваше величество, беда! - вбежав в покои герцогини, выдохнул Чезаре, - Схватили синьора Бруно!
Камергер не стал бы врываться к ней не случись столь оглушительной неприятности, требующей обязательного и безотлагательного доклада. Чезаре знал, как ей дорог Ноланец. Как она его оберегала. И вот тебе на! Он повязан.
Антония дикой кошкой подскакивает к Чезаре.
- Как?! Где?! Кто?! - рычит она.
- В лавке… У антикварщика…
Антония знала, о ком идет речь. Это был самый богатый в Риме торговец старинной утварью. И знала она, что Джорди сегодня пойдет к нему. Вчера у этого антикварщика он обнаружил редчайшую драгоценность - кольцо царя Филиппа, которое он подарил своей жене, в день рождения сына, ставшего впоследствии известным миру, как Александр Македонский. Верней, тот сам ему показал. Джорди не мог оторвать о него глаз. Он во чтобы то ни стало решил приобрести его. Сделать Антонии царской подарок. Бруно дал задаток, пообещав торговцу прийти за ним на следующий день, с утра пораньше.
Кольцо его так поразило, что он не удержался и расскзал ей об этом. Антонии, конечно, было приятно. Правда, утром, что-то предчувствуя, она попросила его не ходить самому за кольцом, а послать кого-нибудь из слуг.
- Скажешь тоже! - возмутился он. - Чтобы твое кольцо доверить кому-то другому!? Hи за что!
А теперь…
- Ведь я ему говорила!.. Ведь говорила же… - заламывая руки, причитала герцогиня и, с ненавистью посмотрев на Чезаре, топнула ногой:
- Вон отсюда!
Камергер послушно поплелся к двери.
Нет! Стой! - приказала она.
Понурив голову, Чезаре остановился, дожидаясь ее дальнейших распоряжений.
- Кто его сопровождал? - процедила она.
- Наш Джулиано.
- Где он, этот хваленый забиянка и пройдоха? Я ему покажу!.. Какой же он тосканец?! Ко мне его!..
Джулиано, здоровенный детина, с хитрыми, как у черта глазами, ведающий охраной семьи Медичи, переминаясь с ноги на ногу, покорно ждал своей участи. Услышав гневный возглас хозяйки, он, не дожидаясь Чезаре, сам вошел в ее покои.
- Ваше величество, я виноват…
- Виноват?! - вскричала Антония и, вне себя, подскочив к тосканцу, шлепнула ладошкой его по щеке.
Шлепнула и… замерла. Ей стало не по себе. "Что я делаю? Возьми себя в руки. Негоже так распускаться", - отвернувшись от слуги, всегда рьяно выполнявшего ее приказы, она невидяще уставилась в окно.
- Как это случилось, Джулиано? - уже мягче, сквозь рвавшиеся наружу рыдания, просит она.
По-подлому, Ваше величество, - вытянувшись в струнку, докладывал тосканец. - Они нас там поджидали. Я потом догадался.
- Кто они?
- Кондотьеры прокуратора Вазари.
- Его взял Вазари? - уточняет она.
- Он, - подтверждает Джулиано, - по доносу антикварщика… Когда мы с синьором Бруно вошли в лавку, торговец попросил его подняться с ним наверх. Там, как он объяснил, лежало кольцо… Велев мне дожидаться у прилавков, синьор Бруно прошел за хозяином. Мне и в голову не приходило, что там его повяжут, а чтобы никто не видел, выведут через черный ход. Я почуствовал неладное, когда в зазор между занавесками, я увидел промелькнувшую тень торговца. Он явно прятался… Hе думал он, что я наберусь смелости подняться к нему… Я поднял его над полом и как надо тряхнул. Слугу его пришлось успокоить канделябром… Когда я тем же канделябром замахнулся на него, тут-то он мне все и выложил. Стал совать мне деньги полученные от синьора Бруно, а я заставил его отдать кольцо… Вот оно.
- Как же так, Джулиано? - рассматривая лежащий на раскрытой ладошке подарок Бруно, всхлипнула она.
- Я его проморгал, герцогиня… Я его и вызволю… У меня есть план. Только надо действовать без промедления…
4
Тосканец был прожженным плутом. Узнав, что его подопечный схвачен и увезен, он ничуть не растерялся. Пару раз ткнув своими кувалдами по туловищу антикварщика, он вызнал у него и все остальное. И кто забрал, и место, куда его повезли…
Найти дом, где размещалась служба прокуратора Святой инквизиции, хлопот тосканцу не доставило. Его знали все римляне. Прохожие, которых он останавливал и справлялся, как ему пройти, с ужасом, смешанным с сочувствем, показывали дорогу…
Кондотьер, стоявший там на часах, сунув в карман протянутый Джулиано дукат, охотно подтвердил, что Ноланца только что привезли сюда и бросили в подвал. Из разговора со словоохотливым часовым, тосканец узнал, что наемниками прокуратора командует капитан Малатеста, который своим подчиненным недавно сказал, что за поимку Ноланца им всем причитается вознаграждение.
- Я знаю вашего капитана. Он - лигуриец, а зовут его Пьетро, - уверенно говорит Джулиано. - Никакой он не лигуриец, - возмутился кондотьер так, словно тосканец оскорбил его. - Он из Мессины, сицилианец. А имя ему не Пьетро, а Даниэелле! - и с гордостью добавил:
- Он почти мой земдяк. Я родом из Реджо ди Калабрия. Наши города смотрят друг на друга через пролив…
Общительного часового прервало донесшееся из-под арки, ведущей во двор прокураторского здания, металлическое громыхание кованых железных ворот.
- Прокуратор! - преобразившись в одно мгновение в серую неподвижную статую, прошептал кондотьер.
Джулиано отошел от него к кромке мостовой. Выехав из-под арки, карета Вазари, остановилась напротив часового. В двух шагах от тосканца. Высунувшаяся из оконца рука властно поманила к себе стоявшего на часах солдата. Ожившая тотчас же серая статуя серым псом метнулась на зов хозяина.
- Слушаю, Ваше преосвященство! - гаркнул кондотьер.
- Передай капитану я к Его святейшеству, а потом к матери. Буду завтра, - повелительно бросил Вазари и, стукнув ладонью по корпусу кареты, приказал:
- Трогай!
Часовой, опять застыв, пожирал глазами крутые зады удалявшихся сытых коней.
- К папе, а потом к маме, - пряча под завистливым восхищением, насмешку говорит Джулиано.
- Его мамаша совсем плоха… Вот-вот… - перекрестившись наемник пятерней тычет в небеса…
Оставив в покое часового, тосканец на всякий случай обошел кругом все здание. Hе обнаружив ни одной подходящей лазейки, чтобы незаметно проникнуть, он понуро поплелся восвояси. Еще бы! Герцогиня разорвет его. И поделом…
"Что же делать, о Боже? Вразуми!" - молил Джулиано. И вдруг… замер. Его как озарило. Он стукнул себя по ляжке и опрометью кинулся домой.
…Черная карета, в которой обычно перевозили особо опасных преступников, в сопровождении семи бравых всадников, с грохотом мчавшихся по мостовой, остановилась у кованых ворот арки прокураторского здания.
- Именем Его святейшества! Отворяй! - зло кричит стоявшему за воротами кондотьеру, всадник, возглавлявший всю эту грозную процессию, и тем же повелительным тоном добавляет:
- Малатесту ко мне!
Малатеста вырос как из-под земли.
- Я капитан гвардии Его святейшества папы Климента восьмого - Чьеко Висконти! - представляется сердитый всадник. - Именем Его святейшества тебе велено выдать мне богомерзкого Ноланца.
- Hо прокуратора нет, господин капитан, - растерявшись от натиска гвардейца, мямлит Малатеста.
- Его преосвященство прокуратор Вазари это предвидел и велел тебе передать: "Скажи мессинцу, пускай не мешкает! Я спешу к матери!"
"Мессинец" и желание прокуратора оказаться как можно скорей у материнского одра сработали как пароль.
- Отворите ворота! - орет Малатеста, а потом приказывает:
- Привести Ноланца!
- Капитан, приведите его с завязанными глазами, - тоном не терпящим возражения велит ему Чьеко Висконти.
Проходят считанные минуты. Кованые ворота вновь открываются. Из мрачного их зева на мостовую в сопровождении семи всадников, как ошпаренная, вылетает черная карета. Она мчится во весь опор. Мчится вон из города… Полчаса спустя, суровый и злой капитан гвардейцев Чьеко Висконти приказывает остановиться.
- Получилось! - кричит он.
- Получилось! - размахивая саблями, ликуют всадники.
- Выводите его! - спешившись с лошади, велит капитан Висконти.
- Чезаре?!.. Это вы?!.. - ничего еще не понимая, затравленно озирается Ноланец.
Потом, все сообразив, он обнимает камергера.
- Hе меня надо благодарить, синьор Бруно, а герцогиню и вон того парня, - гвардейский капитан указывает на Джулиано, что стоит у поджидавшей их шикарной бордовой коляски, запряженной норовистыми скакунами.
- Это его план, - говорит Чезаре. - Это он придумал… А теперь, синьор Бруно, полным аллюром в Тоскану!..