По ступенькам взбирался тот, кто не так давно, по повелению покойного Козимо Первого и с помощью супруги дожа, отбил Джорди у венецианского прокуратора. Это был Роберто Беллармино. Вслед за ним так же по-хозяйски чинно поднимались два известных в Неаполе богача, представлявших Синьорию Кампании. Бруно, невольно дернувшись, тянется к вышагивающему впереди Роберто. Он делает это непроизвольно, а в голове мелькает тревожная мысль: "Почему Джакомо ни словом не обмолвился, кто папский легат в Кампании?". И ему вдруг ясно-ясно припомнились слова Джакомо: "… под давлением подлеца-легата Синьория приняла решение…". Значит, Риму его выдает Беллармино.
Джорди пытается затаиться за спинами солдат, но Беллармино уже заметил его.
- Здравствуй, Ноланец! - с подчеркнутым высокомерием приветствует он.
- Здравствуйте, Ваше преосвященство.
- Дофилософствовался! Возомнил себя знатоком Божьего мира! Совсем захулил святую церковь! - декламативно, словно читая Горация, произносит он.
Джорди опускает голову.
- Что-то ты очень бледен, Ноланец, - продолжая подниматься вверх по лестнице, замечает легат.
И Джорди осеняет.
- Ваше преосвященство, мне очень плохо, - кричит он ему вдогонку. - После завтрака меня выворачивает и жуть как режет живот. Просто нет мочи.
- Отведите его в уборную, - брезгливо передернув плечами, распоряжается легат.
И тут над самым ухом Джорди слышит шепот старшего по конвою: "Спасибо".
… Уже в дороге, под дробный стук копыт во весь опор скачущих коней, Джорди, вспоминая этот момент, гадал: "Кого благодарил стражник? Легата или меня?"
Глава четвертая
АНТОНИЯ
1
Часовщик перебирает нить дальше. Hа экране небольшая, хорошо обставленная комната. Танцующей Шивой мерцает бронзовый канделябр. Hа широкой кровати лежит Бруно. Восковое лицо, на котором трепещут отсветы желтых язычков свеч, сливается с белой подушкой. В кресле у канделябра осоловелыми от бессонницы глазами за действиями врача наблюдает Антония. Hа краю кровати, рядом с Джорди, сидит лекарь. Рука его на пульсе больного.
Поразительно, Ваше величество! - наконец говорит он. - Такое в моей практике впервые. Чтобы выкарабкаться из столь ужасной пневмонии, нужно было чудо, - старик-лекарь поднимает руку вверх, - опасность позади. Он будет жить. Расшторивайте окна. Пусть будет светло. Пусть будет много солнца. Скозняков не надо. Форточку, однако, старайтесь открывать почаще. Для него свежий воздух сейчас лучше любого снадобья.
Собрав саквояж, врач удаляется. Антония раздвигает портьеры. Море солнечного, по-весеннему радостного света заполняет комнату. Она смотрит на спящего Бруно. Hа лбу его легкая испарина. Антония полотенцем утирает ее и замечает, что щеки больного, чего не видно было при колеблющихся огнях свеч, заметно порозовели. Она прижимается лицом к выпрастанной из-под одеяла его ладони. Трется по ней носом и губами. Из глаз бегут слезы.
- Слава тебе, о великий Боже! - горячо шепчет Антония. - Спасибо тебе. Ты вернул его.
А еще недавно… Хотя почему недавно?! Уже минул месяц. Целый месяц с двумя днями, когда он на ее глазах, хрипя и задыхаясь, рухнул на пол. Сначала, невидяще глядя перед собой, он сипло кричал кому-то, чтобы его отпустили. Просил не вязать руки. От кого-то увертываясь, он драл себя за горло, отдирая, впившиеся в него мертвой хваткой чьи-то невидимые пальцы…
Вошедшая к нему в комнату Антония, наверное, с минуту, а может и больше, стояла с раскрытым ртом. От представшего ее прямо-таки парализовало… Джорди, дико тараща глаза, в исподней рубашке волчком вертится посреди комнаты. Он с кем-то дерется. И не с одним. Их, судя по тому, как он бросается из стороны в сторону, много. В комнате же никого.
- Что с тобой, Джорди? - не имея сил сделать даже шаг вперед, выкрикивает она.
Он слышит ее голос. Он останавливается.
- Антония! - охваченный ужасом сипит он. - Беги! Беги, родная…
Руки его висят, как плети. Они дергаются в конвульсиях.
Наконец овладев собой, Антония бросается к нему. Она обнимает его.
- Бог ты мой! Ты же горишь, милый. Ты весь в огне.
Они жгут меня, Антония… Раскидай… Раскидай костер… Развяжи…
Она отпускает его. Она бежит к двери. И слышит она свой, рвущийся надрывами голос: "Все ко мне! Живо! Живо ко мне!"
От истошного ее вопля, погруженный в глубокий сон замок, заголосил, затопал, пошел ходуном. К ней отовсюду бежала дворня.
- Лекаря! Скорей лекаря, - в изнеможении выдыхает Антония.
Бруно на миг застывает, словно что начинает понимать, и вдруг, как подрубленный, падает на пол.
…Надо звать священника, Ваше величество. Четвертый день беспамятства. Он уже хрипит. Джорди ясно слышит этот глуховатый, хорошо знакомый ему, голос лекаря герцога Козимо. "Бедный герцог - отходит", - вяло думает он. Потом ему слышится горький женский всхлип. "Это Антония", - с тем же безразличием догадывается он.
Чезаре, - зовет она камергера, - Бруно умирает. Пошли за священником.
"Как это?! - вздрагивает он. - Это я умираю?!.." Он хочет растолкать сгрудившихся у кровати герцога людей и сказать, что врач ошибается. Hе он отходит, а герцог… А сил растолкать нет…
"Что это значит?" - в панике думает Джорди и открывает глаза…
Полумрак. Едко пахнет уксусом. Над головой чьи-то тени. В трепетном свете золоченного канделябра, застывшего изумленной Шивой, расплывается лицо Антонии. В глазах ее стоят слезы.
"Какие дивные глаза", - шепчет он.
- Что? Что вы сказали?! - наклоняется к нему лекарь.
- Антония…, зовет он.
- Я тут… Здесь я, милый, - отстраняя врача, отзывается она.
- Вижу…
Джорди кажется, что он улыбается ей.
- Как ты? - озабоченно спрашивает она.
- Что со мной?
- Воспаление легких…
Бруно прикрывает глаза. Значит, речь шла о нем. Умирает не герцог, а он. А память вернулась к нему перед тем, как испустить дух. Такое, как рассказывают и как ему самому приходилось наблюдать у одра отходящих, всегда бывает. Господь возвращает разум и речь, чтобы покаяться в грехах.
- Ваше величество, - зовет он Антонию.
- Я здесь, мой хороший, - не скрывая слез и никого не стесняясь, подсаживается она к нему.
- Священника не надо… Пусть лекарь возьмет Авиценну… Книга у герцога в кабинете… В ней есть рецепт… Я помню… Для больного с тяжелой формой воспаления легких нужна хлебная плесень… Из нее надо сделать настойку… Она лечит…
- Какая плесень, Джорди?! - Все будет хорошо и без нее, - успокаивает она, полагая, что Бруно бредит.
- Антония, я в полном рассудке. Книга Авиценны называется "Канон медицинской науки"… Как входишь в библиотеку, она слева, в третьем шкафу… Hа первой полке… Второй том справа… Можешь проверить…
Он нервничает и, чувствуя, что сознание вот-вот снова покинет его, изо всех сил выхрипывает:
- Сделай все так, как я сказал… Прикажи!.. И я останусь…
Голова его качнулась в сторону. Он замер.
- Лишился чувств, - нащупав пульс, определил врач. - Где "Канон Авиценны"? Я слышал о таком лекарстве.
Следуйте за мной, - Антония кинулась к дверям.
Она летела в библиотеку Козимо, не чувствуя ни ног, ни ступенек, ни самой себя. Ее несла туда появившаяся надежда. Несла с той же невесомостью, когда ровно четыре дня назад она, от переполнявшего ее счастья, не чувствуя ни ног, ни самой, себя летела отсюда в свои покои.
Это было перед самым рассветом. Во дворе, перебивая один другого, с восторженным азартом орали петухи.
Она летела никого не таясь. Ей было все равно, увидит кто ее из челяди такой понятно почему растрепанной и понятно почему сияющей, как звонкий хрусталь. Ей хотелось петь, в голос хохотать, всех тормошить. Она была пьяна. Она пригубила доселе неизведанного ею хмеля. О существовании такого забористо-дурманного напитка Антония и не подозревала. Слышала, конечно. Его называли любовью. Hо слышать - одно, а отведать - другое. Это не просто кувыркаться в экстазе в постели с мужчиной. Это совсем другое. Когда просто, тогда утешил желание, а потом - тоскливая пустота. Во всяком случае, с мужчинами, которых ей приходилось знать после Козимо, так и было. Она их быстро забывала. А тут Антония себя не узнавала. Ей не хотелось отрываться от Джорди. Нет, не отдаваться, а лежать рядом, смотреть на него, гладить, говорить разные нежности. Он для нее был одновременно и мужчиной, и ее дитятей. Правда, Антония порывалась уйти, ссылаясь на то, что ей будет совестно перед слугами, которые наверняка заметили, что она слишком припозднилась у Ноланца. Hо Джорди ни в какую не отпускал ее. Он носил Антонию по комнате. Hе давал одежд. Он хотел и хотел ее.
- Ноланец, папа прав, ты - дьявол. Дай тихо полежать рядом, - горячо шептала она, а самой жуть как хотелось и этого кружения по комнате, и ласковых слов, которыми он сдабривал свои поцелуи, и его ненасытного сладострастия.
Уже начало брезжить, когда Джорди сморил сон. Антония с величайшей осторожностью освободилась от его вдруг обмякших рук, на цыпочках подкралась к двери и выпорхнула вон.
Теплая вода разморила ее так, что она едва не уснула в ванной. И уснула бы. Если бы не Джорди. Он вскоре после ее ухода проснулся и, не обнаружив Антонии, ринулся к ней.
- Бесстыдник! - взвизгнула она.
- Ага, - не возражал он. - Hо я не могу без тебя. И не знаю, как мог все эти годы…
Присев на край ванны, Джорди, с жадным восхищением оглядывая Антонию, на тихих басах говорил что-то ласковое и ладонями водил по ее телу. А потом, обернув полотенцем и укутав халатом, унес в кровать.
Как они в ту звездную ночь оказались в объятиях друг друга, ни Бруно, ни Антония вспомнить не могли. Вышло все само собой. Стоя рядом с ним, она слышала его дрожь, словно кто в нем бил по струне. И та никак не могла уняться. От рокотка ее, сладко ноя, замирало сердце. Потом Джорди, неуклюже повернувшись, толкнул плечом телескоп, в который она смотрела. Окуляр ткнул ее в надбровицу. Антония инстинктивно отпрянув, ойкнула. Джорди дрожащими пальцами взял ее лицо. И…
Их тянуло друг к другу все эти долгие годы, что они не виделись.
- У меня не было дня, чтобы я не вспомнил то утро, когда ты в поисках Джакомо пришла ко мне, - говорил он.
И это была правда.
- Я помню… Я тоже думала о тебе, - уткнувшись носом в его под мышку, сказала она.
И это была правда. Хотя, бывая с другими мужчинами, она забывала о нем. Hо когда вернувшийся из Неаполя Джакомо сообщил, что завтра сюда подъедет Бруно, у нее екнуло сердце. Ей тогда показалось, что она о нем никогда не забывала и между ними уже давно что-то произошло, хотя ничего не было. Антония не находила себе места. Она не знала, чем занять себя, чтобы не думать о нем. И поняла она, что все эти годы ее связывала с ним невидимая нить, которая наконец сплелась в узел. Теперь они встретятся. И будет это завтра. А это - завтра - длиннее прожитых лет. Однако и в наступившем дне им не удалось встретиться.
…О карете не было ни слуха, ни духа. Джакомо, с полудня поглядывавший на часы, явно нервничал. Он бегал по комнатам, распекая попадавшихся ему на пути лакеев. По его расчетам, Ноланца уже должны были доставить сюда. Он позаботился о смене лошадей на их пути. Остановок нигде не должно было быть. "Неужели не удалось", - кусал он губы.
К трем часам дня Джакомо, забежав к Антонии, с порога со злым упреком крикнул:
- Ваш мерзавец Беллармино спутал все мои карты. Он все-таки уволок Ноланца к Климентию.
- В чем дело, граф? - холодно бросила Антония.
И тогда только он рассказал ей, что ездил в Неаполь, чтобы организовать побег Бруно из тюрьмы. А дабы не навлечь на себя никаких подозрений, покинул Неаполь раньше.
- Какие подозрения? - в недоумении вскинув брови, спросила герцогиня.
- Какие, какие?!.. - по-мальчишески встопорщился он. - Ваш козломордый Беллармино… Я хотел устроить все через него. Так он не то что отказал, а пригрозил: мол, если я буду продолжать просить кого за Ноланца, то его долг христианина и легата, доложить об этом папе и святой инквизициии. У него, дескать, приказ от Его святейшества, богова наместника, привезти еретика в Рим.
Поняв, в чем дело, Антония заставила Джакомо сесть рядом с собой.
- Козломордый - подлец. Я знаю, - смеясь сказала она. - Hо соблаговоли, граф, обо всем подробней.
Выслушав его, герцогиня, кипевшая негодованием не меньше Джакомо, тем не менее, взяв себя в руки, довольно здраво и спокойно рассудила:.
Джакомо, никаких оснований так изводить себя нет. Подумай и рассчитай. В десять он садится в приготовленный тобой экипаж… Так?
Джакомо угукает.
- От Неаполя до Флоренции с двумя заменами лошадей - шесть часов бега… Непредвиденное может быть? Колесо например сломалось.
- Hе должно быть, - бычится Джакомо.
- Hу, знаешь…, тянет Антония. - Вместе с тем, возьмем в расчет и это… В общем, сейчас пока три часа пополудни… Подождем еще с часика два.
- Подождем, - угрюмо соглашается он, порывисто поднимаясь с места.
Доводы Антонии несколько успокоили Джакомо. Действительно, в дороге все могло случиться. Покружив по комнате, Джакомо подошел к погруженной в свои мысли Антонии.
- Простите, герцогиня, - тоном провинившегося ребенка сказал он, поцеловав ее руку. - Я очень нервничаю…
- А я схожу с ума, - проговорила она вслед удалившемуся Джакомо.
…Карета подкатила к замку в пятом часу вечера, Джакомо поджидавший ее на площадке у парадного входа, срывающимся от спазма в горле голосом крикнул:
- Закрыть ворота!
Потом вполголоса, стоявшему рядом с ним камергеру, бросил:
- Чезаре, синьора Бруно проводите в мой кабинет.
Джорди, закутанный в плащ с накинутым по самые брови капюшоном, легко перепрыгивая ступеньки, взбегал к поджидавшему его камергеру.
Это был он. Антония узнала бы Ноланца, будь он трижды укутанным и перекутанным плащами. Узнала бы по двум запомнившимся ей характерным привычкам. Бруно ходил чуть выдвинув вперед правое плечо и имел манеру закидывать одну руку за спину. Как сейчас. Выпростал-таки из-под одежд руку.
Антония с трудом сдержалась, чтобы не выбежать ему навстречу. Затаившись в своем укрытии, она видела, как Бруно прошел в кабинет Джакомо, а несколько минут спустя они вместе вышли в холл, где Ноланца поджидал Чезаре.
- Да, учитель, - вспомнив что-то, Джакомо крикнул вслед спускавшемуся на первый этаж беглецу… - Вас хотела бы видеть Ее величество герцогиня Антония.
- Она здесь?! - радостно вскрикнув, он бросился было назад, но, спохватившись, остановился.
- Нет! - сказал он. - В таком виде? Перед ней? Hи за что! От меня воняет тюрьмой и потом.
И это Антония из своего укрытия видела и слышала. И от его искренней и непроизвольной реакции у ней захолонуло сердце.
2
…Разморенный горячей ванной и сытной едой, Джорди, прежде чем подняться к хозяевам, решил немного полежать. Лег и как провалился. Пришедший за ним Чезаре сколько его не тормошил, добудиться не смог.
Встретились они за завтраком.
- Вы стали еще красивей, Ваше величество, - прижался он губами к ее запястью.
- Спасибо, синьор Бруно. Однако, не могу не заметить, что и вас долгие скитания и тюрьма не обезобразили, - скользнув по нему холодновато-серыми глазами, отреагировала она.
- В яблочко! Время в нем как будто остановилось, - подхватывает Джакомо.
- Как будто, - усмехается Бруно.
- А с чего вы, синьор Бруно, так хмур? Плохо спалось? Чем то огорчены? - заинтересовалась вдруг Антония.
"Hу и ну!" - удивляется Бруно ее проницательности, подбирая про себя подходящее объяснение, чтобы, не соврав, уйти от прямого ответа.
- Он спал как убитый, - хохочет юный граф. - Я дважды посылал за ним Чезаре. Тот не мог его растолкать.
- Я спал хорошо, - улыбается Бруно.
- Что же в таком случае вас печалит? - не унимается Антония.
- Ничего, - бормочет Джорди, а порызмыслив, решил все-таки сказать. - Когда поднимался к вам в окно я видел, что закладывают карету. Hа дальний выезд… Вы уезжаете?
Произнесенное им "вы", прозвучало весьма хитро. Относилось оно и лично к Антонии, и одновременно к ней с Джакома. Он, конечно же, имел в виду ее.
- Я никуда не собираюсь, - потянувшись за бокалом вина, бесстрастно промолвила герцогиня.
- Это я отбываю, любезный синьор Бруно. В Венецию, - уточнил Джакомо. - Осмотрюсь, обговорю и пришлю за вами. В Венеции безопасней…
Джорди аж засветился. Это не ускользнуло от наблюдательной герцогини. И пока они завтракали. Антония то и дело ловила не себе его восторженные взгляды. Hе ускользнуло от нее и то, что он делал это, как ему казалось, с величайшей осторожностью… Hо кто и когда мог провести женщину?..
Отвлекая внимание Джакомо от проступившей на щеках Ноланца пунцовых вспышек радости, Антония попросила беглеца поведать, как его угораздило в тюрьму, и о подробностях побега.
Упрашивать себя Бруно не заставил. Рассказывал все без утайки и прикрас, не боясь перед своими слушателями показаться смешным и жалким в тех переделках, в какие ему приходилось попадать. Джакомо слушал его, забыв о завтраке. Антония тоже. Они, казалось, вместе с ним пережили и голод, и гонения, и побои… А когда он говорил о том моменте, как его по гравию волокла из Нолы лошадь, Джорди показалось, что у герцогини на глаза навернулись слезы. Джакомо смотрел на него с нескрываемым восхищением, как на героя. Совсем еще юноша. Мир для него пока розов…
Как бы там ни было, оба его слушателя, хотя каждый по-своему, воспринимали его одиссею очень близко к сердцу. Все отражалось на их лицах.
Джорди видит, как они напрягались, когда он пересказывал свою встречу с Беллармино. Джакомо посуровел. Антония подалась вперед, стараясь не пропустить из этого эпизода ни единого слова.
- Легат козломордый, - играя желваками, комментирует Джакомо.
Герцогиня, бросив быстрый, полный укоризны взгляд на молодого человека, в своем высказывании была помягче.
- Он повел себя неподобающе.
- Он жаждет кардинальской мантии и ради нее готов поступиться честью дворянина, - продолжал кипеть Джакомо:
- Вы слишком строги к нему, граф, - осторожно говорит Антония.
- Нисколько! - огрызается он. - Его святейшество папа пообещал ему кардинала, если он доставит Ноланца в Рим. Роберто сам мне сказал об этом.
- Hе судите строго, граф. Да не судимы будете, - поддерживая Антонию, останавливает его Бруно.
Джакомо машет рукой. Мол, пустое. Спорить с ним по этому поводу они не собирались. Антония неприятный для нее разговор о Беллармино переводит в другую плоскость.
- Hу скажите, любезный Джордано, чего это вам вздумалось предавать гласности "Изгнание торжестующего дьявола"?.. Да, понимаю, вы сделали это для людей, чтобы они стали хоть немного поумнее. И что же?!.. Теми же людьми вы были биты.
- Они не ведают что творят, - кротко парирует Ноланец.
- Как же! Hе ведают! - вызывающе, с издевкой вновь вскипает Джакомо. - Ловят, травят, бросают в тюрьму, пытают… И не ведают. Очень даже хорошо ведают. Скажите, что и милые разбойнички не знают, с чего это их несет на дорогу убивать и грабить!