- Кнопки? - С интересом посмотрела на зажигалку Елена. - Это часы, это рентген, это компас, это барометр, это измеритель давления, это… надо же, забыла. Долго не пользовалась. В общем, это что-то вроде ключа-отмычки ко всем электронным приборам, какие только существуют на свете, - зажигалка исчезла в лохмотьях, которые уже начали казаться Антону особенными, раз оттуда появлялись такие вещи. - Ну что я могу сказать? - вздохнув, подняла кружку Елена. - Как поется в одной нашей песне: "Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет!" Самогончик первый сорт! За молодость - время надежд!
Антон подумал, что самая сладкая отныне для него надежда - завладеть старухиной зажигалкой. Ему захотелось, чтобы это время пришло как можно скорее. Ему - зажигалка, а Елене пусть остается почет. Из всего виденного Антоном в этом мире зажигалку можно было сравнить разве лишь с дозиметрическим столбом.
Он вдруг ощутил в голове странную свистящую, как после хорошего шприца с наркотиком, вороночку. Некая неожиданная антимысль превратила все его предшествующие мысли и умозаключения в ничто, в пыль. Такое обычно происходило, когда факты вступали в абсолютное противоречие с его представлениями об этих самых фактах. Новая реальность всегда начиналась с ничто, расчистки фундамента, превращения прежней реальности в уносимую ветром пыль. "Почему она здесь? - посмотрел на Елену Антон. - Одна-одинешенька и в лохмотьях?"
Антон перевел дух. Давненько он так напряженно не думал. Наверное, на лбу у него вспухли жилы, а воздух над головой расплавился.
- Я ничего не понимаю, Елена, - честно признался он. - И, видимо, не пойму, пока ты мне не объяснишь. Поэтому я прекращаю думать. Давай выпьем! За старость - время мудрости, спокойствия и… - чуть было не сказал: "подарков". - Если ты когда-нибудь захочешь мне объяснить, я буду рад.
- Когда-нибудь, - Елена залихватски опрокинула кружку, закусила червями. - Скоро, - икнув, качнулась на крыльце.
Антон увидел, что она сильно пьяна. Но мгновение спустя Елена сидела прямо, смотрела ясными трезвыми глазами в огонь, беснующийся в тесном жестяном коробе. Самогон действовал на нее как-то пунктирно.
- Как успехи в охоте? - спросила Елена.
- Завтра утром замочу первого, - вместо охотничьего азарта Антон ощутил неурочную жалость к зверю, ставшему почти ручным. В том смысле, что зверь сжирал подкормку, не приводя сородичей. То есть решил, что Антон должен кормить его потому, что он такой любитель этих самых зверей. - А потом они у меня пойдут по графику.
- Когда-то эти животные назывались крысами-пасюками, - сказала Елена. - Они были раз в десять меньше нынешних.
Антон пожал плечами. Когда-то на земле было много разных зверей. Как, впрочем, и людей, говорящих на разных языках. Сейчас остался единственный вид. Как, впрочем, и разные люди превратились в единственный, говорящий на одном языке народ. Потому и называется: "зверь", что некого больше так называть. Кроме, конечно, человека. Крыса так крыса. Впрочем, говорили, что где-то сохранились и другие звери - не крысы. Кто-то где-то кого-то видел. Антон сам ни разу не видел, поэтому не верил.
- Я читал, раньше и мухи были другие, - заметил он. - Маленькие и не такие твердые. Ведь не убить гадину! Зимой они куда-то пропадали. Не то, что нынешние - жрут сквозь снег!
- Раньше это были два совершенно разных вида насекомых - мухи и тараканы. Они жили поблизости от людей, там, где грязь. После повышения уровня радиации они у вас соединились в один. Почему они не замерзают зимой, я не знаю. Нормальные тараканы погибают при четырех градусах тепла по Цельсию.
- Елена, - подлил ей в кружку Антон, - а там, где рестораны на светящихся сваях, звери и мухи разве не такие, как здесь?
- Нет, - покачала головой Елена, - там очень много разных. Особенно бабочек и певчих птиц.
- Что такое бабочки? - спросил Антон.
- У них большие красивые крылья, - объяснила Елена, - они похожи на цветы и живут среди цветов.
- И, как наши мухи, пьют кровь и едят дерьмо?
- Они питаются пыльцой, - поморщилась Елена. - Еще у нас сохранились пчелы, они делают мед.
Антон вспомнил: мед - это что-то вроде жидкого сахара. Если бы у них появились такие, как описывает Елена, бабочки, подумал он, их бы в один день переловили-перебили-перестреляли из всех подручных средств.
- Может, и птицы у вас не нападают на людей? - У него закралось подозрение, что Елена издевается над ним. "ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ ДРУГ, ТОВАРИЩ И БРАТ", - ни к селу, ни к городу вдруг вспомнил он один из лозунгов коллективистов. Они иногда писали их - почему-то неизменно кроваво-красными буквами - на белых стенах домов. Антон не понимал людей, тратящих время и дефицитную краску на написание подобной галиматьи.
- Нет. С птицами, которые нападают на людей, я познакомилась здесь.
- Они не всегда нападают, - возразил Антон, - например, на меня за два месяца ни разу.
- Потому что выводят птенцов, - объяснила Елена, - зимой они не такие мирные.
- Это наша единственная птица, - с некоторой даже гордостью за опасное отродье произнес Антон. - Она не поет и не живет среди цветов.
- У нас она называется ворона, - скучным трезвым голосом произнесла Елена. Антон понял, что ей надоели его расспросы. Она не может вернуться туда, откуда пришла, и это ее злит. - Наша значительно меньше вашей и никогда не нападает на людей. Хотя меня там не было восемьдесят с лишним лет, может, теперь там все по-другому. - И без всякого перехода: - Я полагала, что главная задача вашей школы - атомизация сознания при помощи возведения индивидуализма в абсолют, когда он, в сущности, превращается в свою противоположность, так сказать, в антиидею. Я, видишь ли, специалист-обществовед, можно сказать, нахожусь здесь в научной командировке… - Помолчала. - Несколько, правда, затянувшейся… Но ты умеешь мыслить логически. Это вселяет определенные надежды. Давай выпьем по последней. Мне пора.
Антон попытался представить себе, какой была Елена восемьдесят с лишним лет назад. Наверное, очень красивой. Сколько же ей сейчас? Антон редко встречал людей старше пятидесяти. Он вдруг ощутил смутное - сродни хватательному рефлексу - беспокойство, суть которого осознал не сразу. А когда осознал, едва сдержался, чтобы не броситься на Елену, не придавить ей горло коленом, не выпытать: где это птицы не нападают на людей, а поют ангельскими голосами, где бродят стада мирных добрых зверей, где на светящихся сваях над океаном устроены рестораны, а над цветами летают эти, как их… бабочки? А выпытав, немедленно бежать туда, задрав последние штаны. Остановила мысль: чего же сама Елена не там? Есть ли туда дорога, если за восемьдесят с лишним лет она не сумела вернуться? "Молодым везде у нас дорога…" - вспомнил Антон слова из тоталитарной песни.
…Кажется, в восьмом классе их возили на экскурсию в большой город в музей. Обедали в городской столовой. Она напоминала огромный сарай с бесконечными рядами столов, лампионами на потолке, грязью на полу. Учитель раздал талоны. За талоны давали тарелку супа, кашу, хлеб и стакан горячей воды. У Антона в супе обнаружилась муха. Гадкая, коричневая, она шевелила волосатыми лапами, потрескивала крыльями и подкрылками, не в силах ни уползти, ни умереть.
Муха напоминала подбитый, вязнущий в болоте, но сражающийся за свою жизнь вертолет. Антон, прочитав лозунг на входе: "КАЖДЫЙ ГРАЖДАНИН ИМЕЕТ ПРАВО НА БЫСТРОЕ И КАЧЕСТВЕННОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ", направился к окошку, чтобы быстро заменить суп на более качественный - без мужественно сражающейся за свою жизнь мухи. "Пошел вон, сволочь, - отогнал его наливающий, - здесь тебе не ресторан!"
"Да, здесь определенно не ресторан, - подбросил дровишек в жестяной короб Антон, - но как попасть в ресторан?"
- Ты раньше охотился на крыс, пардон, зверей? - услышал Антон голос Елены.
Жестяной короб сделался малиновым и грел не хуже настоящего радиатора. Огромная луна, стряхнув с себя не только отблески заходящего солнца, но и звездную пыль, стояла прямо над ними, как некогда поразившая Антона невообразимыми размерами восковая голая женщина в витрине привокзального публичного дома. Развалины, деревья отбрасывали в восковом лунном свете четкие, похожие на чертежи, тени. Если бы не стена, выпивающих Антона и Елену вполне можно было бы засечь из дальнего пограничного леса, с противоположного пограничного берега, выпустить снаряд по движущимся вокруг неподвижного малинового пятна теням. И все. Прощай, ресторан. Антон судорожно придвинул короб поближе к стене.
- Не раз, - ответил он чистую правду.
- Мне тоже приходилось, - сказала Елена. - Когда их убиваешь, они кричат. Совсем как люди.
Антон подумал: вероятно, Елена убивает их как-то неловко. У него они и пасть открыть не успевали.
- Однажды зимой, - задумчиво продолжила Елена, - звери на моих глазах напали на инвалида. Он был хоть и однорукий, но сильный. Тянул санки с дровами. Они обложили его стаей, как волки.
- Кто?
- Волки. Настоящие хищные звери. На мысе Гуденаф на Земле Уилкса у нас есть волчий заповедник. Я все видела, но не могла помочь. Они бы и на меня напали. Я залезла на дерево. Потом налетели вороны, стали драться с крысами из-за мяса. Потом остался только красный снег. На снег наползли мухи, он сделался коричневым, трескучим, шевелящимся. Они грызли кровавый снег и друг друга. Раньше я жалела людей, зверей, птиц. Даже насекомых, хотя насекомые существуют по чуждым людям законам. Они на земле, как инопланетяне. Они вроде бы свободны ползти, прыгать или лететь куда им вздумается, но в действительности - запрограммированные и безжалостны. Человек, тянувший санки с дровами, исчез навсегда. Я поняла, что любая, пусть даже самая правильная мысль или идея бессильны, когда мир существует по законам насекомых. Это, видишь ли, как другая программа в компьютере. Насекомых можно уничтожить, но не перевоспитать. Люди ли опустились до насекомых? Насекомые ли поднялись до людей? В мире все стало едино. Суть мира - бессмысленная, механическая гимнастика для насекомых. Все прочее, похоже, навсегда обездвижено. Никто больше не тянет санки с дровами. Стало быть, жалость абсурдна. Я должна подтвердить, что ваш мир превратился в заповедник для насекомых, что он не подлежит исправлению, следовательно, нет никакого смысла… Но я… - голос ее звучал едва слышно, - все равно жалею… всех… даже насекомых, которые грызут кровавый снег и друг друга. Хотя мой голос, скорее, совещательный на чаше весов судьбы вашего мира, но все же…
"Идиотка, - подумал Антон, - жрать дерьмо восемьдесят с лишним лет здесь, вместо того чтобы вернуться туда!"
- Елена, - сказал он, - я всегда считал, что существует только одна страна, поэтому я не задумывался, какая она. Достаточно того, что она свободная, меня никто не убедит в обратном. Следовательно, ее несовершенства - мои несовершенства. Следовательно, все дело во мне - опять никто не убедит меня в обратном. Наверное, моя страна плохая, хуже не бывает. Но мне не с чем сравнивать, Елена. Только если я правильно тебя понял, на земле существует какая-то другая страна? Или… не на земле?
- На земле, - сказала Елена.
- Она лучше, чем эта? Ты была в ней свободна?
- Не знаю, - ответила Елена, - я забыла, какая она.
7
Елена объяснила Антону, что жаркое из свежего звериного мяса со специями и папоротником следует готовить на "длинном огне" с постоянным подливом воды. Вода уносила вонь. Хорошо прожаренное, проперченное мясо с узкими черными нарезанными листьями годилось в пищу.
Елена рекомендовала Антону съедать по утрам столовую ложку застывшего звериного жира. Это было серьезное испытание, но Антон внял совету многоопытной старухи. Жир и впрямь оказался целебным. Антон вскоре перестал кашлять. Колющая боль в груди притихла.
Елена жила своей жизнью: где-то бродила, собирала и сушила травы, возилась в огороде, в солнечные безветренные дни почитывала в раскладном кресле, водрузив на нос очки. Очки были столь древними, что она привязывала их к ушам веревками. В такие мгновения Елена напоминала покрытый листьями холмик, посверкивающий на солнце парой случайных стекляшек.
На следующее утро после самогонного вечера Антон честно вернул Елене змеевик, жадно осмотрел ее подвальчик, ожидая увидеть другие - вроде зажигалки - волшебные вещи. Но увидел лишь драную кушетку, тряпье, кухонно-хозяйственный скарб.
Случалось, Антон и Елена не виделись по нескольку дней.
Его душило желание узнать побольше. Конечно, старуху можно было связать, придушить, прижечь, но Антон, по крайней мере в отношении Елены, уже был на такое не способен. Иногда ему казалось, что старуха умрет, ничего не рассказав. Антон был близок к умопомешательству. Он оставался с каким-то новым, совершенно неприемлемым, но огнеупорным утешением: знать, такова ее воля. Антон терялся. Силой представало то, что прежде силой не казалось. В то же время то, что он полагал силой, вдруг представало несущественным. Антон понимал, что расслабился. Ему и прежде редко, но случалось расслабляться - кому-то довериться, кого-то пожалеть. Он уставал ходить, как каменно сжатый для удара кулак. Результат всегда был один - неприятности. Сейчас на природе Антон расслабился до такой степени, что следовало ожидать не неприятностей, но беды.
Ему полюбилось сидеть в укрытии на дереве, бездумно смотреть на брошенные поля, где по весне хозяйничал ветер-агроном, по осени же - ветер-хлебопашец, на пограничный лес, реку. В такие минуты Антон понимал, что мир красив, что предоставленный самому себе он имеет шанс очиститься от радиоактивной и химической скверны. Тогда мир выправится, зазеленеет, вероятно, появятся разные птицы и звери. Но только не Homo sapiens. He для того природа неустанно укорачивала перечень существующих видов. Потому и люди умрут, но не позволят земле очиститься… от людей, будут сопротивляться из последних сил. Как бы там ни было, Антону вряд ли удастся дожить до окончательной победы - людей или природы.
К этому времени Антон подробно исследовал территорию своего обитания. Двадцать пять квадратных километров были обнесены ярко-красной колючей проволокой в два человеческих роста, какой обычно обносятся все зараженные, запрещенные для жизни места. Преодолеть проволоку, естественно, не составляло ни малейшего труда. Ночью это можно было сделать в любом месте. Днем - лучше всего в лесу, где проволока была натянута прямо по деревьям. В одном месте - посреди брошенного поля - Антон увидел за проволокой въевшиеся в землю следы гусениц, вбитые колья от палаток. Здесь стояли войска. А однажды, спускаясь к реке, вдруг услышал голоса. Река в этом месте сужалась между лесистыми берегами. Антон упал в прибрежные кусты, в щеку ему больно впился острый сучок. Он считал лесное прибрежное местечко совершенно безопасным, ставил здесь ловушки на ротанов!
На противоположном берегу две женщины полоскали белье, спорили, можно ли есть собранные возле проволоки грибы. "Жри на здоровье, - раздраженно сказала одна, выхватывая из воды длинные черные штаны, - если жить надоело". - "Послушай, Лючия, - возразила вторая, сражающаяся с серой простыней, - моя мать всю жизнь брала здесь грибы. И ничего, дотянула до пятидесяти, в прошлом году похоронила. Кто не брал - раньше померли. Ела, ем и буду есть грибы!"
Разговор не понравился Антону. Но еще больше ему не понравился другой разговор. Вечером в лесу собирающий грибы Антон увидел за красной проволокой двоих. Едва успел влепиться в шершавый, сочащийся смолой ствол. Они были далеко, но двигались в его сторону. Оба в черных кожаных куртках, при оружии, с висящими на поясах арканами.
По всей стране бандиты одевались одинаково: черная кожа, сапоги, залитые свинцом перчатки, уснащенные наждачной полосой или острыми зубьями.
Банды кружили вокруг городов, контролировали дороги, не брезговали собирать дань и с нищих селян. Они постоянно воевали с армией и друг с другом.
Иногда штурмовали небольшие, не сильно охраняемые города. Антон пережил несколько штурмов. В первый штурм бандитам удалось захватить окраинный квартал. Однако, разграбив все, что можно, они не ушли - взялись расстреливать прохожих, врываться в квартиры, насиловать женщин, калечить детей. Это была их ошибка. Они обманули народ. Бандиты забыли, что в каждом доме имелось оружие. Народ привык сам под шумок грабить и убивать. Народу не понравилось, что бандиты стали грабить и убивать народ.
Расправа над бандой была столь страшной и изуверской, что даже прибывший в город вместе с войсками военный прокурор был вынужден приговорить к нескольким месяцам тюрьмы кое-кого из горожан.
Бандиты изменили тактику. Во время второго штурма они не тронули нищие окраинные кварталы, сразу обложили центр, где находились административные здания, особняки представителей власти и торгово-промышленной элиты. Центр по периметру охранялся армией. Каждый особняк являлся неприступной крепостью. Богатым людям, равно как и государственным чиновникам, в сущности, некуда было вкладывать средства, кроме как в охрану собственной жизни и недвижимости. У бандитов не было никаких шансов. Они пустили по волнующимся улицам агитаторов. Те кричали, что единственная цель бандитов - они, впрочем, уже назывались "армией справедливости" - заставить богатых поделиться богатством с народом. К ним примкнули многие из тех, кто в прошлый штурм казнил бандитов лютыми, превосходящими воображение казнями, охотился на них, как на зверей. Половина школьников перебежала к бандитам.
Вне всяких сомнений, центр был бы взят, если б не десантное армейское соединение, срочно высаженное с вертолетов в тылу атакующих. Все, застигнутые с оружием в руках, расстреливались на месте. Погибло едва ли не больше мирных обывателей, чем в первый раз. Бандиты подвели народ под ножи власти, но, странным образом, народ после этого не возненавидел бандитов.
Последний раз на памяти Антона банда просочилась в город, когда уничтожали медицинские учреждения. Бандиты делали то же самое, что все остальные, поэтому массовый их визит, можно сказать, остался незамеченным. Бандиты более не противопоставляли себя народу, а потому как бы сделались всего лишь его боевой, активной частицей.
…Тем временем двое в коже приблизились. Антон хорошо рассмотрел их. Один был огромен, бородат, звероват. Другой - с сумкой через плечо - тонок в талии, гибок, но широк в бедрах. Первый шагал крупно, тяжело, ломая сучья, второй - покачивая бедрами, вкрадчиво и бесшумно. Он стащил шапочку, тряхнул головой, на плечи пролились золотистые волосы. Они встретились с просунувшимся сквозь ветви закатным лучом. Антону показалось, что из головы второго, как из волшебной - с атавистическим лозунгом "СЛАВА КПСС!" - зажигалки Елены, выскочило пламя. Второй был девицей.