Имя найти не смог, адреса в том виде, что был обозначен на конверте, не существовало. Хотя есть некая Харвелл-Кресент в ЮВ2, а в Бирмингеме есть такой Уэст-Хит. Однако в этот район Харвелл-Кресент не входит. После дальнейших поисков и некоторых расходов я сумел добыть имена и телефоны обитателей дома в Лондоне, а заодно и дома номер 1 по Харвелл-Кресент. Ни тот, ни другой не носили фамилию Маллесон. Лондонский телефон не отвечал, и я попытался дозвониться в Бирмингем, где раздалось восемь гудков, прежде чем женский голос произнес:
– Да?
Голос звучал не так уверенно, как произнесенное слово. Я было начал объяснять причину своего звонка, как вдруг мне пришло в голову просто произнести:
– Маллесона.
После некоторого молчания женщина заговорила, но не со мной:
– Кто-то спрашивает Маллесона.
– Я с ними поговорю. – И через секунду мне в ухо заговорил мужской голос, делавшийся все резче. – Алло, что вам угодно?
– Все, что вы могли бы рассказать о Роланде Маллесоне.
– Кому угодно знать?
– Я уверен, вы отправили мне пакет, предназначавшийся ему.
– Точно. – Хотя мужчина, похоже, не собирался подавать виду, будто это что-то меняет, голос его, в котором слышался говор центральной Англии, сделался крикливее. – Это, да не подсказывайте мне, – сказал он то ли мне, то ли кому-то с ним рядом. – Это, еще секунда, и сам вспомню. Рамси как-то там. Рамси Макдоналд, ведь это вы, точно?
– Он умер. – Отнюдь не впервые кто-то пытался назвать меня этим именем, однажды им даже предварили мое выступление на каком-то важном сборище. – Я из другого клана, – говорю. – Рэмси Кэмпбелл.
– Значит, я не очень-то промазал, точно.
Он говорил так, будто считал меня неразумным, что побудило меня на ответный выпад:
– Вы сумели в точку попасть, когда пакет отправляли.
– Это оно. – Безо всякого энтузиазма мужчина произнес: – Ну так сейчас-то вам чего надо?
– Для начала хотелось бы узнать, зачем вы мне это послали.
– Роланд говорил, что играл с вами.
Память меня подводила временами, были случаи, но я почему-то надеялся, что этот – не из их числа.
– Когда? – спрашиваю.
– Когда он увидел ваши книги в магазинах. С тех пор уж годы прошли.
Об этом мне напоминать было незачем, и без того во мне росло сожаление, что я в это дело впутался.
– Спрашивая, когда, я имел в виду, когда я играл во что бы мне играть не приписывалось. Я этого точно не помню.
– В карты. – Если только триумф может быть безучастным, то этому мужчине такой фокус удался одной фразой: – Малли говорил, что это было давно-давно, еще до того, как вы в магазинах появились.
Кажется, в памяти что-то слегка-слегка шевельнулось, как проблеск движения в совершенно лишенном света месте. Не стану делать вид, что был рад этому, однако я собирался попросить рассказать подробнее, как тут из очереди выскочил еще один вопрос:
– Кто вскрыл конверт? Как я полагаю, не он.
– Да он и не мог бы, даже если и был бы здесь. – Не успел я распространиться об этом, как мужчина произнес: – Мы вскрыли, точно? Нам понадобилось выяснить, почему мы все еще получаем почту за него.
– А было в конверте еще что-нибудь?
– Только то, что вы получили. По-вашему, что, не мы послали вам что бы там ни было? – Тон его был до того неуместен, что я едва не рассмеялся.
– Все ж я не понимаю, почему вообще вы это послали.
– Потому, что он говорил, что помогает вам с картами.
– Помогает мне с ними делать что?
– Нет, я говорю, что он говорил, что они вам помогают, точно? – Я только собирался расспросить об этом, а то и просто отрицать сказанное, а мужчина уже говорил: – Мы можем оставить эту тему сейчас? Она очень расстраивается из-за всех этих разговоров о ее брате.
– Простите, но хотелось бы, чтобы в этом было побольше смысла. Кто послал ему карты? Надеюсь, вы не воображаете, что я?
– Могли и вы. – Великодушнее, чем у него было хоть какое-то на то право, мужчина уступил: – Если это были не вы, то, возможно, один из тех, кому не нравилось, как Малли играл в карты. – Что-то похожее на воспоминание забрезжило в сознании, но мужчина развеял его. – Я немедленно прекращаю этот разговор, точно, – сказал он. – Мы достаточно его воскресили.
– Не говори так, – услышал я женский плач, на том связь и прервалась. Я сидел за столом, разглядывал реку, над которой упрямая полоса тумана изображала состояние моих мозгов. Я мог лишь еще раз хорошенько рассмотреть карты. Хотя на рубашках у них рисунок был одинаков, они вполне могли бы быть и не из одной колоды, поскольку одна была красной, как кровь, а червонка какой-то бледной смеси голубого и зеленого цветов, какой я, по-моему, нигде в жизни не видел. На каждой карте был изображен стройный силуэт женщины, прислонившейся к пальме под смотрящим вверх месяцем. На женщине, похоже, была юбка из травы: травинки, что укрывали одну согнутую ногу, напоминали пучки побегов, пробившихся из черной земли, – и она играла с ожерельем. Почему я решил, что предмет на конце ее ожерелья был амулетом, а не медальоном? Картинка в целом вызвала – и я сам не знаю, почему, – в памяти одну фразу: "За этим скрыто колдовство".
Рассуждать времени не было. Меня охватывает нервозность, когда приходится публично выступать по теме, которую я прежде не затрагивал: в данном случае возникновение идей и как их развивать. Долгое время я понятия не имел, откуда они берутся, но несколько месяцев назад согласился поговорить об этом на Фестивале книги и фильма в Бурнемауте, и совершенно неожиданно (так оно всегда и бывает) книжкин день выпадал на завтра. Как обычно, меня грыз червь позорной неподготовленности, и на следующее утро все еще грыз, пока я, стоя под душем, репетировал куски из своей речи. Уже уходя из дому, решил прихватить с собой Маллесонов пакет, уверяя себя, что, возможно, смогу как-то ввернуть его в свое выступление.
Возможности обдумать, как именно, не было, пока я вел машину до Бурнемаута. Дорога заняла большую часть воскресения, притом что выехал я на рассвете. Когда же я оказался в своем гостиничном номере, времени хватило лишь на то, чтоб под душем обмыться да бежать на вечернее мероприятие – в зал, где кресел было гораздо больше, чем зрителей. Организаторы задержали начало на несколько минут (почти всегда зловещий признак), но в конце концов выпустили меня на потребу дюжины слушателей. По крайней мере, дама, объявлявшая меня, правильно выговорила мое имя и не слишком-то много неточностей допустила, описывая мою карьеру. Я прочел пару отрывков из своих сказаний и немного продвинулся в анализе того, как зарождаются истории, после чего получил от публики полдюжины вопросов. Пока говорил, все, связанное с Маллесоном, валандалось без дела у меня в уме, а выступать оставалось еще больше десяти минут. Повинуясь позыву, я достал пакет из компьютерной сумки, служившей мне портфелем, и вынул карты, чувствуя себя фокусником, поленившимся спланировать фокус.
– Порой что-то должно натолкнуть на мысль, – сказал, – но даже в голову не приходит, что это может быть. На днях кто-то прислал мне вот это. Что нам подумать о его намерениях? – Зрители, все как один, насторожились, наверное, просто из опасения, что на них укажут.
После солидной паузы один мужчина произнес:
– Это на самом деле случилось или это только вы так говорите?
– И то и другое. Разницы никакой. – Я мог бы сказать больше, чтоб доказать, что способен отличать действительность от собственных фантазий, если бы меня не потянуло спросить: – Зачем посылать кому-то пару старых карт?
– Возможно… – Казалось, женщина уже жалела, что заговорила, она дважды откашлялась, прежде чем выговорила: – Возможно, они вам на судьбу указывают.
– Я не понимаю, что это значит.
– Возможно, они вам разъяснить стараются.
Я мог бы сказать, что это невозможно, коль скоро, прежде всего, карты не мне были посланы, но это повлекло бы за собой слишком много объяснений. Больше огорошило то, что слова женщины дали мне проблеск своего рода правды. Картинка отпечаталась у меня в голове: какая-то фигура следит за мной через стол с разложенными на нем картами. Фигура не то что нечеткая, а зыбкая, будто составленная из той неуемной темноты, какую увидишь там, где нет никакого источника освещения. Эта идея вывела меня из себя куда больше, чем воодушевила: по сути, не сказал бы, чтоб она вообще мне по нраву пришлась. И все же я сказал женщине, что из этого могла бы получиться история, и поблагодарил ее. И попросил задавать последние вопросы. Когда охотников не нашлось, организаторы по-быстрому закруглились.
Я поставил автографы на нескольких книжках, потом поужинал с кем-то из участников фестиваля, но с трудом заставлял себя прислушиваться к разговорам за столом и даже смаковать блюда кантонской кухни. Образ фигуры за столом, окруженной гнетущей темнотой, начинал восприниматься воспоминанием или искажением такового, однако не означало ли это попросту, что я силился вызвать в памяти момент фестивального мероприятия, когда это запало мне на ум? Как только вежливость позволила мне распрощаться с хозяевами, я пожелал им доброй ночи и отправился обратно в гостиницу, где ощутил необходимость еще раз принять душ. После этого я бы спать улегся, если бы не принялся гадать, куда девать Маллесонов пакет. Уложил его в ящик с непременной Библией в тумбочке чуть поодаль от кровати.
Должно быть, я задремал, несмотря на видение, не оставлявшее меня и не прояснявшееся, потому как проснулся я в два часа ночи с минутами. Было такое ощущение, словно я услышал, как нечто не особенно заметное двигалось в темноте. Единственный свет исходил от худосочных цифр на прикроватных часах, он еще больше усиливал темноту. Пока нащупывал шнур над кроватью, показалось, будто собираю пальцами нечто вроде сажи. Добравшись до шнура, принялся оттирать все пальцы разом. В свете часов я разглядел, что не так плотно задвинул ящик, как мне представлялось, поскольку по нему пролегала тень, словно тонкая полоска земли. Наверняка просто оттого я так до конца и не проснулся, эта самая щелка черноты и выглядела такой беспокойной. Потянувшись с кровати, захлопнул ящик и принялся оглядывать номер. О чем он мог мне напомнить? Потом я понял, точнее, даже больше того, всплыло в памяти, как я в первый раз самостоятельно остановился в гостинице.
Я был тогда, более полувека назад, в Харрогейте на конференции по научной фантастике. После я десятки лет почти каждую Пасху ездил куда угодно в Британии, где проводились ежегодные конференции. Я проводил эти выходные, выслушивая, что полагалось по программе, и встречаясь со все более стареющими старыми друзьями, обычно в баре. Исчерпав программу дня, расходились группами по номерам и зачастую поиграть где-нибудь в гостинице в карты. Воспоминания об этом сняли скрепы с моей памяти, и я потрясенно ощутил, словно бы темная часть моего разума уступила, дав осознать, что я и впрямь встречался с Маллесоном в одни из таких пасхальных выходных. Люди, которым я звонил, чтобы порасспросить о нем, в конце концов были правы.
На конференции он значился не под этой фамилией. Когда он появился у стола, где играли в покер, на его карточке участника значилось: "Малефикус". "Зовите меня просто Малли", – просил он, разглядывая карточки на всех остальных, и разве не должен был я узнать эту кличку, когда услышал ее по телефону? Наверное, память подвела из-за того, что он, похоже, ждал от меня должного уважения к имени на его карточке. Сев за большой круглый стол напротив меня, он поймал мой взгляд и мизинцем левой руки указал на него; помню, слово было таким же бледным и толстым, как и его губы, но выглядело тверже. Его похожие на паутинки прядки седеющих волос, большеглазое и длинноносое лицо напоминали мне яйцо, давно и безнадежно залежавшееся. Его болтливая ухмылка была обращена ко мне, пока сдающий не стал раскладывать карты. Тогда я еще только начал выковывать в себе личность, которой, как броней, заслонялся от застенчивости, так что старался не обращать на Маллесона внимание.
Играл он, по-моему, не слишком хорошо. Всякий раз, когда был его черед открываться, он произносил: "Что принц носит", – шутка, скоро ставшая надоедливой, а потом и раздражающей. Означала она полкроны, отнюдь не мизерную сумму денег по тем временам. Отвечая на чью-либо ставку, он махал правой рукой картам, зажатым в левой, – жест, обозначавший, возможно, неуверенность либо молчаливое пожелание. "Прощально машете своим денежкам?" – спросил, не выдержав, кто-то из его соперников, что ничуть не остановило Маллесона, особенно когда стало ясно, что он выигрывает большинство крупных кушей и проигрывает только те, что помельче. К полуночи несколько игроков бросили карты и отправились на поиски иных увеселений, и вскоре Маллесон, имея на руках "фул-хаус", выиграл особенно упорный торг и получил свой самый большой выигрыш. Владелец колоды решил, что это уж чересчур, собрал карты и унес их с собой. За ним потянулись и остальные игроки, меня же Маллесон задержал, обратившись с вопросом:
– А вы не писатель ли? – Мне тогда нечем было похвастать в сравнении с такими авторами в программе конференции, как Муркок, Браннер, Балмер, Табб. У меня вышла одна-единственная книжица да несколько рассказов были напечатаны под моим именем, так что я не мог не почувствовать себя польщенным, когда Маллесон произнес: – Я искал кого-то вроде вас.
– В эти выходные таких тут хватало.
– Не таких, как вы. – Я уже готов был искупаться в лучах славы, когда он пояснил: – Они здесь ради научной фантастики, а не фантастики оккультной.
Я и впрямь чувствовал себя на конференции изгоем. Я нашел одного книжного дельца, который приглядывался к фэнтези наряду с научной фантастикой ("Сай-Фай Фо Фам"), но и тот едва касался ужасов. Еще годы пройдут, прежде чем Пасхальные конференции увидят первое издательство в моей области, "Хоррид Вариорум", век которого был удручающе краток, даром что ему даже пришлось раз сменить название на "Рарум скарум". Все равно я уже почти утвердился в том, что никогда не спутаю свою писанину с действительностью, и тут Маллесон указал на свою карточку.
– Вам ведь известно, что означает это имя?
Я не был вполне в себе уверен, чтобы указать ему на ошибку в слове.
– Какой-то преступник по-латыни, верно?
– Это уж мертво давным-давно. Я полагал, вы лучше осведомлены. – Он вперил в меня взгляд, словно давая возможность исправиться, и спросил: – Что означает "малефика"?
В те времена меня легко было заставить почувствовать себя школяром, которого спрашивает учитель.
– Ведьма?
– Точно, колдунья. Я знал, что вам известна оккультная история. Это из нее вы взяли название той мерзкой книжки, "Молот ведьм". Как видите, я воскресил это слово.
– Что ж, здорово. – Вот и все, что я смог выдавить из себя в ответ.
– Я знал, что вы так посчитаете. Людям нашего типа нужно держаться вместе.
Слова его поразили меня. Они не предвещали ничего хорошего – особенно в скудно освещенном помещении, поздно вечером, когда вокруг не было ни души.
– И все же, – выговорил я, – если позволите…
– Ждите здесь. – Маллесон встал, придвинув стол ко мне так, что тот почти припер меня к стулу с потертой обивкой. – Мне хочется сделать для вас что-нибудь, – прибавил он. При его приближении задрожали половые доски, и, казалось, то же происходило с его губами, скривившимися во вкрадчивую улыбку.
– Что? – допытывался я и ухватился за край стола, готовый оттолкнуться от него.
– Всего лишь показать вам то, что вы должны бы увидеть. – Маллесон уперся руками в стол, усаживаясь рядом со мной. Стул под ним заскрипел. Он развернулся со стулом так, чтобы сидеть ко мне лицом, и широким жестом воздел обе руки. – Это ваши.
Он показал на две карты, лежавшие рубашкой кверху. Несомненно, опираясь на стол, он сумел незаметно положить на него карты. Они, должно быть, были спрятаны в рукавах его черной водолазки или твидового пиджака, которые оказались еще просторнее, когда он вдруг придвинулся совсем близко.
– Отличный фокус, – признал я. – Вы тот еще фокусник.
– Карты лежали здесь все время, – сказал он и развернул над картами левую ладонь. – Понимаете, за этим скрыто колдовство.
Я решил тогда, что он имеет в виду рубашки карт, но теперь задумался. Наверное, он говорил про весь свет. В тот раз я понятия не имел, изображена ли на рубашках сильфида под деревом. Я перевернул карты, и нет надобности говорить вам, Конрад, что я увидел. Я не понимал, какую пользу они могли бы принести мне при окончательном торге в покере, но сказал:
– Если эти карты мои, то они слегка припоздали.
– Мы больше не играем в ту игру. Мы гадаем на вашу жизнь.
Я счел это расслабляюще назойливым.
– Кто это мы?
– Вы, надеюсь. – С улыбкой победителя или, точнее, с усмешкой триумфатора Маллесон произнес: – Вы могли бы сделать себе имя.
– Чем могут помочь эти карты?
– Они могут указать путь. Они будут частью вас. Как только вам их откроют, они направят вас.
Само собой, ничему этому я не поверил (даже не подумал, что из этого может рассказ получиться), а потому и сказал:
– Вот, значит, что вам хотелось сделать?
– Погадать вам? Уже гадаю. – Подсев ко мне, он перешел на полушепот, и теперь я и вовсе с трудом разбирал его речь. – Хотели бы услышать?
– Если можно.
– О, вы услышите. – Прозвучало это не столько обещающе, сколько угрожающе, во многом еще и потому, что речь его, казалось, стала более слышимой, заползая мне прямо в голову. – Двойка жезлов, – сказал он, опуская указательный палец левой руки на двойку треф. – Я наделяю вас силой, отвагой и самобытностью.
– Что ж, спасибо, – поблагодарил я с иронией, поскольку воображал, что все это у меня уже есть.