"Значит, насколько я понимаю, вы не собираетесь ему доносить?" - запинаясь, спросил Беран.
Финистерле пожал плечами: "Нет - если это не будет в моих интересах. А в данный момент я не могу себе представить, каким образом это помогло бы моей карьере".
Глава 12
Прошел еще год - тревожный год, год внутреннего торжества и тщательно скрываемой надежды, год притворства и прилежных занятий; необходимость учиться за двоих, казалось, подстегивала способность к усвоению знаний. В этом году Беран Панаспер, паонезский беженец, демонстрировал достаточные успехи в Институте, хотя посещал лекции нерегулярно; в тоже время, в качестве Эрколе Парайо, он быстро овладел тремя новыми языками - "героическим", "техническим" и "аналитическим".
К удивлению Берана - и к счастью для него - в качестве "аналитического" диалекта преподавался язык раскольников, существенно видоизмененный с тем, чтобы нейтрализовать свойственный ему изначально эгоцентрический синтаксис.
Беран решил не афишировать свое невежество в том, что касалось текущих событий на Пао, и не задавал лишних вопросов. Тем не менее, окружными путями ему удалось многое выведать.
В двух обширных регионах - на побережье Хилантского залива в Шрайманде и по берегам залива Зеламбре на севере Видаманда - все еще продолжалась экспроприация земель и жилья, сопровождавшаяся насилием и содержанием переселенцев в невыносимых лагерных условиях. Масштабы планов Бустамонте никому не были в точности известны - что, несомненно, соответствовало намерениям Бустамонте. Из Хиланта и Зеламбре методично изгоняли коренное население, тогда как анклавы носителей новых языков постоянно расширялись, размывая, словно штормовой прибой, привычные берега паонезских традиций. Районы, где звучали новые наречия, были все еще относительно невелики, а их население - очень молодо: дети, еще не достигшие шестнадцати лет, прозябавшие под наблюдением немногочисленной когорты лингвистов, под страхом смерти говоривших только на новом языке.
Переговариваясь вполголоса, студенты вспоминали сцены, возбуждавшие гнев и горечь: несокрушимое пассивное упрямство населения, не отступавшее даже перед лицом поголовного истребления, и карательные меры, применявшиеся с поистине паонезским пренебрежением к человеческой жизни.
В других отношениях Бустамонте проявил себя способным правителем. Цены стабилизировались, государственные службы работали достаточно эффективно. Роскошь, окружавшая панарха, соответствовала требованиям паонов к пышности и великолепию, но не была настолько экстравагантной, чтобы разорять казначейство. Только в Шрайманде и Видаманде наблюдалось настоящее недовольство - хотя мстительное озлобление, отчаяние и скорбь, вызванные действиями правительства, трудно было назвать просто "недовольством".
О нарождающихся общинах носителей новых языков, постепенно занимавших опустошенные земли, поступало очень мало сведений, и Берану трудно было отличить факты от вымысла.
Ребенок, воспитанный в паонезских традициях, с молоком матери впитывал безразличие к человеческим страданиям - не столько бесчувственность, сколько смирение перед лицом судьбы. Пао издавна был перенаселенным миром, и влиянию любого катаклизма неизбежно подвергалось огромное количество людей. Поэтому паон, способный испытывать сострадание к птице, сломавшей крыло, игнорировал весть о гибели десяти тысяч человек, поглощенных внезапно нахлынувшим цунами.
Паонезские представления Берана изменились благодаря образованию - на Расколе население рассматривалось только как множество дискретных, индивидуальных человеческих единиц. Может быть, именно по этой причине горестная судьба изгнанников-переселенцев из Шрайманда и Видаманда потрясла его до глубины души. Ненависть - чувство, до сих пор чуждое его характеру - поселилась у него в уме. Бустамонте и Палафокс должны были ответить за свои чудовищные преступления!
Учебный год подходил к концу. Беран, способный и усидчивый от природы, и к тому же превосходно говоривший на языке раскольников, добился существенных успехов в качестве паонезского лингвиста, в то же время ухитряясь сдавать зачеты по предыдущей программе. Таким образом, Беран вел в Институте два параллельных существования, полностью изолированных одно от другого. При этом поддержание видимости его прежнего обучения в качестве подопечного Палафокса не составляло особого труда, так как на Расколе никто не обращал внимания ни на что, кроме собственных проблем.
Играть роль паонезского студента-лингвиста оказалось гораздо сложнее - его соплеменники были общительны и любопытны, и Беран заслужил среди них репутацию чудака-одиночки, потому что не проявлял желания проводить свободное время в обществе однокашников.
Будучи вынуждены изучать несколько языков одновременно, студенты-лингвисты стали в шутку говорить друг с другом на "синтетическом" диалекте с упрощенными грамматическими правилами и лексиконом, состоявшем из обрывков паонезского, "аналитического", "боевого", "технического", меркантильского и топогнусского языков.
Студенты соревновались во владении "синтетическим" языком и постоянно им пользовались, что раздражало преподавателей, считавших, что они могли бы найти более полезное применение своему времени. Студенты ссылались на касты солдат, технологов и торговцев, утверждая, что логично и последовательно было бы предоставить касте переводчиков возможность говорить на своем собственном наречии - и почему бы таким наречием не мог послужить "синтетический" жаргон, раз он уже существует?
Преподаватели в принципе соглашались с таким аргументом, но возражали против бесформенности грамматики и случайности словаря "синтетического" языка; по их мнению, отсутствие стилистической однородности и безалаберность набора слов не внушали должного почтения к достоинству будущих координат каст. Студенты не внимали увещеваниям инструкторов; тем не менее, они забавлялись, пытаясь придать своему жаргону упорядоченность и сделать его менее вульгарным.
Беран говорил на "синтетическом" диалекте не хуже других, но не принимал участия в его формировании. Все его внимание было сосредоточено на выполнении множества требований, и на лингвистические развлечения не оставалось ни времени, ни энергии. По мере приближения даты возвращения на Пао Беран все больше нервничал.
Прошел месяц - до отлета оставалась неделя; в своих разговорах студенты-лингвисты неизменно возвращались к обсуждению ситуации на Пао. Беран продолжал держаться в стороне, бледный и беспокойный; у него развилась привычка покусывать губы.
Проходя мимо Финистерле в одном из темных коридоров, Беран остановился, охваченный тревожными опасениями. Не донесет ли на него Финистерле теперь, когда случайная встреча напомнила ему о существовании Берана - и не пропадут ли втуне, таким образом, все его усилия, прилагавшиеся на протяжении года? Но Финистерле был погружен в какие-то размышления и, судя по всему, даже не заметил Берана.
Оставалось четыре, три, два дня - наконец, на заключительном собрании лингвистов, обрушилась катастрофа. Неожиданность оглушила Берана - оцепенев, он сидел и ничего не видел, кроме какой-то розовой пелены перед глазами.
"Сегодня перед вами выступит выдающийся наставник, инициатор программы, - говорил инструктор. - Он разъяснит объем вашей работы и возложенные на вас обязанности. Ваше слово, лорд Палафокс!"
Палафокс, стоявший у входа, размашистыми шагами направился к кафедре, не глядя по сторонам. Беран беспомощно скорчился на стуле - как кролик в траве, надеющийся, что его не заметит орел.
Палафокс церемонно поклонился аудитории и пробежался взглядом по лицам. Беран прятался, опустив голову, за спиной сидевшего перед ним молодого человека; взгляд Палафокса не задержался.
"Я следил за вашими успехами, - сказал Палафокс. - Они вполне удовлетворительны. Результаты вашего обучения на Расколе, задуманного в качестве эксперимента, сравнивались с прогрессом сходных групп на Пао. По-видимому, условия Раскольного института послужили дополнительным стимулом: вы существенно опередили конкурентов. Насколько мне известно, вы даже выработали собственный диалект переводчиков - так называемый "синтетический" язык, - Палафокс снисходительно улыбнулся. - Похвальная идея! Несмотря на то, что вашему жаргону не хватает элегантности, это своего рода достижение.
Допускаю, что вы понимаете характер своих обязанностей. Вам поручена важнейшая роль передаточных механизмов, сцепляющих компоненты государственной машины на Пао. Без вашего посредничества новые социальные структуры Пао не смогут взаимодействовать, а они не могут функционировать независимо".
Старый раскольник прервался, оценивая настроение аудитории; Беран снова опустил голову.
Палафокс продолжал, теперь уже несколько иным тоном: "Мне приходилось слышать множество предположений по поводу того, чем объясняются новшества, введенные панархом Бустамонте. В большинстве своем эти гипотезы не имеют отношения к действительности. Реформа достаточно проста, хотя и отличается грандиозным масштабом. До сих пор паонезское общество было однородным организмом; уязвимые стороны этого организма неизбежно привлекали хищников и паразитов. Новое разнообразие состава населения укрепит организм вашей планеты во всех отношениях, защищая его от дальнейших нападений. Такова наша цель - насколько успешным окажется ее достижение, покажет будущее. Без вас, лингвистов, успех реформы невозможен. Вы должны приспосабливаться, вы должны хорошо понимать особенности каждой из новых структур паонезского общества, так как ваша основная задача заключается в согласовании различных истолкований одних и тех же явлений. Повторяю: будущее Пао во многом зависит от вас".
Палафокс снова поклонился и прошествовал к выходу. Сердце Берана билось часто и тяжело - наставник прошел мимо на расстоянии протянутой руки; Беран почувствовал дуновение воздуха, вызванное его перемещением. С огромным трудом Беран заставил себя не закрыть лицо руками. Палафокс не повернул голову и вышел, не задерживаясь.
На следующий день студенты-лингвисты с ликованием покинули общежитие и отправились на аэробусе к космическому порту. Среди них, скрываясь под личиной их однокашника, ехал Беран.
Студенты зашли в здание терминала и выстроились в очередь к столу регистратора. Очередь двигалась; студенты объявляли свои имена, сдавали пропуска, получали проездные билеты и проходили через турникет к ожидавшему их орбитальному челноку.
Беран подошел к столу. "Эрколе Парайо", - глухо произнес он, положив пропуск на стол.
"Эрколе Парайо". Регистратор отметил галочкой его имя и подвинул к нему билет.
Беран взял билет дрожащими пальцами и прошел вперед - настолько быстро, насколько это не привлекало особого внимания - к турникету. Он не смотрел по сторонам, опасаясь встретить язвительный и насмешливый взор лорда Палафокса.
Он прошел через турникет в челнок. Через некоторое время входной люк закрыли, лихтер переместился на площадку из плавленого камня и поднялся в воздух навстречу порывам холодного ветра. Все выше, все дальше от Раскола поднимался челнок к ожидавшему на орбите кораблю. Наконец Беран посмел надеяться, что его план, вызревавший целый год, его побег с Раскола, успешно осуществится!
Лингвисты перешли в корабль, и челнок отстыковался. Двигатель включился со звуком, напоминавшим приглушенный стук, корабль слегка задрожал - полет начался.
Глава 13
Маленькое белое солнце сжалось, превратившись в одну из мириадов мерцающих искр - корабль плыл в черном пространстве, едва заметно перемещаясь среди звезд скопления.
Наконец желтый Ауриол разгорелся ослепительным диском; рядом с ним появилась сине-зеленая точка - Пао. Беран не мог покинуть смотровую рубку. Он наблюдал за тем, как точка увеличивалась и внезапно стала сферой. Беран прослеживал контуры восьми континентов, вспоминал названия сотен островов, находил темноватые кляксы больших городов. Прошло девять лет - почти половина его жизни; невозможно было надеяться на то, что Пао все еще был таким, каким он его помнил.
Что, если его побег с Раскола обнаружили, и Палафокс успел связаться с Бустамонте? Этот вопрос занимал Берана на всем протяжении полета. Если так, по приземлении корабль ожидал бы отряд мамаронов, и все возвращение Берана на родную планету ограничилось бы мимолетным взглядом на сельские просторы, грубой хваткой поднимающих его тело черных рук, свистом воздуха в ушах под кружащимся облачным небом, шумным ударом об воду, погружением в темнеющую синюю бездну и смертью от удушья.
Логика вещей заставляла допустить, что такое развитие событий было более чем вероятно. К кораблю пристыковался орбитальный челнок, и Беран перешел в него. Другие лингвисты принялись распевать древний паонезский гимн, из озорства заменив традиционный текст словами на "синтетическом" жаргоне.
Лихтер плавно опустился на поле космодрома, выходные люки открылись. Студенты беспорядочной гурьбой высыпали наружу; Беран поднялся на ноги и опасливо последовал за ними. Вокруг никого не было, кроме обычных портовых служащих. Беран глубоко вздохнул и посмотрел вокруг. Белоснежные кудрявые облака плыли в бездонной синеве послеполуденного неба. Солнечный свет ласково согревал лицо. Берана охватила радость, напоминавшая религиозный экстаз. Он больше никогда не покинет Пао, будь что будет! Даже если его ждала субаквация, он предпочитал смерть на родине жизни на Расколе.
Студенты уже направились к окраине посадочного поля, к убогому старому зданию терминала. Их никто не встретил - что удивило только Берана, привыкшего к автоматической эффективности обслуживания на Расколе. Глядя на веселые лица спутников, он думал: "Я изменился, Палафокс извратил мою натуру. Я люблю Пао, но я больше не паон. Меня заразили блеклым холодом Раскола, я никогда не стану коренной, неотъемлемой частью родного мира - или какого-либо иного мира, если уж на то пошло. Я - неприкаянный изгнанник с эклектическим мироощущением, "синтетический" человек!"
Отделившись от группы студентов, Беран подошел к стеклянным дверям космического вокзала и взглянул на затененный деревьями бульвар, ведущий в Эйльжанр. Он мог бы незаметно выйти и потеряться за несколько секунд.
Но куда бы он пошел? Если он явится во дворец, с ним немедленно расправятся. Беран не испытывал ни малейшего желания возделывать землю, рыбачить или таскать на спине тяжелые грузы. Он задумчиво вернулся к непрерывно болтавшим лингвистам.
Появились опоздавшие чиновники. Один из встречающих выступил с поздравительной речью; лингвисты отозвались надлежащими благодарственными восклицаниями. Затем их провели в автобус и повезли в Эйльжанр, в известную старую гостиницу беспорядочной планировки.
Глядя на улицы, Беран недоумевал: он не видел ничего, кроме обычной паонезской неторопливой непринужденности. Разумеется, это была столица, а не подвергнутые насильственному переселению районы Шрайманда или Видаманда - но должна же была тирания Бустамонте наложить какой-то отпечаток? Тем не менее... лица и походка прохожих выражали полную безмятежность.
Автобус заехал в Кантарино - огромный парк с тремя искусственными горами и озером, разбитый в древности панархом в память его безвременно почившей дочери, легендарной принцессы Кан. Они проехали под заросшей висячим мхом аркой; рядом, на пологом склоне, руководство парка устроило хитроумную цветочную клумбу, изображавшую портрет Бустамонте. Кто-то выразил свои чувства, запустив в физиономию правителя комок черной грязи. Незначительная, казалось бы, деталь - но она говорила о многом, ибо паоны редко позволяли себе политические суждения.
Эрколе Парайо откомандировали в Прогрессивную школу Клеоптера, на берегу залива Зеламбре в северной части Видаманда. Бустамонте постановил, что здесь будет находиться промышленный и производственный центр всей планеты. Школа занимала помещения древнего каменного монастыря, построенного когда-то первопоселенцами с давно забытой целью.
В просторных прохладных залах, наполненных зеленоватым солнечным светом, сочившимся сквозь листву, дети разных возрастов говорили друг с другом и с преподавателями исключительно на "техническом" языке; их обучали в соответствии с особой доктриной причинно-следственных связей, характерных для механизмов, вырабатывающих энергию, математики, основных естественнонаучных принципов, инженерно-технического проектирования и производственных процессов. Занятия проводились в хорошо оборудованных помещениях и мастерских; тем не менее, учащиеся ночевали в наскоро возведенных палатках на лугах, окружавших стены монастыря. Мальчики и девочки, носившие одинаковые красновато-коричневые комбинезоны и фланелевые тюбетейки, учились и работали с не свойственной детям прилежной сосредоточенностью. По окончании учебного дня им разрешалось проводить время по своему усмотрению - постольку, поскольку они оставались на территории школы.
Учеников кормили, одевали, размещали в спальных палатках и снабжали всем самым необходимым. Если они хотели пользоваться дополнительными удобствами, игровой аппаратурой, специализированными инструментами или частными спальнями, они могли их заработать, изготовляя продукцию, находившую применение на Пао. Поэтому почти все свободное время учащихся было посвящено небольшим промышленным предприятиям. Они производили игрушки, посуду, простые электрические устройства и слитки алюминия, полученные из добываемой неподалеку руды, и даже публиковали периодические издания на "техническом" языке. Группа восьмилетних учеников организовала более сложный проект опреснения морской воды с получением ценных минеральных веществ в качестве побочной продукции - они тратили все свои средства на приобретение необходимого оборудования.
Учителями были, по большинству, молодые выпускники Раскольного института. С самого начала Берана приводило в замешательство некое не поддающееся определению свойство, общее для всех преподавателей. Только после того, как он провел в Клеоптере два месяца, к Берану снизошло озарение, и он понял причину этого странного сходства. Оно объяснялось просто-напросто тем, что молодые люди на самом деле походили друг на друга. Все они были сыновьями Палафокса. Непреложные традиции Раскола требовали, чтобы они сосредоточенно занимались исследованиями в Институте, повышая квалификацию, чтобы со временем войти в состав руководства и заслужить модификации. В Клеоптере, с точки зрения Берана, сложилась ситуация, таинственно противоречившая правилам раскольников.
Его собственные обязанности были достаточно просты и, согласно паонезским представлениям, весьма почетны и выгодны. Директор школы, назначенный по распоряжению Бустамонте, в принципе контролировал объем и распорядок обучения, но его полномочия носили чисто номинальный характер. Беран выполнял функции личного переводчика директора, формулируя на "техническом" языке замечания, время от времени высказываемые начальником. В качестве вознаграждения за эти услуги Берану предоставили прекрасный коттедж - бывший фермерский дом - из булыжника и обтесанных вручную бревен; он получал щедрую заработную плату и носил особую униформу, серо-зеленую с черными и белыми нашивками.