Лихтер поднялся на орбиту и пристыковался к кораблю дальнего следования. Бустамонте с облегчением покинул переполненный пассажирами салон; пролетев над гигантскими утесами, купающимися в тумане, челнок приземлился на космодроме Раскольного института.
В здании космического порта Бустамонте не столкнулся с какими-либо формальностями, обеспечивавшими трудоустройство и благополучие целой армии иммиграционных и таможенных чиновников на Пао; по сути дела, на него вообще никто не обратил внимания.
Раздосадованный, Бустамонте подошел к выходу из космического вокзала, чтобы взглянуть на простиравшийся ниже институтский городок. Слева на обширном уступе над пропастью находились фабрики и мастерские, справа - суровая громада Института, а перед ней и дальше - различные общежития, корпуса и усадьбы с непременными кольцевыми пристройками дортуаров.
Молодой человек со строгим лицом - еще почти подросток - прикоснулся к его плечу, показывая жестом, что Бустамонте загораживает выход. Бустамонте отступил в сторону, и мимо него вереницей прошли двадцать молодых женщин с волосами одинакового бледно-кремового оттенка. Женщины зашли в напоминавший огромного жука автофургон, бесшумно скользнувший вниз по склону.
Никаких других транспортных средств не было заметно, причем космический вокзал уже почти опустел. Играя желваками и побледнев от гнева, Бустамонте вынужден был наконец признать, что либо его здесь не ожидали, либо никто не позаботился его встретить. Нестерпимое оскорбление! Он заставит их проявить к себе должное внимание!
Бустамонте решительно вернулся в зал ожидания и сделал несколько повелительных жестов. Два человека, проходивших мимо, с любопытством задержались - но, когда он приказал им по-паонезски привести ответственное должностное лицо, они ответили непонимающими взглядами и пошли по своим делам.
Приказывать было некому - он остался один в просторном пустом зале. Отведя душу многословной паонезской бранью, Бустамонте снова направился к выходу.
Разумеется, планировка городка была ему незнакома; до ближайшего жилого дома было метров семьсот или восемьсот. Бустамонте с тревогой взглянул на небо. Маленькое белое солнце скрылось за утесом; с верховьев Бурной реки надвигалась темная стена тумана, сгущались сумерки.
Бустамонте судорожно вздохнул. Ничего не поделаешь! Панарху Пао приходилось шлепать в поисках убежища, как какому-нибудь бродяге. Мрачно распахнув дверь, он вышел наружу.
Ветер подхватил его, погоняя вниз по дороге; тонкая паонезская одежда не защищала от пронизывающего холода. Отворачиваясь от ветра и пригнувшись, Бустамонте ускорил шаги, часто переваливаясь на коротких толстых ногах.
Промерзший до костей, едва переводя дыхание в разреженной атмосфере, он приблизился к первому дому. Перед ним возвышались глухие стены из плавленого камня. Бустамонте побродил взад и вперед вдоль фасада, но не смог найти никакого входа; закричав от отчаяния и злобы, он стал спускаться дальше.
Небо потемнело; в шею Бустамонте стали впиваться маленькие ледяные иглы слякоти. Он подбежал к следующему дому, и на этот раз нашел входную дверь - но никто не ответил на настойчивые удары его кулаков. Бустамонте отвернулся, дрожа всем телом - ноги его онемели, пальцы не хотели разгибаться. Мрак настолько сгустился, что он с трудом находил дорогу.
Из окон третьего дома струился свет; опять же, никто не ответил на усилия колотившего дверь Бустамонте. Разъярившись, Бустамонте схватил камень и швырнул его в ближайшее окно. Стекло не разбилось, но зазвенело самым удовлетворительным образом. Бустамонте бросил еще один камень и наконец привлек к себе внимание. Дверь открылась - Бустамонте ввалился внутрь, как падающее дерево.
Его подхватил и усадил на скамью молодой человек. Широко расставив ноги и выпучив глаза, Бустамонте хрипло и часто дышал.
Молодой раскольник что-то сказал; Бустамонте не понял его. "Я - Бустамонте, панарх Пао! - неразборчиво выпалил он, едва шевеля обледеневшими губами. - Меня никто не встретил - кто-нибудь за это дорого заплатит!"
Юноша - один из сыновей проживавшего в доме наставника - не говорил на паонезском языке. Покачав головой, он, по-видимому, начинал терять интерес к происходящему. Поглядывая то на дверь, то на Бустамонте, он явно готовился выставить незваного гостя.
"Я - панарх Пао! - орал Бустамонте. - Отведите меня к Палафоксу, к лорду Палафоксу, слышите? К Палафоксу!"
Знакомое имя произвело желаемое действие. Молодой человек жестом посоветовал Бустамонте оставаться на скамье, после чего исчез в соседнем помещении.
Прошло десять минут. Дверь открылась, и появился Палафокс. Поклонившись с безразличной церемонностью, он сказал: "Айудор Бустамонте, рад вас видеть. Не смог встретить вас в космическом порту - но, как я вижу, вы неплохо управились и без моей помощи. Я живу поблизости и могу предложить вам свое гостеприимство. Вы готовы следовать за мной?"
На следующее утро Бустамонте взял себя в руки. Возмущение ничему не помогло бы и, скорее всего, только вызвало бы нежелательное раздражение у хозяина усадьбы, хотя - Бустамонте с презрением посмотрел вокруг - гостеприимство раскольника было, мягко говоря, скупым. Почему люди, обладавшие такими познаниями, жили в столь аскетических условиях? Если уж на то пошло, почему они выбрали местом жительства планету с омерзительным климатом и безобразно враждебной топографией?
Палафокс соблаговолил явиться, и они уселись за столом; между ними стоял графин перечного чая. Палафокс ограничился банальными вежливыми фразами. Он ни словом не упомянул о неприятных обстоятельствах их последней встречи на Пао и не выразил никакого интереса по поводу того, что привело Бустамонте на Раскол.
Наконец, наклонившись над столом, Бустамонте перешел к делу: "Некогда покойный панарх Айелло обратился к вам за помощью. Насколько я теперь понимаю, он действовал прозорливо и мудро. Поэтому я решил тайно посетить Раскол, чтобы заключить с вами договор".
Палафокс молча кивнул, прихлебывая чай.
"Сложилась следующая ситуация, - продолжал Бустамонте. - Проклятые Брумбо взимают с меня ежемесячную дань. Мне не доставляет никакого удовольствия им платить, хотя я не выражаю недовольство - дань обходится дешевле, чем покупка вооружений, позволяющих отражать их нападения".
"Судя по всему, больше всех в этой ситуации проигрывают меркантильцы", - заметил Палафокс.
"Именно так! В последнее время, однако, топогнусцы стали вымогать дополнительные суммы. Боюсь, что в дальнейшем их аппетит только разгорится и станет ненасытным, - Бустамонте рассказал о визите Корморана Бенбарта. - Моя казна будет подвергаться нескончаемым безнаказанным грабежам, и я превращусь в не более чем кассира, обслуживающего топогнусских бандитов. Я не желаю подвергаться столь постыдному унижению! Я желаю освободить Пао от дани - таков мой долг! Поэтому я приехал к вам - заручиться стратегическими рекомендациями".
Палафокс с многозначительной деликатностью поставил прозрачный стакан на стол: "Рекомендации - все, что мы можем предложить на экспорт. Вы их получите - за соответствующее вознаграждение".
"И в чем будет заключаться вознаграждение?" - спросил Бустамонте, хотя он уже прекрасно знал ответ.
Палафокс устроился на стуле поудобнее: "Как вам известно, Раскол - планета мужчин; такой она была со времен основания Института. Мы вынуждены, однако, воспроизводить потомство, и те из нас, кого считают достойными этой привилегии, выращивают сыновей. Лишь немногие счастливцы из числа наших отпрысков - примерно один из двадцати - удовлетворяют предъявляемым требованиям и поступают в Институт. Остальные покидают Раскол со своими матерями, когда истекает срок действия их договорных обязательств".
"Короче говоря, - сухо заметил Бустамонте, - вам нужны женщины".
Палафокс кивнул: "Нам нужны женщины - здоровые молодые женщины, умные и красивые. Это единственный товар, который мы, чародеи-раскольники, не можем - точнее, не желаем по многим причинам - изготовлять самостоятельно".
"Разве у вас нет дочерей? - полюбопытствовал Бустамонте. - Вы могли бы с таким же успехом производить на свет дочерей, не правда ли?"
Эти вопросы не произвели на Палафокса никакого впечатления - он пропустил их мимо ушей. "Раскол - планета мужчин, - повторил он. - Мы - чародеи Раскольного института".
Бустамонте задумался; он не понимал, что с точки зрения раскольника рождение дочери было чем-то вроде появления на свет двуглавого урода. Наставник Раскольного института, подобно классическим аскетам, подчинял свою жизнь сиюминутным интересам самоутверждения; прошлое было для него не более чем записью, будущее - расплывчатой неопределенностью, ожидающей формирования. Он мог планировать на сотни лет вперед - ибо, несмотря на то, что логически чародей-раскольник признавал неизбежность смерти, в эмоциональном отношении он отвергал ее, убежденный в том, что, воспроизводя себя в поколениях сыновей, он тем самым запечатлевал себя в вечности.
Будучи незнаком с психологией раскольников, Бустамонте только укрепился в убеждении, что Палафокс был не совсем в своем уме. Неохотно подчиняясь необходимости, он сказал: "Мы могли бы заключить взаимовыгодный договор. Вы поможете нам нанести сокрушительное поражение топогнусцам и сделаете все необходимое для того, чтобы они больше никогда..."
Палафокс с улыбкой покачал головой: "Раскольники не воюют. Мы продаем плоды мыслительной деятельности - и это все, что мы предлагаем. Подумайте сами - разве мы могли бы позволить себе другую политику? Раскол уязвим. Институт можно уничтожить одной ракетой, запущенной с орбиты. Вы можете заключить договор - но только лично со мной. Если завтра на Раскол прибудет Эван Бузбек, он сможет заручиться рекомендациями другого чародея, что приведет к интеллектуальному состязанию между мной и другим наставником".
"Гмм! - пробурчал Бустамонте. - Как вы можете гарантировать, что это не произойдет?"
"Никак. Институт как учреждение придерживается принципа строгого нейтралитета. Индивидуальные чародеи, однако, могут сотрудничать с кем угодно, по желанию, с тем, чтобы пополнять свои дортуары".
Бустамонте нервно постучал пальцами по столу: "Что вы можете для меня сделать, если вы не можете защитить меня от Брумбо?"
Палафокс поразмышлял, прикрыв глаза, после чего ответил: "Существует ряд методов, позволяющих решить вашу задачу. Я мог бы организовать оплату услуг наемников со Святомеда, с Поленсиса или даже с Земли. Я мог бы стимулировать формирование коалиции топогнусских кланов и восстановить ее против Брумбо. Кроме того, мы могли бы девальвировать паонезскую валюту настолько, что выплата дани станет бессмысленной".
Бустамонте нахмурился: "Я предпочитаю более прямолинейные методы. Я хотел бы, чтобы вы поставляли нам вооружения, позволяющие успешно обороняться и не зависеть от милости инопланетян".
Палафокс поднял кривые тонкие брови: "Странно слышать столь агрессивные предложения от паона".
"Почему странно? - возмутился Бустамонте. - Мы не трусы".
В голосе Палафокса появилась нотка нетерпения: "Десять тысяч Брумбо покорили пятнадцать миллиардов паонов. У вас было оружие. Никто даже не подумал сопротивляться. Вы подчинились, как жвачные животные".
Бустамонте упрямо мотал головой: "Мы такие же люди, как любые другие. Все, что нам нужно - надлежащая подготовка".
"Подготовка не сможет воспитать в паонах боевой дух".
Бустамонте нахмурился: "Значит, боевой дух нужно воспитать другим способом!"
На лице Палафокса появилась странная усмешка, обнажившая зубы. Он выпрямился на стуле: "Наконец мы затронули суть проблемы".
Бустамонте с подозрением смотрел на собеседника, не находя причины для его внезапного оживления.
Палафокс продолжал: "Мы должны убедить податливых паонов стать отважными бойцами. Как это можно сделать? Очевидно, что необходимо изменить основные черты их характера. Они должны отказаться от пассивности, от готовности беспрекословно приспосабливаться к тяготам и лишениям. Они должны научиться дерзости, гордости, духу соревнования. Не так ли?"
Бустамонте сомневался: "Может быть, в чем-то вы правы".
"Вы, конечно, понимаете, что добиться таких перемен за один день невозможно. Изменение общенациональной психологии - крупномасштабный, сложный и длительный процесс".
Бустамонте преисполнился подозрениями. От Палафокса исходило какое-то напряжение, словно раскольник был исключительно заинтересован в теме разговора, хотя и притворялся безразличным.
"Если вы хотите создать эффективную армию, - говорил Палафокс, - изменение национального характера - единственный доступный способ. Быстро такие вещи не делаются".
Бустамонте отвернулся, глядя в окно на блестящую ленту Бурной реки в далекой пропасти: "Вы считаете, что можно создать паонезскую армию, способную успешно воевать?"
"Несомненно".
"И сколько времени это займет?"
"Примерно двадцать лет".
"Двадцать лет!"
Несколько минут Бустамонте молчал: "Мне нужно подумать". Он вскочил на ноги и принялся расхаживать взад и вперед, нервно встряхивая руками, словно пытаясь избавиться от налипшей на них жидкости.
Палафокс напустил на себя строгость: "Как может быть иначе? Без боевого духа невозможно успешно воевать. Наличие или отсутствие боевого духа - особенность национальной культуры, не поддающаяся мгновенному преображению".
"Да-да, - бормотал Бустамонте. - Я вижу, что вы во многом правы, но мне нужно подумать".
"Подумайте еще обо одном, - предложил Палафокс. - Пао - огромная, многонаселенная планета. Вы могли бы создать не только боеспособную армию, но и крупномасштабный промышленный комплекс. Зачем покупать товары на Меркантиле, если вы можете производить их сами?"
"Но как все это сделать?"
Палафокс рассмеялся: "В этом отношении вам придется воспользоваться моими профессиональными навыками. Я - наставник колледжа сравнительной культурологии Раскольного института!"
"Тем не менее, - упорствовал Бустамонте, - я должен знать, каким образом вы намерены внедрить такие перемены. Не забывайте, что для паонов изменение заведенного порядка вещей страшнее смерти".
"Разумеется, - отозвался Палафокс. - Необходимо изменить основы мышления паонов - по меньшей мере, какой-то части населения. Проще всего это сделать посредством изменения языка".
Бустамонте покачал головой: "Вы предлагаете какой-то окольный, сомнительный подход. Я надеялся..."
Палафокс резко прервал его: "Слова - это средства. Язык - структура, определяющая, каким образом используются эти средства".
Бустамонте искоса наблюдал за раскольником: "Каково практическое применение вашей теории? Существует какой-то определенный подробный план?"
Палафокс смерил собеседника презрительно-насмешливым взглядом: "Подробный план реформы такого масштаба? Не следует ожидать чудес даже от чародея-раскольника. Возможно, для вас наилучший вариант состоит в том, чтобы платить дань Эвану Бузбеку и забыть о каких-либо переменах".
Бустамонте молчал.
"Мне известны основные принципы, - продолжал через некоторое время Палафокс. - Этим абстрактным принципам я нахожу практическое применение. Такова структура реформы; в конечном счете она обрастет подробностями, как скелет обрастает сухожилиями и мышцами".
Бустамонте снова не сказал ни слова.
"Следует учитывать, однако, одно условие, - сказал Палафокс. - Реформу такого рода способен провести только правитель, обладающий огромной властью и не смущающийся сентиментальными соображениями".
"У меня есть такая власть, - отозвался Бустамонте. - И я настолько безжалостен, насколько этого требуют обстоятельства".
"Вот что надлежит сделать. Один из континентов Пао - или любой другой подходящий регион - следует объявить особой территорией. Население этой территории должно быть принуждено, убедительными средствами, к использованию нового языка. Таковы масштабы предстоящей реформы. Через некоторое время в вашем распоряжении будет более чем достаточное число рекрутов, способных воевать".
Бустамонте скептически нахмурился: "Почему бы не внедрить программу обучения обращению с оружием и боевых маневров? Заставляя людей говорить на новом языке, мы можем зайти слишком далеко".
"Вы все еще не уяснили себе сущность проблемы, - возразил Палафокс. - Паонезский язык пассивен и бесстрастен. Он описывает мир в двух измерениях, без напряжения, без контраста. Теоретически человек, говорящий на паонезском языке, должен становиться смирным, покорным существом без ярко выраженных особенностей характера - по сути дела, такими и являются паоны. Новый язык будет основан на сравнении навыков и способностей, в нем будут подчеркиваться контрасты, его грамматика будет проста и прямолинейна. Рассмотрите, например, структуру элементарного предложения "Крестьянин рубит дерево". На новом языке то же предложение прозвучит следующим образом: "Крестьянин преодолевает инерцию топора, в свою очередь повергающего в прах сопротивление дерева". Или, в другом варианте: "Крестьянин побеждает дерево, нанося ему удары оружием в виде топора"".
"А!" - почесал в затылке Бустамонте.
"Фонетический состав нового языка будет обогащен гортанными звуками в сочетании с открытыми гласными - для произношения таких слогов требуется больше усилий, больше напора. Некоторые основные понятия станут синонимичны или будут выражаться сходными словами: например, "наслаждение" будет эквивалентно "преодолению сопротивления", а "стыд" будет напоминать об "инопланетянине" и "сопернике". Даже кланы Топогнуса покажутся благодушными и податливыми по сравнению с новой военной кастой Пао".
"Да-да, - выдохнул Бустамонте. - Я начинаю понимать".
"Еще одна территория может быть выделена носителям второго языка, - продолжал Палафокс, словно говоря о чем-то очевидном и не нуждающемся в разъяснениях. - В данном случае грамматика станет экстравагантно усложненной, но в то же время последовательной и логичной. Дискретные фонемы будут сочетаться в соответствии с изощренными правилами согласования, в зависимости от условий применения. Каков результат внедрения языка производителей? Когда многочисленной группе людей, движимых психологическими стимулами, воспитанными таким лексиконом, будет предоставлена возможность пользоваться промышленными сооружениями и поставками сырья, развитие индустрии станет неизбежным.