"Бустамонте желает предотвратить всякую возможность повторения такого постыдного поражения. Он формирует касту бойцов, призванную оборонять планету. Этой касте он отвел побережье Хилантского залива в Шрайманде. Прежнее население этого района пришлось переселить. Его заменили новой популяцией, говорящей на новом языке и воспитываемой в боевых традициях. В Видаманде Бустамонте пользуется сходными средствами, устраивая промышленный комплекс, чтобы обеспечить независимость Пао от Меркантиля".
Беран молчал, пораженный масштабом исполинских планов, но у него в уме все еще копошились сомнения. Палафокс терпеливо ждал. Беран неуверенно нахмурился, прикусил крепко сжатый кулак и в конце концов выпалил: "Но паоны никогда не были солдатами или торговцами - они ничего не понимают в таких вещах! Как Бустамонте может надеяться на успех?"
"Не забывай, - сухо сказал Палафокс, - что Бустамонте руководствуется моими рекомендациями".
Замечание раскольника сопровождалось невысказанным утверждением: судя по всему, он заключил с Бустамонте какую-то сделку. Беран подавил эту мысль, отправив ее в закоулки памяти, и приглушенно спросил: "Неужели нельзя было обойтись без выселения миллионов людей?"
"Таково обязательное условие. На территории новой касты не должно оставаться никаких следов прежнего наречия и прежнего образа жизни".
Будучи паоном, Беран знал, что в истории его родной планеты нередко случались трагедии, уносившие жизни миллионов и порождавшие волны переселенцев и беженцев. Ему удалось согласиться с убедительностью разъяснений Палафокса: "Это новое племя - они останутся паонами?"
Палафокс, казалось, удивился: "Как может быть иначе? Они - настоящие паоны, плоть и кровь Пао, взращенные хлебами Пао, присягнувшие на верность только панарху и никому другому!"
Беран открыл было рот, но тут же с сомнением закрыл его.
Палафокс ждал, но Беран, подавленный и недовольный, не мог выразить свои чувства на слишком логичном раскольном языке.
"А теперь скажи мне, - совсем другим тоном произнес Палафокс, - как идут дела в Институте?"
"Хорошо. Я защитил четвертую диссертацию - кроме того, ректор заинтересовался моим последним самостоятельным эссе".
"Чему посвящено это эссе?"
"Я рассмотрел возможность определения паонезского понятия "презенс", означающего волю к жизни, в терминах, доступных мышлению раскольников".
В голосе Палафокса появилась некоторая резкость: "И ты, конечно же, глубоко проанализировал мышление раскольников и досконально в нем разобрался?"
Удивленный подспудным неодобрением, Беран, тем не менее, не растерялся: "Конечно же, такой человек, как я, не успевший в полной мере стать ни паоном, ни раскольником, но отчасти воспринявший образ мыслей обеих популяций, наилучшим образом подготовлен к тому, чтобы делать подобные сравнения".
"Подготовлен, в этом отношении, лучше, чем такой человек, как я?"
Беран тщательно выбирал слова: "Для такого сравнения у меня нет достаточных оснований".
Несколько секунд Палафокс сверлил его неподвижным взглядом, но в конечном счете рассмеялся: "Нужно будет просмотреть твое эссе. Ты уже выбрал основное направление дальнейших занятий?"
Беран покачал головой: "Существуют десятки возможностей. В данный момент я больше всего поглощен изучением истории человечества - точнее, любопытным отсутствием в ней возможных, казалось бы, закономерностей развития. Может быть, в конечном счете, мне удастся выявить такие закономерности".
"Похоже на то, что тебя вдохновляют исследования наставника Арбурссона, телеолога".
"Я знаком с его идеями".
"Но они тебя больше не интересуют?"
Беран снова сформулировал ответ со всей возможной осторожностью: "Лорд Арбурссон - наставник Раскольного института. Я - паон".
Палафокс усмехнулся: "Структура твоего высказывания подразумевает эквивалентность двух состояний".
Не понимая, почему Палафокса раздражало такое предположение, Беран промолчал.
"Что ж, - с напускной важностью сказал Палафокс, - возникает впечатление, что ты продвигаешься и даже добился некоторых успехов". Он смерил Берана взглядом с головы до ног: "Кроме того, ты посещаешь космический терминал".
Смущенный покровительственными манерами наставника, Беран покраснел: "Да, посещаю".
"Значит, для тебя настала пора практиковаться в воспроизведении потомства. Не сомневаюсь, что тебе уже хорошо знакомы основные принципы?"
"Студенты моего возраста только и делают, что обсуждают этот вопрос. Лорд Палафокс, если это вас не затруднит, сегодня в космический порт прибыла…"
"Ага, становится понятен источник твоих затруднений! Ты знаешь, как ее зовут?"
"Гитана Нецко", - буркнул Беран.
"Подожди меня здесь", - Палафокс вышел из кабинета.
Через двадцать минут он открыл дверь и поманил Берана: "Пойдем".
У входа в усадьбу их ожидал аэромобиль с полусферическим верхом. В машине съежилась маленькая одинокая фигура.
Палафокс повернулся к Берану и пригвоздил его к месту строгим взором: "По традиции, родитель обеспечивает сына образованием, первой женщиной и своего рода беспристрастным наставлением. Ты уже пользуешься преимуществами образования. В машине - выбранная тобой женщина; этот летательный аппарат также в твоем распоряжении. Выслушай же мое наставление - слушай внимательно, так как никто и никогда не даст тебе более полезный совет! Ищи в своих мыслях остатки паонезского мистицизма и паонезской сентиментальности. Изолируй эти стимулы - но не пытайся изгнать их полностью, ибо в таком случае их скрытое влияние проявится на более глубоком, инстинктивном уровне". Палафокс поднял руку драматическим жестом, свойственным раскольникам в торжественные минуты: "Я выполнил свои обязанности и отныне освободился от них! Желаю тебе успешной карьеры, многочисленных талантливых сыновей и престижа, вызывающего зависть сверстников".
"Благодарю вас!" - столь же церемонно ответил Беран. Отвернувшись, он прошел к машине, сопротивляясь попыткам воющего ветра снести его в сторону.
Девушка, Гитана Нецко, подняла голову, когда он занял соседнее сиденье, но тут же отвела глаза в сторону и стала смотреть в пропасть, где блестела Бурная река.
Беран молчал, переполненный чувствами настолько, что ему не хватало слов. Наконец он взял ее за руку - холодную и вялую. Девушка сидела неподвижно и тоже молчала.
Беран попытался передать то, что было у него на уме: "Теперь ты под моей опекой… Я родился на Пао".
"Лорд Палафокс повелел мне поступить к тебе в услужение", - размеренно и бесстрастно ответила она.
Беран вздохнул. Он чувствовал себя отвратительно, его мучили угрызения совести - та самая паонезская сентиментальность и тот самый паонезский мистицизм, каковые настоятельно рекомендовал подавлять Палафокс. Беран поднял машину в воздух - преодолевая сопротивление ветра, аэромобиль быстро долетел от усадьбы Палафокса до корпусов Института и опустился у студенческого общежития. Обуреваемый противоречивыми побуждениями, Беран провел спутницу к себе в комнату.
Они стояли в помещении, отличавшемся скупостью размеров и обстановки, изучая друг друга в состоянии стесненного напряжения.
"Завтра попрошу, чтобы нам выделили комнату попросторнее, - сказал Беран. - Сегодня уже поздно".
Глаза девушки открывались все шире и шире; она опустилась на койку и внезапно зарыдала - тихими судорожными слезами одиночества, унижения и горя.
Не находя места от чувства вины, Беран присел рядом с ней, взял ее за руку, бормоча слова утешения - разумеется, она их не слышала. Впервые в жизни Беран оказался лицом к лицу с настоящей скорбью, и она потрясла его до глубины души.
Девушка говорила, тихо и монотонно: "Мой отец был добрый человек, он никогда мухи не обидел. Наш старый дом простоял несколько веков - бревна почернели от времени, камни поросли мхом. Мы жили у запруды Мерван, за ней начиналось пастбище, поросшее тысячелистником, а на склоне Голубой горы у нас был сливовый сад. Когда пришли правительственные агенты и приказали нам убираться, отец не мог поверить своим ушам. Как можно покинуть наш старый дом? Это какая-то шутка или ошибка! Это невозможно! Агенты сказали только несколько слов - отец побледнел от гнева и замолчал. И все равно мы не уехали. А когда агенты пришли снова..." Голос девушки задрожал и прервался; мягкие капли слез упали Берану на руку.
"Все это поправимо!" - пробормотал Беран.
Она отчаянно мотала головой: "Непоправимо! Я тоже хочу умереть!"
"Нет, не надо так говорить!" - пытался утешить ее Беран. Он погладил ее по голове, поцеловал ее в щеку. Прикосновения возбудили его, он не мог удержаться - его ласки становились все интимнее. Девушка не сопротивлялась. Более того: она, судя по всему, даже приветствовала совокупление, отвлекавшее ее от горестных воспоминаний.
Они проснулись рано, в предрассветных сумерках, когда небо все еще было чугунного цвета, а наклонный уступ Раскола терялся в беспросветной мгле, нависшей над рекой, ревущей на далеком дне пропасти.
Через некоторое время Беран сказал: "Ты мало обо мне знаешь - тебе не любопытно?"
Гитана Нецко безразлично хмыкнула, что несколько задело Берана.
"Я - паон, - серьезно сказал он. - Я родился в Эйльжанре пятнадцать лет тому назад. Меня привезли на Раскол, но я вернусь на Пао".
Он помолчал, ожидая, что девушка поинтересуется причиной его изгнания, но она отвернулась, глядя в небо через узкое высокое окно.
"Тем временем я учусь в Институте, - продолжал Беран. - До вчерашнего вечера я не знал, какую специальность мне лучше выбрать - а теперь знаю! Я стану наставником Колледжа лингвистики!"
Гитана Нецко повернулась к нему, посмотрела ему в лицо. Беран не понимал, что выражал ее взгляд. У нее были большие, зеленовато-голубые глаза, ярко выделявшиеся на бледном лице. Беран знал, что она на год младше его - но, глядя ей в глаза, чувствовал неуверенность в себе, неловкость, нелепое смущение.
"О чем ты думаешь?" - жалобно спросил он.
Она пожала плечами: "Я почти ни о чем не думаю..."
"Не дуйся!" - Беран нагнулся к ней, поцеловал ее в лоб, в щеку, в губы. Гитана не противилась, но и не отзывалась. Беран начинал беспокоиться: "Я тебе не нравлюсь? Я тебя обидел?"
"Нет, - тихо ответила она. - Как ты мог меня обидеть? Я в услужении у раскольника, мои чувства ничего не значат".
Беран резко приподнялся и сел в постели: "Но я не раскольник! Я же тебе сказал - я паон!"
Гитана Нецко молчала, словно погрузившись в тайные мысли.
"В один прекрасный день я вернусь на Пао! Может быть, скоро - кто знает? И ты вернешься со мной".
Девушка не отозвалась. Беран начинал отчаиваться: "Ты мне не веришь?"
Гитана тихо произнесла: "Если бы ты на самом деле был паоном, ты прекрасно знал бы, во что я верю".
Беран надолго замолчал. Наконец он сказал: "Как бы то ни было, ты не веришь, что я - паон!"
Гитана взорвалась: "Какая разница? Почему бы ты гордился тем, что ты - паон? Паоны - бесхребетные черви! Они безропотно позволяют Бустамонте грабить, убивать, втаптывать их в грязь - и даже пальцем не пошевелят, чтобы защититься! Они прячутся от тирана, как овцы от ветра, выставляя задницы навстречу опасности! Одни бегут, куда глаза глядят, другие... - тут она холодно покосилась на Берана, - ...находят убежище на далекой планете. Мне стыдно, что я родилась на Пао!".
Беран мрачно поднялся на ноги, старательно глядя в угол. Представив себя со стороны, он поморщился: жалкое, презренное существо! Он ничего не мог сказать в свое оправдание - блеять, ссылаясь на неведение и беспомощность, было бы еще позорнее. Глубоко вздохнув, Беран стал одеваться.
Девушка прикоснулась к его руке: "Прости меня. Я понимаю, что ты ни в чем не виноват".
Беран покачал головой; ему казалось, что он постарел на тысячу лет: "Я ни в чем не виноват, верно... Но в том, что ты сказала... Вокруг нас столько разных истин - как выбрать одну из них?"
"Я ничего не знаю о разных истинах, - ответила Гитана. - Я знаю только то, что чувствую - знаю, что, если бы я могла, я убила бы тирана Бустамонте!"
Настолько скоро, насколько это допускалось обычаями раскольников, Беран снова явился в усадьбу Палафокса. Один из проживавших вместе с наставником сыновей впустил его и поинтересовался целью его визита. Беран уклонился от прямого ответа. Прошло несколько минут - Беран нервничал, расхаживая по маленькой прихожей, не содержавшей ничего, кроме голых стен и пола.
Беран инстинктивно понимал, что ему следовало соблюдать осторожность и предварительно прощупать почву, но в то же время ощущал тошнотворное холодное предчувствие провала - ему не хватало необходимого дипломатического такта.
Наконец его позвали и провели в лифт, долго опускавшийся и открывшийся в обшитую деревянными панелями утреннюю трапезную Палафокса. Наставник, в темно-синем халате, сидел за столом и мрачно отправлял в рот кусочки горячих маринованных фруктов. Увидев Берана, Палафокс едва заметно кивнул - выражение его лица не изменилось.
Беран поклонился, как того требовало уважение к наставнику, и произнес со всей возможной серьезностью: "Лорд Палафокс, я принял важное решение".
Палафокс безразлично поднял глаза: "Почему нет? Ты достиг возраста, в котором человек должен сам принимать решения, а решения нельзя принимать легкомысленно".
"Я хочу вернуться на Пао!" - упрямо выпалил Беран.
Запрос Берана явно не вызвал у чародея никакого сочувствия. Помолчав, Палафокс обронил, сухо и пренебрежительно: "Меня поражает твоя непредусмотрительность".
Раскольник снова применил отвлекающий маневр, направлявший ущемленное самолюбие оппонента в сторону от нежелательного предмета разговора. Но в случае молодого панарха полемические ухищрения не находили желаемого отклика - Беран гнул свою линию: "Я думал о программе Бустамонте, и она вызывает беспокойство. Возможно, она сулит определенные выгоды - но я чувствую, что в ней есть нечто неестественное, выходящее за рамки общечеловеческих норм".
Палафокс поджал губы: "Допустим, что ощущения тебя не обманывают - что бы ты мог сделать, чтобы воспрепятствовать такому положению вещей?"
"Я - наследный панарх, разве не так? Бустамонте - всего лишь айудор-регент, не так ли? Если я к нему явлюсь, он вынужден будет подчиниться".
"В принципе. Но как ты докажешь, что ты - панарх? Предположим, Бустамонте объявит тебя сумасшедшим самозванцем - что тогда?"
Беран молчал - возможность такого возражения он не предусмотрел.
Палафокс безжалостно продолжал: "Тебя субаквируют, ты расстанешься с жизнью. И чего ты таким образом добьешься?"
"Возможно, мне не следует объявлять о своем прибытии. Бустамонте ничего не узнает, если я тайно высажусь на каком-нибудь острове - Фераи или Виамне…"
"Хорошо. Допустим, тебе удастся убедить в своей легитимности нескольких человек - Бустамонте все равно будет сопротивляться. Твое возвращение может вызвать гражданскую войну. Если тебя возмущают действия Бустамонте, представь себе, к чему могут привести твои собственные намерения!"
Беран улыбнулся: "Вы не понимаете паонов. Войны не будет. Бустамонте просто-напросто обнаружит, что его никто не слушается".
Палафоксу не нравилось, когда его поправляли: "И что ты будешь делать, если Бустамонте узнает о твоем прибытии и встретит тебя с отрядом мамаронов?"
"Откуда он узнает?"
"Я ему сообщу", - твердо пообещал Палафокс и положил в рот кусочек пряного яблока.
"Значит, вы намерены меня уничтожить?"
Палафокс едва заметно улыбнулся: "Нет, не намерен - если ты не будешь действовать вопреки моим интересам. А в настоящее время они совпадают с интересами Бустамонте".
"Каковы, в таком случае, ваши интересы? - с жаром спросил Беран. - На что вы рассчитываете?"
"На Расколе, - тихо ответил Палафокс, - никто никому не задает такие вопросы".
Беран помолчал, после чего отвернулся и с горечью воскликнул: "Зачем вы меня сюда привезли? Зачем вы рекомендовали принять меня в Институт?"
Основные позиции конфликтующих сторон были определены; Палафокс расслабился и откинулся на спинку стула: "Неужели ты не понимаешь? Здесь нет никакой тайны. Успешный стратег заранее запасается всеми возможными средствами, применяет все возможные методы. Если возникнет такая необходимость, ты послужишь в качестве средства противодействия регенту Бустамонте".
"И в настоящее время я вам больше не нужен?"
Палафокс пожал плечами: "Я не провидец - кто может предсказать будущее? Но мои планы в отношении Пао..."
"Ваши планы в отношении Пао?" - возмутился Беран.
"...осуществляются достаточно эффективно. В данный момент, с моей точки зрения, ты больше не являешься ценным активом, так как твое вмешательство может воспрепятствовать внедрению моей программы. Поэтому лучше всего четко определить наши взаимоотношения. Я ни в коем случае не твой враг, но наши интересы не совпадают. Тебе не на что жаловаться. Если бы не я, тебя не было бы в живых. Я предоставил тебе кров и пищу, а также непревзойденное образование. И я продолжу поддерживать твою карьеру, если ты не выступишь против меня. Больше тут не о чем говорить".
Беран церемонно поклонился. Повернувшись, чтобы уйти, он задержался, посмотрел назад и вздрогнул. На него смотрели широко открытые, горящие черные глаза. Это не был известный последовательностью и логикой наставник Палафокс - проницательный, в высшей степени модифицированный чародей, уступавший престижем только верховному наставнику Вампельте. Это был странный, дикий человек, излучавший психическую энергию, выходившую за рамки нормальности.
Беран вернулся в общежитие. Гитана Нецко сидела на каменном подоконнике, обняв себя за щиколотки и положив подбородок на колени.
Когда он зашел, девушка подняла голову - и, несмотря на подавленность, Беран почувствовал приятное, хотя и смешанное со стыдом, удовлетворение рабовладельца. "Она очаровательна! - думал он. - Типичная паонезка из винодельческих предгорий, стройная и светлокожая, с аккуратно-симметричными чертами и тонкими руками и ногами". По выражению ее лица трудно было угадать, о чем она думала; Беран не имел ни малейшего представления о том, как она к нему на самом деле относилась - но это было обычным делом на Пао, где интимные взаимоотношения молодых людей традиционно отличались неопределенностью и отсутствием откровенности. Приподнятая бровь могла свидетельствовать о пылающей страсти, а неуверенность движений и понижение голоса - о безоговорочном отвращении...
"Палафокс не разрешает мне вернуться на Пао", - неожиданно выпалил Беран.
"Нет? И что же ты будешь делать?"
Беран подошел к окну, бросил взгляд на заполненную струящимся туманом пропасть: "Значит, придется улететь без разрешения - как только представится возможность".
Она скептически рассматривала его в профиль: "И если ты вернешься на Пао, что из этого получится? Кому это поможет?"
Беран с сомнением пожал плечами: "Точно не знаю. Надеюсь, мне удастся восстановить порядок, чтобы люди могли жить так, как жили раньше".
Гитана рассмеялась - не презрительно, но печально: "Ты много на себя берешь. Хотела бы я увидеть такое чудо!"
"Я тоже хочу, чтобы ты его увидела".
"Но я чего-то не понимаю. Как ты собираешься это сделать?"