Герб. Наследник
В Янтарном Покое - ни души. Хорошо, тихо. Спокойно. Можно посидеть, подумать, хоть на какое-то время отрешиться от повседневных забот. А если и заглянет кто, так что же? Сидит Ард-Ри Коранн Мак-Сильвест за резным столом, задумчиво лезвие кинжала полирует, из кубка мед прихлебывает. А что хмурится отчего-то - так это не странно, тяжела ты, доля властелина Предела, а венец верховного правителя прежде всего - символ забот неустанных.
- Господин!
О, Четыре! Неужели опять?!
Входит Гуайре Менд, управитель Ард-Ри. Побратим, испытанный в радости и горе друг. Учтиво кланяется. Я недовольно машу рукой. Наедине можно забыть о том, кто они сейчас. Оставим, старый друг, поклоны да цветистые речи другим. Киваю на лавку напротив себя, от души плещу в драгоценную чашу золотистого меда.
- Садись, садись, Гуайре. Мы с тобой, кажется, уже тысячу лет не сидели просто так, друг напротив друга, как бывало когда-то. Помнишь?
Гуайре улыбается, кивает. Принимает чашу, как всегда чуть заикаясь - память о давнишнем ударе копья, отсюда и прозвище Менд - Заика - произносит традиционное восхваление Четырем. Отпивает.
- Как семья?
- Слава Всеблагим! Сыновья растут вверх, жена - вширь. В общем, всё как обычно. А как ты, Коранн? Как Этайн?
На моих губах, против воли, появляется улыбка:
- Всё хорошеет. Да тебе, поди, это лучше меня известно. Сдается мне, что ты за последнее время видел ее куда чаще…
Совсем недавно вернулся я в Ардкерр. Лишь десять дней после провозглашения новым Ард-Ри и свадьбы провел дома, с милой женой, наслаждаясь любовью и покоем. А потом навалились дела, закрутили снежным бураном. Много их накопилось за то время, пока болел покойный Меновиг, вот и пришлось его преемнику метаться раненым оленем по всему Пределу, несмотря на глубокий снег и жгучий мороз. Кое-кто из стариков даже ворчал: не подобает, дескать, верховному правителю Предела по стране ездить, к союзникам да данникам, споры и раздоры разрешать. Дома нужно сидеть, пировать, охотиться, песни слушать, любовью наслаждаться. А кому нужно - сами пусть едут, да дары везут, как встарь водилось. Только я таких отродясь не слушал. Долго на одном месте сидеть не любил, долгих праздностей не любил, а больше всего не любил - ждать. Впрочем, вслух я неизменно повторял одну и ту же фразу: "Венец верховного правителя - не знак привилегий, но знак долга. И до тех пор, пока в любом, самом отдаленном конце Предела требуется присутствие Ард-Ри, место его там, и только там". Вот и получилось, что лишь через сорок с лишним ночей вернулся я в Ардкерр, которую давно уже считал домом. А дома опять: дела, заботы…
Впрочем, Гуайре, на попечение которого я оставлял и Ардкерр, и жену, не хуже меня знает. Знает, а потому - молчит. Ждет.
- А я… Как-то не по себе мне, друг. Помнишь, рассказывал я тебе про сон, что увидел в ту ночь, на брачном ложе. Еще трижды он ко мне с тех пор приходил.
- М-да… С Лауриком Мудрым бы тебе посоветоваться, Луатлав…
- Сам о том думал, и не раз. Да нет сейчас в Пределе нашего Мудрого. Как раз перед моим отъездом приходил он ко мне, предупреждал: большие дела зовут, торопят. По возвращении обещал в гости быть.
Мы ненадолго замолкаем, доливаем жидкого золота в золото узорное. Также молча выпиваем, и я всё-таки не выдерживаю:
- Еще одно меня тревожит, Гуайре. Пора, давно пора Этайн понести. Знаю, что вряд ли суждено мне радоваться сыновьям, обучать их владеть копьем, мечом и колесницей, скакать с ними рядом во весь опор, ободрять в дни поражений и восхищаться в дни побед… Горько от мыслей таких, ох, как горько! Но это - знаешь ты не хуже меня, - рок Ард-Ри. И всё же, всё же взгляни на меня, Гуайре. Меня ведь тоже не должно быть. Но вот он я, а значит, есть еще надежда…
- На все воля Четырех. Не беспокойся, всё свершится в свой срок. Тебя, Сильвест, потомок Сильвеста, Всеблагие любят. Как и его любили. Вспомни слова Лаурика: "Сольются два рукава одной великой реки и переплетутся две ветви великого древа. И союз этот породит то, что воссияет ярче звезд!"
- Да, должно быть…
Помолчали опять.
- Это всё, Коранн?
Вместо ответа я вновь берусь за отложенный было кинжал. Резко - слишком резко, и слепому видно! - провожу ветошью по и без того идеальному лезвию раз, второй. Порезался.
- Ты так и не поговорил с ней? - Ответом Гуайре - мой тяжкий вдох.
- Луатлав, Луатлав… Ард-Ри Предела, бесстрашный Воитель Скорая Рука…
- Я не думал, что это будет так трудно! - криком вырывается из моей груди. - И с каждым днем становится всё труднее. Обнимать ее, целовать, ласкать, растворяться в ней без остатка… А потом снова и снова задаваться вопросом: меня ли любит Этайн? Искренна ли она, или это просто долг жены и супруги Ард-Ри? И как мне жить дальше, если окажется…
Нет, не выговорить. Даже наедине с побратимом, даже в одиночестве. Стыдно, глупо, но - не могу! И от этого лишь хуже вдвойне. Я опускаю глаза, не отрываясь смотрю на порезанный палец, с которого капает на стол кровь. Гуайре неодобрительно качает головой, отбирает у меня злосчастный кинжал и ветошь. Отрезает кусок и двигает ко мне через стол:
- Прижми… Хватит стол пачкать…
За ворчливым тоном Заики, как и всегда, скрывается искреннее сопереживание. Подчинившись, я усмехаюсь:
- Спасибо. Что бы я без тебя делал?..
- Ой и не говори! - усмехается в ответ он. - Ты, Луатлав, конечно, Ард-Ри и великий герой, но иногда так себя ведешь, что впору лишь за голову хвататься. Пожалуй, придется мне сначала тебя схоронить, а потом уж самому помирать!
Мы оба смеемся, и в этот момент я ловлю взгляд друга и отчетливо понимаю: он изо всех сил старается отвлечь меня от черных мыслей, ободрить и развеселить, но у самого Гуайре что-то случилось. Что-то серьезное. Начинаю разговор далека:
- Ну а ты-то, друг, с чем сегодня пришел? Рад был бы, если просто так, посидеть да поговорить, только чувствую - нет.
- Правду говоришь, Ард-Ри. Не сам пришел, дело привело.
- Опять?
- Опять, Коранн.
Я еще не вернулся из поездки, когда в Ардкерр вновь приехал Илбрек Мак-Аррайд. Честно клятву свою исполнил Лоннансклех - десять дней гремел в Дун Фэбар, что стоит вот уже семь поколений на крутом берегу бешеной Дробайс, великий пир. Никто из пришедших туда не покинул дом Илбрека без богатых даров. И поскольку не велит обычай хозяину в воинских потехах, что для гостей устроены, самому участвовать, сыновья его - Сиге и Диан всех превзошли. Да только отец, во исполнение всё той же клятвы, победу их мне, господину своему, посвятил. Ликовали гости, превозносили имя Лоннансклеха, да только многие головами качали: неспроста так сделал Илбрек, с умыслом. Себе и роду своему - славы да почета, Коранну Луатлаву - обещанное деяние да намек: мои, мои, а не твои - самые лучшие, самые доблестные, самые достойные.
А после пира, отдохнув немного, отправился доблестный потомок Аррайда Маела к своему владыке, по пути славные деяния совершая, да вот досада: дома его не застал. Ну, ничего, вернется Ард-Ри, а он его здесь подождет. Говорил же Луатлав во всеуслышание: мой дом - его дом…
Согласился Гуайре со словами гостя, устроил его в Ардкерре с великим почетом. Да только скоро стал замечать - и не он один, - не как гость себя Илбрек ведет, как хозяин.
Пиры закатывает, воинов молодых золотом и оружием дорогим без счета наделяет, в свою дружину зовет, Этайн Певунью с дарами и восхвалениями что ни день посещает, красавиц щедро любовью одаривает. Великий воитель Лоннансклех, богатый и щедрый муж, что и говорить: на охоту, за стол, в бой потешный - всегда первый. И всегда - победитель. А стоило старому Федлимиду Абратруайду голову слишком высоко поднять, отказаться признать меня господином своим и дань установленную платить - тут как тут Илбрек. Мигом призвал ответить на обиду, нанесенную его господину, собрал воинов, да опять-таки всё больше молодых, до бранной славы жадных, камнепадом горным обрушился на непокорного. Голову дерзкую, что склониться не пожелала - с плеч долой, усадьбу - огню на поживу, сыновей Краснобрового - волкам да воронам на пир, золото и заложников - малых внуков Федлимида - к ногам прекрасной Этайн. И снова: честь и слава могучему бойцу, делом преданность свою подтвердившему. Да только горчит отчего-то та слава, на зубах хрустит, как старый мед засахарившийся.
Не всем в Ардкерре такое поведение гостя по нраву пришлось. Да и то сказать, кому понравится, когда воин приезжий, хоть и великий, у бойцов Ард-Ри славу отбирает, оставляет лишь крохи сущие? Не один, не двое моих дружинников Илбрека и людей его на состязание вызывали, сперва - на потешное, а потом и до оружия боевого дело дошло. Никому не отказывал могучий Мак-Аррайд, лишь смеялся, меч от крови оттирая, да головы противников к своей колеснице привязывая. После того как с обеих сторон пало шесть славных воинов, Гуайре от моего имени напомнил всем: как гость приехал Илбрек в Ардкерр, и негоже так его встречать. Напомнил и запретил под страхом изгнания смертные поединки, хотя не раз и не два сам порывался о годах забыть и взять копье в руки. И не благоразумие - долг сдерживал. А тут и я, наконец, вернулся.
И вновь - пиры, охоты, игры воинские. Что скрывать - поначалу я был искренне рад своему славному гостю, благодарен ему за верную службу, а что до погибших - не Илбрек, они его вызывали, мужу же столь доблестному негоже от потехи бранной увиливать. Да только девять раз по три ночи прошло, а гость дорогой домой не торопится. Напротив, всё чаще такую речь при мне заводит: правы старики, негоже верховному правителю Предела, славному потомку Сильвеста Кеда, самому все дела решать. Пусть-де я дома, в Ардкерре остаюсь, любовью жены пригожей да покоем наслаждаюсь, наследников воспитываю. А он, могучий Илбрек Мак-Аррайд станет правой рукой моей, рукой твердой и щедрой. И споры разрешит, и достойных наградит, и дерзким по заслугам воздаст.
Я, медленно закипая, отклонял такие предложения, хотя и неизменно вежливо, благодарил, но Лоннансклех не отступал. Всё так же сыпал в уши моих воинов лесть, а в руки - золото и серебро без счета, всё также превозносил мою жену. Так прошли еще несколько ночей, и до меня стали доходить слухи, что кое-кто из молодых да горячих уже открыто в дружину сына Аррайда просится, прочие же восхваляют его чуть ли не больше господина своего за доблесть и щедрость. Да и Этайн, хоть и ведет себя безукоризненно, как правительнице и хозяйке положено, всё же женщиной остается. Льстит ей явное поклонение столь славного воина, который после моего всегда ее имя прославляет. И рад бы уже я указать гостю назойливому на дверь, да не могу никак: сам при всём народе клятву давал, вечное гостеприимство сулил, Четырех в свидетели призывая…
Я вздыхаю и пристально смотрю на старого друга:
- Ну и что же на этот раз доблестный сын Аррайда натворил?
Вздыхает и Гуайре. Сразу видно - не хочет говорить, знает, что не по нраву придутся мне новости. Но - нужно.
- Вчера опять пировали до поздней ночи. Крепко выпил Илбрек, и без того на язык несдержанный, да не меда или красного пива - браги крепкой. А выпив, стал похваляться, что род его - самый древний и славный во всём нашем Пределе. Да и пусть бы себе хвалился, ведь воину в том лишь честь, а уж таким-то родом и похвастать не зазорно. Да только на беду оказался при этом мой старший, Бранн. Молод он, сам знаешь, горяч без меры. Ударило ему хмельное в голову, вот он и объяви громко: негоже-де гостю в доме Ард-Ри такие речи произносить. И еще сказал: хоть и славен род, ведущий начало от Аррайда Маела, но всё же до твоего рода - рода Сильвеста Кеда - ему так же далеко, как от отражения луны в реке - до самой луны. И первое тому доказательство - ты, Луатлав, который восседает на троне Ард-Ри, а ему, Илбреку, как он ни похваляйся, судьба лишь вечно вторым при тебе быть!
Я отпиваю меда, морщусь. На мгновение мне чудится соленый привкус крови на губах.
- Дурак. Молодой дурак. - Гуайре склоняет голову:
- Твои слова - мои, Коранн. Но это, к сожалению, еще не всё. Выслушав Бранна, Илбрек зло расхохотался и заявил: пусть мальчишка сперва молоко с губ утрет и по деяниям славным с последним из его, Лоннансклеха, слуг сравнится, тогда и поучает мужей доблестных. А он, Илбрек, его пьяные речи охотно прощает.
- Ты был там?
Мой побратим лишь горестно разводит руками:
- Если бы был, то заткнул паршивцу рот его же собственной рубахой, да за шиворот уволок домой, чтобы проспался. А так: смех и шутки поднялись вокруг, пуще прежнего. Бранн вспыхнул. Подошел он к Ибреку и выплеснул ему на ноги свою чашу, а потом назвал его хвастливой собакой и приказал, чтобы благодарил тот Четырех за то, что как гость он пользуется королевской защитой.
Я обхватываю голову руками:
- О, Четыре! Ведь он же убьет его, обязательно убьет, в назидание другим!
- Да. Илбрек и все его люди покинули пир, но перед этим Мак-Аррайд вызвал моего сына на смертный поединок и пообещал, что за каждую каплю вылитой браги тот прольет восемь и одну каплю своей крови.
- Когда? Когда поединок?!
- Через две ночи, на Маг Окайн. Именно поэтому я и пришел к тебе, Коранн. Не как слуга к Ард-Ри - как друг к старому другу. И - как отец. Пока еще есть время, молю: поговори с Илбреком. Ты - верховный правитель, его господин. Если попросишь ты, он может смилостивиться и отказаться от боя, или удовольствуется лишь ранением парня.
- Может. А если нет?
В Янтарном Покое повисает тяжелая, давящая тишина. Такая бывает перед тем, как разразится страшная буря.
- Тогда после смерти Бранна я покину тебя, чтобы не заставлять даже косвенно нарушить клятву. И хотя даже в лучшие свои дни я не мог сравниться с Лоннансклехом, отомщу ему!
В Солнечном Покое - почти никого. Яркий свет полуденного солнца, которое уже начинает понемногу греть, щедро льется в узорчатое окно Грианнана, будто стараясь оправдать его название. Красавица Этайн, госпожа Ардкерра, бережно перебирает серебряные струны маленькой женской арфы, и текут, разливаются по комнате волнами негромкие звуки. Сплетаются с нежным голосом королевы в тонкое, невесомое кружево, в драгоценную золотую паутинку, на которой каплями росы блестят под солнцем дорогие самоцветы. Да и не правительница она сейчас. Звенит голос Этайн Певуньи, прекрасной молодой женщины, голос, способный заставить умолкнуть в смущении майских соловьев. Поет, забыв обо всём, всю душу, всё сердце свое вкладывая в хитрую старинную песню. И не потому вовсе, что напротив сидит, застывший в восхищении, могучий черноволосый в дорогих одеждах, на глазах слез восторга не скрывая. Просто не умеет иначе.
На пороге Грианнана - еще один мужчина. Тоже слушает, затаив дыхание. Не уступит в богатстве его наряд первому, только волосы, схваченные на висках тонким обручем из красного золота, изукрашенного рубинами и янтарем, да длинные усы - краса и гордость воина - у него не чернью как вороново крыло, а отливают в лучах солнца ярким пламенем.
Обрывается песня.
- Здравствуй, сердце мое!
Забыта сладкоголосая арфа, забыт благодарный слушатель. Вновь становится Этайн Певунья госпожой Ардкерра, молодой женой. Обвивают нежные руки шею стоящего на пороге.
- Здравствуй, господин мой и муж! - Черноволосый встает, прижимает руку к сердцу.
- Приветствую тебя, Ард-Ри. Пусть даруют Всеблагие вечное счастье и изобилие твоему дому!
Склоняет голову Коранн Луатлав, Ард-Ри Западного Предела.
- Благодарю, могучий сын Аррайда. Пусть Они всегда будут благосклонны к твоему не знающему промаха копью! Вижу, жена моя услаждала твой слух своим дивным пением, и отрадно видеть, что по нраву оно нашему дорогому гостю.
Опускает глаза Илбрек, будто в смущении:
- Верно, лишь у глухого или мертвого не сожмется сладко сердце при звуках голоса Соловья Ардкерра, прекраснейшей из живших когда-либо женщин. Признаюсь, незваным пришел я в Грианнан королевы. Столь прекрасно пела она, что застыл я, проходя мимо, не в силах сделать и шагу, и умолил госпожу мою позволить слушать ее.
Звонко смеется Этайн:
- Подобны тягучему сладкому меду речи великого воителя, и хотя явно чрезмерно превозносит он мое пение, отрадно слышать их. Давно хотела я спросить тебя, о Лоннансклех, отчего не приведешь ты в свой дом новую хозяйку? Вот уже три зимы минуло с тех пор, как упокоилась под курганом твоя жена, и не одна прекрасная дева вздыхает ночами, мечтая о твоих могучих объятиях.
- Может, и так, госпожа моя, но знаешь ты, что нет в моем сердце места ни для кого, кроме тебя. И если Всеблагие распорядились так, что более достойный, чем я - господин мой, великий Коранн Луатлав, первый меж равными, - назвал тебя своей, то остается мне лишь покорно принять Их волю… А что до остального, то ты, право, преувеличиваешь…
- Ой ли? Скромность - не твоя стезя, Илбрек Мак-Аррайд! Знаешь ли ты Ниам, дочь моего отца?
- Нетрудно сказать, знаю я дочь Меновига и Крейде Эоратской. Прекрасна твоя сводная сестра, как вечерняя звезда. Одна лишь дева в Ардкерре превосходит ее в красоте и уме, и женщина эта - ты, госпожа моя.
- Тем лучше. А знаешь ли ты, славный Илбрек, что похитил сердце Ниам? Что с тех пор, как увидела она тебя, не мил ей ни один другой мужчина в Пределе?
- Нет, госпожа, мне это неведомо. И сожалею я всем сердцем, что причиняю сестре твоей боль.
- Так исцели эту боль, - вмешивается Ард-Ри. - Если только пожелаешь ты, с радостью отдам я Ниам тебе в жены. Сам же сказал ты: прекрасна она обликом, разумна речами, а кроме того, и по отцу, и по матери происходит из славных родов, и не будет урона твоей чести от этого союза. Клянусь Всеблагими, Этайн, ты права! Если бы сочетался доблестный Илбрек с твоей сестрой узами брака, нелегко было бы найти более достойную пару!
Вновь смеется Этайн, крепко целует мужа и ласково смотрит на Илбрека.
- Ну же, храбрый воин! Неужто робеешь ты перед трепетной девой? Неужто лишь пустые слова для тебя просьба Ард-Ри?
Пристально смотрит на нее сын Аррайда.
- Доставлю ли я радость своим согласием тебе, госпожа моя?
- Странен твой вопрос. Знаешь ты, что всем сердцем люблю я Ниам, что ее счастье будет и моим счастьем. Да и тебе, доброму моему другу и правой руке супруга моего, желаю я лишь добра.
На мгновение зрачки Илбрека сужаются как у рыси перед прыжком. Пристально смотрит он на Этайн и Ард-Ри, а потом вновь прижимает руку к сердцу:
- Что ж, если так, то я согласен. А теперь прости меня, госпожа, но мне нужно идти.
- Подожди, достойный Илбрек, - останавливает его Сильвест. - Прости, жизнь моя, но именно поиски нашего славного гостя привели меня сюда. Мне нужно срочно поговорить с ним.
Этайн притворно хмурится:
- Что ж, тогда идите, о премудрые мужи, занимайтесь своими многотрудными делами. Надеюсь увидеть вас обоих за ужином. Я спою новую песню, которую посвящаю тебе, Коранн.