- Признаем, повелитель, - ответил за всех представитель рода Аррайд, игнорируя яростные взгляды, которые бросал на него глава его рода. - Нетрудно сказать: ты, и только ты, должен вынести решение по этому делу.
Я слегка перевел дух.
- Да будет так. Ныне я повелеваю преступнику сложить оружие и дать мне клятву не пытаться бежать и принять любое мое решение.
- Я клянусь, повелитель, - хмуро ответил Бранн.
- Хорошо. Мы возвращаемся в Ардкерр, чтобы достойно проводить в последний путь павших. Всё время, пока будет идти тризна, ты, Бранн Мак-Менд, проведешь в подвале, связанный и под стражей. Когда же народится новая луна, я призову тебя и всех присутствующих на суд и ты встретишь свою судьбу. Да свершится воля Четырех! Связать его!
- Да свершится воля Четырех! - откликнулись эхом все присутствующие.
Илбрек напоследок смерил меня взглядом, потом кивнул члену своего рода, доселе молча стоявшему чуть в стороне, они уложили в колесницу Сиге головы погибших, рядом с телами, а потом хлестнули лошадей и ускакали.
Совсем невеселым было наше возвращение в Ардкерр. Ни юный преступник, ни его отец за всё время пути не проронили ни слова, я тоже не был расположен к разговорам. В моей голове птицами в силке бились тревожные и тяжелые мысли.
Как мы ни торопились, но Илбрек всё же прибыл в Ардкерр первым и, судя по всему, успел переговорить с членами своего рода. Казалось, сам воздух в крепости был тяжелым и душным, как перед грозой. Ни радостных кличей, ни песен, ни пира - молча, настороженно встречал Ардкерр возвращение своего владыки.
Сразу же по возвращении я приказал запереть Бранна в подвале под холмом, чтобы показать всем - мое решение остается в силе. Впрочем, тому была и еще одна причина: теперь я вряд ли мог довериться членам рода Илбрека, хотя и сомневался, что они отважатся открыто нарушить волю Ард-Ри и пролить в его доме кровь.
Как бы там ни было, ночь прошла без происшествий. Следующий день, прошедший в приготовлениях к погребению, тоже. Правда, люди Илбрека всё это время держались особняком, были хмурыми и неразговорчивыми, но, к моему облегчению, и только. Они наотрез отказались хоронить павших здесь, но поскольку путь на север весьма и весьма не близок, тела Сиге и Туана были с великими почестями сожжены, прах тщательно собран и смешан в одном сосуде, чтобы упокоиться на родине, под высоким курганом.
Итак, наступил день суда. Вряд ли был в Ардкерре хотя бы один человек, который остался в то утро дома, и даже большой зал Грианнана не смог бы вместить всех желающих. Поэтому, по совету Гуайре, с которым мы провели вместе бессонную ночь, слуги разбили шатры у подножия Бруг-на-Сиур, сразу же за стенами крепости.
Сидя на троне, поставленном на возвышении, я обозревал море голов. Вот Мев, жена Гуайре - веселая толстушка с вечными морщинками от смеха в уголках глаз. Я увидел ее - и не узнал. Глаза женщины покраснели от слез, горе придавило ее, сгорбило, покрывалом набросило на плечи лишний десяток лет. Только что похоронив одного сына, она, кажется, уже смирилась с потерей второго.
Вот люди Илбрека, - как и прежде, держатся особняком и - я предпочел бы не видеть этого - все вооружены до зубов. А вот и сам Лоннансклех. Воистину, сегодня я видел Черного Орла Гор: настороженного, насупившегося, в темных одеждах. Даже шлем, браслеты и наконечник копья его не сияют как обычно, а лишь тускло поблескивают. Стоит, нервно покусывая ус, ногой чуть притоптывает и на меня глядит.
Неотрывно.
В который раз я спрашивал себя: правильно ли я поступаю? Во имя старой дружбы и личных симпатий я собирался нанести обиду могущественному роду Аррайд и прекрасно понимал, скорее небо с землей поменяются местами, чем Илбрек забудет ее. Зная мстительный характер Лоннансклеха, можно было ожидать самого худшего, вплоть до развязывания войны. Я не сомневался, что все мои люди без исключения и без того не слишком-то любившие Мак-Аррайда, поддержат решение своего владыки, и именно это угнетало меня больше всего. О Четыре, всевидящие и всезнающие! Вправе я обмануть их доверие, ввергнуть порученный мне Вами Предел в кровавую распрю? Да еще, ко всему прочему, Лаурик Мудрый, который мог бы разрядить обстановку, отсутствовал, и я даже не представлял, когда он вернется.
И вместе с тем я прекрасно понимал, что, доведись мне возможность пересмотреть свое решение, я бы вновь поступил так же.
Гуайре поднял руку, и гул голосов моментально сошел на нет. Лишь ветер шелестел полами плащей, да где-то в вышине пронзительно и отрывисто кричал охотящийся ястреб. Что ж, пора.
- Приведите преступника!
Толпа поспешно расступилась, и четыре воина вывели Бранна.
Сегодня утром ему впервые развязали руки, позволили вымыться и накормили, но всё равно видно было, что каждый из проведенных под замком дней показался Бранну вечностью. По традиции пояс преступника оттягивал меч - знак того, что перед нами стоит взрослый мужчина и полноправный член рода, - а одежды белели только что выпавшим снегом - цветом смерти. Похоже, юноша нисколько не сомневался в том, каким будет приговор. Но глядел он смело, а голос его, когда он обратился ко мне с приветствием, почти не дрожал.
Сидящая рядом со мной Этайн едва слышно всхлипнула и этот тихий звук вывел меня из раздумий. Всё. Решено.
Я встал и твердыми шагами приблизился к преступнику. Остановился. И вновь тишина сгустилась настолько, что ее, казалось, можно было резать ломтями, как сыр. Голос мой показался мне странного глухим, словно звучал из глубокого колодца:
- Бранн, сын Гуайре Менда, давал ли ты мне клятву Воина, как своему Ард-Ри и господину?
- Да.
- Твой меч.
Когда юноша протянул мне оружие рукоятью вперед я поднял клинок у себя над головой и провозгласил:
- Я, Коранн Мак-Сильвест, прозываемый Луатлав, Ард-Ри Западного Предела, ныне и навечно возвращаю тебе твою клятву.
Меч упал под ноги стоящему передо мной Бранну.
В гробовом молчании я принял у стоящего наготове слуги мех с пивом, а потом наклонился и собрал немного влажной, жирной земли. Вновь подошел к Бранну, который так и стоял всё это время, не шелохнувшись.
- Воин, я отказываю тебе в своей воде, - на меч пролилась струя пива, - земле, - сверху упала горсть земли, - и защите, и в том беру в свидетели Четырех!
Я замолчал, и вперед выступил Гуайре. Вытащив кинжал, он наискось полоснул себя по левой ладони и, подойдя к сыну, окропил его голову.
- Кровь смывает кровь! - твердо провозгласил он, не отводя глаз. - Ныне и навсегда я, твой отец, и весь мой род отрекаемся от тебя.
И вновь наступил мой черед.
- По возвращении в Ардкерр приказываю содержать этого человека под стражей до тех пор, пока последний воин доблестного Илбрека Мак-Аррайда не покинет мой дом. На следующий день изгнанник волен уйти, куда пожелает, взяв с собой лишь свое оружие и пищи на три дня пути. И любой, кто с этого момента застанет его в землях Ард-Ри, может беспрепятственно пролить его кровь. Роду же Аррайд и лично тебе, славный Илбрек, я лично уплачу эрик за погибшего Туана. Я, Ард-Ри, сказал!
- Как понимать твои слова? - сверкнув глазами, спросил глава рода Аррайд.
- Как окончательные, - твердо ответил я.
- Разве не слышал ты моей клятвы? - В голосе Илбрека ясно различались угрожающие нотки, и меня обуял гнев.
- Слышал. Ты поклялся, что объявишь от лица рода Аррайд кровную месть роду убийцы и любому, кто окажет ему покровительство. Во имя Четырех, сдается мне, что это ты плохо расслышал мои слова! У преступника отныне нет рода, и если кто-нибудь, зная о решении Ард-Ри, посмеет приютить его, то ты и твои люди вольны поступать так, как вам вздумается.
- Я говорил не об этом! Неужели же из-за дружбы с Гуайре Мендом ты презрел справедливость, олицетворением которой являешься в Пределе?
Доселе молчавший член рода Гуайре поднял голову:
- Не забывайся, сын Аррайда! На что ты намекаешь?
- Помолчи, пес, я говорю не с тобой! - Илбрек не скрывал раздражения и презрения. - И я не намекаю, а говорю прямо: Ард-Ри поступил недостойно! Он своим решением защитил преступника от заслуженной кары и тем самым нанес жестокую обиду всему моему роду!
Стараясь не дать гневу, душившему меня, вырваться на волю, я процедил сквозь зубы:
- За свои слова и дела я, как Ард-Ри Предела, несу ответственность лишь перед Четырьмя и Лауриком Искусным - Их Устами. Когда Мудрый вернется, ты, Лоннансклех, имеешь полное право заявить ему о несогласии с моим решением. А до тех пор оно останется неизменным. Юный Бранн в приступе ярости совершил тяжкий проступок и поплатился за него, но я не позволю роду Аррайд травить на своей земле доблестного воина, точно дикого зверя! И еще…
Тут моей руки коснулось что-то легкое, как крыло бабочки. Этайн. Она поманила меня пальцем и, когда я наклонился, еле слышно прошептала несколько слов.
О Всеблагие! Благодарю Вас! Вы послали мне жену, с мудростью которой не сравнится никто, за исключением раз что Ваших Уст!
- Тихо, славные воины! - громко провозгласил я, подняв руку. - Я еще не закончил!
Гуаре повторил мои слова. "Что ты задумал?" - с тревогой вопрошали глаза моего побратима. В ответ я ободряюще улыбнулся и продолжал:
- Суд окончен, но у нас есть еще одно дело. Помните ли вы, о мой народ, гейс, что взял я на себя, став Ард-Ри?
Люди ответили нестройным гулом.
- Упомню! - проревел Илбрек. - Ты клялся, что я ни в чем не встречу в твоем доме отказа. Сегодня мы покинем Ардкерр, но прежде я прошу и требую голову этого человека!
- Он прав, прав! - зашумели вокруг.
- Тихо, достойные! Дайте мне закончить! О брат мой Илбрек! Я не могу отдать тебе то, что мне не принадлежит. У меня более нет власти над этим человеком. Если желание твое оставить нас твердо, я не буду ему препятствовать. Доблестный Гуайре распорядится, чтобы вам приготовили припасы в дорогу и богатые дары.
Торопясь, как бы Мак-Аррайд вновь не перебил меня, я продолжал:
- Когда же я говорил о своем гейсе, то имел в виду совсем другое. Помните ли вы, что поклялся я пред лицом Четырех принять и простить любого изгнанника, который придет ко мне с такой просьбой. Помнишь ли ты?
Бранн поднял голову и еле слышно прошептал:
- Да?
- Хочешь ли ты получить прощение из рук Ард-Ри?
- Да.
Тогда я вынул из ножен свой собственный меч и протянул его рукоятью вперед со словами:
- Прими этот меч, а с ним - мою защиту и покровительство. Отныне и навсегда имя тебе - Бранн Мак-Сильвест, враги твои да станут моими врагами, а друзья - моими друзьями. Да будет так!
Последние мои слова потонули в громовых криках восторга. Воины хлопали, кричали, били мечами по щитам. Людей Илбрека было слишком мало, чтобы на их негодование хоть кто-то обратил внимание.
Я вновь поднял руку, но теперь, даже с помощью Гуайре, мне с трудом удалось добиться относительной тишины.
- Как я и обещал, вот эрик за погибшего.
Я хлопнул в ладоши, и два воина внесли шкуру водяной собаки, доверху насыпанную чистым золотом, а еще один - изукрашенный жемчугом и рубинами меч и так же богато отделанный шлем. Всё это они сложили у ног Илбрека. Теперь все ждали его ответа. И он не заставил себя упрашивать.
- Благодарю тебя, о Ард-Ри, - начал северянин, выплевывая слова, словно выбитые зубы. - Я приму от тебя дорожные припасы. Всё же остальное ты можешь оставить себе!
Отказ от даров хозяина расценивался как оскорбление. Воины, окружавшие меня, гневно зашумели, кто-то даже схватился за меч, но я в который раз поднял руку, призывая к тишине.
- Что ж, это твое право. Как Ард-Ри я прощаю нанесенную тобой обиду и не буду настаивать.
- Ха! Склоняюсь перед твоей милостью, Мак-Сильвест! Ты также благороден, как и твой предок, которым ты столь кичишься.
Сын Аррайда отвесил мне явно издевательский поклон и добавил:
- И так же несправедлив!
Повсюду послышались гневные призывы закрыть ворота крепости, схватить непочтительного гостя, разоружить его людей и не отпускать без выкупа. Наконец, все некого успокоились, и я вновь заговорил:
- Тебе стоит благодарить Четырех и мой гейс, Илбрек Мак-Аррайд. Если ты сказал всё - убирайся!
- Осталось сказать лишь одно, Луатлав. Здесь и сейчас объявляю, что отныне род Аррайд и все древние и благородные роды гор, избравшие меня своим главой, отказывают тебе во всякой поддержке и повиновении. Знай: если хотя бы один твой союзник преступит границы моих владений, его встретят с оружием в руках. У меня достаточно всего необходимого, чтобы смело бросить тебе вызов и доказать любому в Западном Пределе, какую ошибку совершили Мудрый и все достойные мужи, сделав тебя, вероломного убийцу и лицемера, Ард-Ри!
Лоннансклех окинул взглядом зал, задержал взгляд на сидящей рядом со мной Этайн и прищурился:
- Правда, есть эрик, который я принял бы от тебя, Мак-Сильвест, - женщина, что сидит рядом с тобой. Отпустишь ли ты ее со мной на север? Думаю, нет. Что ж, только это сокровище из всего твоего имущества пока недоступно для меня. Но если будет на то воля Четырех, его я возьму сам! Прощай!..
Голова. Мудрый
Поздний вечер. Небо затянуто густыми тучами, словно зал - тяжелыми бархатными портьерами. Сквозь эту мрачную, холодную, влажную завесу не проникнуть слабому свету звезд. Лишь молодая, только что народившаяся луна время от времени, будто через силу, проглядывает сквозь прорехи, проделанные свежим ветром. Цедит нехотя вниз холодный свет, так отличающийся от живого, теплого оттенка уличных фонарей. Серебрит городские башни и стены домов, выложенные из светлого камня. Насмешливым взглядом провожает фигуру, скользящую неслышно по улицам, будто плывущую над мощеными мостовыми. Те немногие жители Львиного города, для которых ночами жизнь только начинается, провожают идущего опасливым взглядом. Им ли - ворам и грабителям, продажным женщинам и наемным головорезам - не знать таких повадок? Не суметь с первого, будто невзначай брошенного взгляда распознать куда более опасного, чем они сами, хищника? С таким связываться? Нет, благодарим покорно! Хоть коротка и полна лишений жизнь, посланная нам Всеблагими, но самый последний нищий-калека не спешит с ней расставаться, по-волчьи зубами вцепляется.
Но - чу! В начале площади мелькают огни факелов, слышится приглушенный расстоянием топот и позвякивание металла. Ночной патруль. Миг - и быстрее ночных мотыльков в темной комнате, где неожиданно зажгли лампу, разлетелись темные тени по сторонам. Слились с камнем и деревом построек. Задержали дыхание. Затаились.
Лишь один человек, с головы до ног закутанный в темный плащ, всё так же продолжает свой путь. Ни на кого не обращает внимания, никого не боится. Всё видит и слышит. А вот и патруль - четыре гвардейца. Зорко осматриваются по сторонам, бдительно охраняют покой сограждан, высоко и гордо поднимают вверх смолистые факелы, освещая дорогу. Пусть знают жители славного Лайдора: хоть и простые солдаты идут, пусть и не отмечены их лица мечами алыми, но никакому злоумышленнику спуску не дадут.
Но вот гвардейцы замечают целеустремленно идущего им навстречу позднего путника и чуть замедляют шаг. Офицер уже и руку поднял было, чтобы остановить да расспросить, но подумал немного - и обратно опустил. И вправду, что этакого? Идет себе человек по своим делам, спокойно, не таится. Ну и пусть себе идет с благословением Четырех! Сразу же видно - не разбойник, не пьяница бездомный. Просто засиделся допоздна в кабачке или у друзей, а может, на свидание с красавицей торопится. Поэтому и лицо свое капюшоном плотным прикрыл, чтобы даму ненароком не скомпилировать. А может, просто от холода. Свежи, ох свежи нынче ночи! Когда еще до настоящего, не обманного тепла доживем? И доживем ли? Э-эх, служба солдатская! Левой, правой…
Проходит патруль мимо, и путник останавливается, зачем-то смотрит стражникам вслед, потом тихо, приглушенно тканью капюшона смеется, подняв вверх голову, и под луной, в который раз проглянувшей сквозь рваное одеяло облаков, что-то ярко взблескивает на миг.
Серебром.
И вновь вперед, легко и стремительно. Куда это он, интересно? Прав ли офицер гвардейский? Может статься, что и прав. Ни дать ни взять, держит человек путь прямо к гостинице "Алмазная шпора". Ага, а вот и свет на втором этаже, через окно зашторенное пробивается. Уж не гостя ли позднего там ждут? Останавливается человек, капюшон поправляет. На окно смотрит. На свет яркий.
Ох и яркий! Сразу видать: не одна свеча, не две - добрая дюжина горит в тяжелом бронзовом канделябре. Дорогие свечи: длинные, толстые, из чистого воска отлитые. Такие всю ночь гореть будут - и до половины не сгорят. Уже по этому понятно - обеспеченные люди в комнате живут, раз такое себе позволить могут. Да и сама комната не из дешевых, а гостиница и вовсе - третья во всём городе. Дом большой, трехэтажный, каменный, богато деревом резным украшенный, дорогой муравленной черепицей крытый. Внутри - тоже дерево отполированное, душистым воском натертое; бронзовые светильники на стенах начищены так, что глазам больно; лестница - сплошь деревянное кружево, непонятно как в воздухе держащееся, ковровой дорожкой застеленное; в зале - тоже ковры: и на стенах, и на полу; колокольчик дверной - и тот из чистого серебра отлит! Всё в гостинице хорошо, вот только название подкачало. Почему? А где ты, сударь мой, алмазные шпоры видел. Это как же надо лошадей не любить, чтобы такие к сапогам прицепить?!
Впрочем, нашего хозяина сей факт не смущает нисколько. Может, потому, что он - купца богатого наследник, не желавший по стопам папенькиным пойти, шпоры эти отродясь не надевал. Зато знает наверняка - алмаз золота куда как дороже и блестит ярче. Ну и опять же, от золота этого в названиях деваться некуда, всё сплошь золотое - от тарелок до поросят! И что? А ничего! Попробуй-ка, удержи эдакого "Золотого поросенка" надолго в памяти. То-то. А прознеси-ка "Алмазный поросенок"? Правильно, и того хуже. Вот поэтому и "шпора", поэтому и "алмазная". И красиво, и звучно, и запоминается хорошо. Внушает, одним словом. А раз внушает, то нечего тут зубоскалить! Нужна комната - пожалуйста, нет - проваливай! Ишь, ходят тут всякие… критики…
Посреди комнаты со свечами - большой дубовый стол. Глянь-ка, и впрямь дорогая комнатка: на столе - скатерть. Белоснежная, тяжелая от крахмала. И цветы опять-таки в красивой вазе глиняной, почти что новой. Подумаешь, чуть-чуть горлышко отбито! Не выбрасывать же из-за такого пустяка хорошую вещь. Она, между прочим, восемь медяков стоит. Ну ладно, ладно. Семь. Семь, говорю! Где ты сейчас такую красоту за пять купишь? Ну и что, что видел! Сам же говоришь: у сельского гончара. В городе, тем более в таком большом, как наш славный Лайдор, жизнь завсегда дороже. Вон даже цветы жена хозяйская сама выращивает на заднем дворе, чтобы лишний раз не тратиться. И хорошие, между прочим, цветочки. Свежие, ароматные, только сегодня срезанные. Что говоришь? Согласен, согласен. Само собой, роскошь и излишество. Только у них, у богатых, свои причуды. Хочет цветочки понюхать - пусть нюхает на здоровье, нам не жалко. Они, между прочим, как и эта скатерть, в стоимость комнаты входят.