- Погоди. Ещё нагуляешься, пока хозяин не посвистит, - буркнул один из моих "парнишек". - Вот отведём гостя в положенные ему хоромы, а там уже будет видно, кто, где и куда.
Я молча вылез и пошёл к дому. Рыжий "зимовщик", даже не взглянув в мою сторону, только указал большим толстым пальцем на дверь. Меня провели по лестнице на второй этаж и не слишком вежливо просунули в одну из открытых белых дверей. Как только я вошёл, дверь закрылась, и я остался один в обстановке обычного гостиничного номера, какие снимают средней руки дельцы и актёры с ангажементом. Две комнаты с коврами и ванной, обставленные дорого и пёстро. Всё это я уже видел; только странный белый врез в стене - что-то вроде скрытого сейфа или бара - отличал комнату от сотен её гостиничных двойников. Я попробовал открыть врез-дверцу, и она легко подалась, обнажив металлическую пустоту примерно полуметровой ёмкости. Я закрыл её и подошёл к столу, на котором, кроме телефона, был и селектор, могущий связать меня в одиночку или одновременно с администратором, дежурной горничной, барменом и лицами под номерами от одного до пяти. Три из них светились, два были выключены. Я нажал кнопку с надписью "Бар" и услышал мелодичный голос динамика:
- Что желает господин Янг?
- Чёрный кофе без сахара и рюмку коньяку. - После обильного ужина с "парнишками" Стона есть не хотелось.
- Через три минуты откройте белую дверцу в стенке, и получите требуемое. Туда же вернёте пустую посуду.
Я так и сделал. Белый сейф подал мне по лифту из бара коньяк и кофе, и я мог наконец в одиночестве обдумать всё происшедшее.
И опять ошибся: "одиночество" не состоялось. В комнату без стука, как Джакомо Спинелли, и даже без условно принятых вежливых реплик вроде "разрешите", "можно", "извините, я на минуту", вошёл человек лет пятидесяти, а может быть, и моложе, судя по его внешнему виду: не сед, не лыс, не обрюзг, не ожирел. Только морщины у глаз и у губ свидетельствовали об извечной работе времени. Да и зубы вставные, сверкнувшие слишком белой пластмассой, не говорили о молодости.
- Нидзевецкий, - представился он, подойдя ближе, но не протягивая руки, - для друзей Стас. Отправляюсь вместе с вами сегодня-завтра зарабатывать по пять тысяч на брата.
- Садитесь, - сказал я, - здесь хороший французский коньяк. Сейчас закажу бутылку.
- Уже освоили? - усмехнулся он. - Но мне ближе к заветной кнопочке, - протянул руку к селектору и в ответ на вкрадчивый шёпот динамика скомандовал, как в строю: - Господину Берни Янгу требуется ещё бутылка и второй бокал… - А когда заказ был уже сервирован, соизволил наконец обратиться ко мне: - Вы хорошо знаете, куда и зачем нам придётся идти?
- А вы? - спросил я в ответ, помня предупреждение Стона не откровенничать.
Нидзевецкий ухмыльнулся, как школьник, подсмотревший ответ в подстрочнике.
- Честно говоря, я не верю в эту неэвклидову геометрию. Ни в четвёртое, ни в пятое измерение. Есть дырка в шахту, только замаскированная. Какой-нибудь оптический фокус. В определённый день определённого месяца, в определённый час на рассвете или на закате дырка эта видна простым глазом. Ныряй - и всё как в цирке, только без клоунов.
- Я тоже не верю, только не столь уж решительно, - сказал я. - Неэвклидовы геометрии есть и будут, а Эйнштейн опроверг и Ньютона. Так что, пока не пришлось нырнуть в эту дырку, не будем обсуждать её местоположение в пространстве.
Нидзевецкий погрел коньяк в кулаке и выпил. Он не выглядел ни пьяным, ни охмелевшим, только глубокие тёмные глаза его чуть блестели.
- Значит, учёный-физик Янг не собирается ставить никаких научных экспериментов, - процедил он не без иронии. - Его, как и нас грешных, интересуют только пять тысяч в местной валюте?
Я пожал плечами: ни спорить, ни поддакивать Нидзевецкому мне не хотелось.
- И физики и лирики одинаково в ней нуждаются.
- Я не лирик, - зло сказал Нидзевецкий, - я неудачник. Врач-недоучка, фельдшер. В армии не дослужился выше поручика. Потерял два литра крови, совесть, честь и надежду на будущее. На большее, чем прилично водить машину или сделать укол камфары умирающему, не способен. Не выучился.
- Так почему же вы не вернётесь на родину? - спросил я. - Там, говорят, легко найти и работу и уважение. В любом гараже нужен шофёр, в любой больнице - фельдшер.
- Не знаю, - вздохнул Нидзевецкий. - Засосало болото. Привык думать, что без денег ты никому не нужен. А тут сразу пять тысяч кредиток. Есть смысл рискнуть.
- И так же думают все наши коллеги?
- Гвоздь вообще ничего не думает - не обучен. Умеет стрелять без промаха или без выстрела - кулаком в переносицу, и добывать деньги у ближнего своего одним из этих двух способов. А за пять тысяч головой рискнёт, если есть шанс выжить. И у Этточки вы ничего не узнаете, хоть и говорит она на трёх языках, но так плохо на каждом и с таким угнетающим произношением, что смысл не улавливаешь.
- Кто же она по национальности?
- Этта Фин? Не знаю. Легче всего назвать её мисс Фин, но подойдёт и мадемуазель Фин, и фрейлейн Финхен.
Нидзевецкий залпом выпил бокал коньяка и налил другой.
- Много пьёте, - сказал я. - Военная привычка?
- Отчасти. А сейчас, если хотите честно, пью со страху.
- Перед экспериментом?
- Если называть это экспериментом. Пройти тридцать метров по коридору и вернуться обратно - как будто не так уж сложно. А странный односторонний паралич - в клинике, где я стажировался, называли его латеральным - вызывается обычно обмораживанием или кровоизлиянием в мозг. Стон уверяет, что это - воздействие пока ещё необъяснимой реакции двух встречных потоков воздуха. Но, сохранив сердце, не утратим ли мы какие-то клеточки мозга? Мне показалось, что у Стона, например, левое плечо отведено назад и жесты левой руки чуть-чуть замедленны.
- Преувеличиваете. Со Стоном я разговаривал около часа. Он вставал, двигался, закуривал, сбивал коктейли. И жестикуляция и походка его совершенно нормальны.
- Тогда почему он не идёт с нами?
- Чёрную работу он в состоянии предоставить другим.
- И заплатить за неё по пять тысяч?
Я не успел ответить. Нидзевецкий встал и, как мне показалось, с тоской взглянув на остатки коньяка в бутылке, молча повернулся и вышел не прощаясь. Я не остановил его: говорить нам было уже не о чём.
Не о чём оказалось говорить и с другими моими спутниками по предстоявшему путешествию, с которыми я встретился утром за завтраком. Гвоздь вообще молчал, поглощая еду в тройном против нормы количестве. Он походил на "парнишек" Спинелли, только был постарше и побогаче опытом. Коротко стриженный бобрик, шрам на лбу, обтянутые оливковой, кожей скулы и потемневшие протезы вместо выбитых когда-то зубов всё это подтверждали.
Этта была суха, замкнута и застенчива, на все вопросы отвечала: "да", "нет", "не знаю", "простите, не помню", "не видела", "не замечала". Вопросы задавал ей Нидзевецкий, видимо, для того, чтобы подтвердить данную ей вчера характеристику. Я же прислушивался не столько к её ломаному языку, сколько к интонациям и произношению.
- Не спрашивайте Этту о её национальности, - засмеялся Нидзевецкий. - Это тайна.
- Я просто не любить говорить о себе, - ответила Этта.
Фраза прозвучала неграмотно, но с хорошим произношением согласных и гласных. Ещё раньше, прислушиваясь к репликам Этты, я подметил не только нарочитое искажение этимологии и синтаксиса, но и знакомые языковые интонации. Зачем она это делала? Для самоизолирования и некоммуникабельности?
- Хорошо стреляешь? - вдруг спросил Гвоздь.
- Не знаю, - сказал я. - Давно не практиковался.
- Зря. Я на всякий случай захвачу с собой хлопушечку.
Этта, допив кофе, встала, не проявив к разговору ни малейшего интереса. У дверей я догнал её.
- Вы хорошо знаете язык, - сказал я, поклонился и прошёл мимо.
Через полчаса в мою комнату постучали.
Этта! Я не мог скрыть удивления.
- Я вам всё объясню, - сказала она, усаживаясь с ногами на диван. Сейчас она была простой и приветливой, без актёрства и отчуждённости. - Там я не могла говорить иначе. Отсюда и этот разгаданный вами трюк с ломаным языком.
- Вы плохо его ломали.
- Вероятно. Но разве они поймут? У меня нет и не может быть с ними ничего общего. Чем меньше слов - тем дальше от близости.
- Высокомерие не украшает человека, тем более учительницу.
- Это не высокомерие, а привычка с детства. Жизнь в мире хищников порождает насторожённость. "С волками жить - по-волчьи выть" - говорит поговорка. Но я хочу не выть, а быть готовой к отпору. В особенности на охоте за этими таинственными стекляшками.
- Чем же пленила вас эта охота?
- Тем же, чем и вас. Жалованье учительницы невелико, а гонорар Стона сказочный. Да и занятия ещё не скоро: в школе каникулы.
Она говорила откровенно, без принуждения. И я ещё добавил:
- Так, значит, в мире хищников для меня сделано приятное исключение?
- Я уже слышала о том, что вы физик, но и по лицу можно определить интеллигентного человека. Деньги вам нужны не для того, чтобы открыть ссудную кассу.
- Джакомо тоже это определил. Только с ухмылочкой.
- Кто это Джакомо?
- Торговый партнёр или хозяин Стона.
- Мне страшно, Берни. - Она впервые назвала меня по имени, я не возражал.
- Уже второй раз слышу это. Сегодня от вас, вчера от Нидзевецкого.
- Он боится опасностей путешествия.
- А вы? Таинственных стекляшек?
- Если хотите, да. Что это за камни-осколки, которые мы должны вынести из какой-то неведомой шахты? Судя по обещанному нам высокому гонорару, они сами по себе представляют большую ценность или их используют для каких-то очень важных опытов. Но каких? Может быть, опасных для человека, если добыча их обусловлена такой строгой секретностью? Вы над этим не задумывались?
- Нет, - честно признался я. - О другом думал. Мне любопытна сама география того гиперпространства, в которое нам придётся проникнуть.
- И вы верите в это гиперпространство? Нидзевецкий и Гвоздь не верят.
- Им обоим не хватает воображения.
Я посмотрел на Этту. Тоненькая, с каштановой чёлкой на лбу и большими синими глазами, она походила сейчас на студентку, которой предложили на экзамене непосильную ей задачу. А если я расскажу ей всё, что открыл мне Стон? Что последует? Отступит ли она перед Неведомым и откажется ли от похода, тем самым создав для себя и меня дополнительные трудности и опасности? С ней рассчитаются за отказ, со мной-за болтливость. А может быть, мой рассказ всё же зажжёт в ней огонёк любопытства?
И я рискнул, рассказав ей всё услышанное от Стона.
- А вы поверили? - помолчав, спросила она.
- Почему бы и нет? Вы ведь слышали о таинственных исчезновениях на Леймонтском шоссе? Их не сумели объяснить ни полиция, ни наука. А Стон объяснил. И довольно правдоподобно. Он даже видел неразложившиеся тела в неизвестном нам коридоре. И это объяснил. Убивающая воздушная струя одновременно создавала и стерильность среды, предохраняющую мёртвое тело от разложения. Возникновение невидимой щели-коридора - самое странное, но при некотором избытке воображения и это можно объяснить, отождествив её с невидимой горловиной или шейкой, соединяющей наше трёхмерное пространство с замкнутой ячейкой другого, лежащего за пределами привычных трёх измерений. Это легко обосновать математически, физически можно представить, а геометрии требуется проверка. Теперь о замкнутом хрустальном коконе и его осколках. Пожалуй, это самое интересное в предстоящем нам путешествии. Но прежде чем делать выводы, необходимо проверить данные. С этого и начнём.
- Фантастика, - всё ещё недоверчиво откликнулась Этта. - Возможно, мистификация.
- Объяснить необъяснимое может только учёный или фантаст. Стон ни то ни другое. Он делец. А какой делец будет платить по пять тысяч за мистификацию?
В глазах Этты я прочёл сомнение, колебание и наконец решение. Любопытство победило.
- Только будем держаться вместе, - сказала она. - Вы чуточку впереди, я - сзади. И не давайте мне отклоняться влево.
По дороге в неведомое
Этта Фин
После разговора с Берни я пожалела, что не рассказала ему всё о себе. Перед трудной и, может быть, страшной дорогой в Неведомое мы должны лучше знать друг друга - твёрже будет поддерживающая рука, яснее мысль. А я не рассказала ему, что я не англичанка и не американка по рождению, что отец мой жил в Германии и считал себя коренным немцем до тех пор, пока ревнители расовой чистоты не заставили его носить жёлтую звезду. Отца я не знаю - его застрелили в сорок втором году на улице охранники Кальтенбруннера, а родилась я несколько месяцев спустя уже в седьмом женском бараке Штудгофа, где содержались немки, не пожелавшие бросить мужей-неарийцев, и несколько десятков француженок и англичанок, застрявших в Германии до начала войны. "Враждебные иностранки" - так именовались они в списках концлагеря - помогли мне родиться, вырастили меня и выходили после смерти матери в сорок третьем году от заражения крови. К каким только ухищрениям ни прибегали они, часто подвергаясь смертельной опасности, чтобы сохранить в тайне моё существование от лагерной охраны, инспекторов и надсмотрщиков. Берлинская воровка Лотта, "капо" женского барака, была подкуплена, кормили меня все оптом, отдавая часть своего скудного лагерного пайка, англичанка-врач, хорошо говорившая по-немецки и потому допущенная на работу санитаркой в привилегированном госпитале для лагерного начальства, ухитрялась доставать молоко и нужные лекарства. И я всё-таки выжила без солнечного света и свежего воздуха, ничего не видя, кроме барачных нар и никогда не мытого бетонного пола. Небо и солнце, трава и лес были для меня такими же атрибутами сказки, как эльфы и гномы, да и жизнь на свободе казалась такой же сказкой, какую рассказывают на ночь, чтобы видеть счастливые сны.
Эти годы я помню смутно - человек редко помнит своё раннее детство, как бы тяжело оно ни было. Знаю только по рассказам приёмной матери, именно той англичанки-врача, которая сумела спасти меня от неминуемой дистрофии и которая после освобождения увезла меня с собой в Шеффильд. Так я стала англичанкой и по языку и по воспитанию, и всё детство моё, восьмилетнее и десятилетнее, о котором человек всегда помнит, было типично английским. Потом мы перебрались в Канаду, жили в Австралии, а затем - уже без матери, которая вышла замуж в Аделаиде за местного скотовода, - я скорее по воле случая, чем по выбору, очутилась здесь в роли учительницы частной леймонтской школы. Обо всём этом я так и не успела рассказать Берни Янгу: слишком короткой была наша встреча перед дорогой.
Дорога началась неожиданно, через два часа после завтрака, у меня в комнате, где я читала старый французский роман. Посошок на дорогу предложил мне сам господин Стон, снизошедший до столь ничтожной личности, как я. Он, как и полагается господину, вошёл без предупреждения, но с любезной улыбкой на синеватых губах и наполовину опорожнённой бутылкой шампанского-очевидно, где-то она успела уже побывать. Молча, почти священнодействуя, он наполнил два бокала на столе и, заметив мой французский роман, сказал по-французски:
- Садитесь, мадемуазель. Разговор у нас напутственный.
Я удивлённо присела.
- Вы удивлены, что я знаю французский? Старых международных бродяг обычно не стесняют языковые барьеры.
- Я удивляться не этому… - начала я привычно ломать язык.
- Может, будем разговаривать на вашем родном языке?
- Мой родной язык вам всё равно неизвестен.
- Ну хотя бы биография вкратце.
- Зачем? Самое интересное для вас в моей биографии - это сердце справа.
- Допустим. А что же вас удивляет?
- То, что вы с Олимпа спустились ко мне.
- На Олимп пойдёте вы. Хлебните шампанского - это подкрепит перед дорогой. Сейчас мы отвезём вас к энному столбу на Леймонтском шоссе.
- Одну? - спросила я.
- Не пугайтесь. Поедете с Берни Янгом. Подружитесь. Он наиболее интеллигентный из ваших спутников и потому наименее надёжный в достижении цели. Он может усомниться в реальности увиденного и неразумно вообразить невообразимое. Мне же нужны трезво мыслящие, разумные исполнители. Такие, как вы.
Мне почему-то не понравился его комплимент.
- Значит, мне, разумной, опекать неразумного?
- Именно. Я убеждён, что вы первая наполните свой саквояж. Янг, когда опомнится, сделает то же самое.
- А другие?
- За них я не боюсь. Это профессиональные авантюристы. Сделают всё и вернутся. Не скрываю: путь труден и конец его может смутить.
Стон смотрел на меня чуть прищурясь, как смотрят на лошадь покупатели, словно прикидывая: не прогадать бы.
- Сейчас выезжать? - оборвала его я, не притронувшись к бокалу с шампанским.
Он понял и встал.
- Вас уже дожидаются у машины.
Машин было две, стоявших гуськом у внешних ворот виллы: старенький "форд", в котором уже восседали с пустыми чемоданами Нидзевецкий и Гвоздь, сопровождаемые "парнишками" в выцветших джинсах и белых картузиках - один из них сидел за рулём, - и чуточку позади "мерседес" с шофёром в таком же картузике. Берни Янг меланхолично стоял у открытой дверцы автомобиля. Он предупредительно пропустил меня и сел рядом, оставив переднее место для Стона.
Но Стон и не собирался ехать.
- Дополнительное условие, Берни, - сказал он, придержав открытую дверцу, - если у вас возникнут какие-либо гипотезы об увиденном, не обращайтесь с ними ни к учёным, ни к репортёрам. Мы с Джакомо не любим газетной шумихи.
Захлопнув дверцу машины, он скрылся за оградой. А мы с Берни, так и не обменявшись впечатлениями, быстренько доехали до впервые увиденного мной "ведьмина столба", аккуратно обтёсанного и нисколько не устрашающего. Он был обнесён чугунной кладбищенской оградой с массивной, запирающейся калиткой. Открыв её, наш шофёр, по-видимому старший из "парнишек", втолкнул нас по очереди за ограду и, не входя, произнёс напутственно:
- Видите эту еле заметную туманную дымку в полуметре от столба? Смело шагайте в неё - и всё.
Первым шагнул ближайший к ней Берни и пропал. Это было так удивительно и неожиданно страшно, что я невольно замешкалась у колонки чуть замутнённого воздуха.
- Не задерживай, девка, - буркнул сзади Гвоздь и легонько подтолкнул меня в Неведомое.
Сначала был полумрак и протянутая назад ко мне правая рука Берни.
Она прижималась к чему-то невидимому, туго натянутому и упругому, как батут. Янг подхватил мою руку и потянул вперёд.
- Шагайте смело - под ногами никаких камней, нигде не споткнётесь. Так по крайней мере уверял меня Стон, - проговорил он каким-то свистящим шёпотом. - И главное, старайтесь не отдаляться от упругой невидимой "стенки". Чувствуете, как сзади что-то подталкивает нас вперёд? Это поток воздуха, должно быть, из нашего мира. Что-то гонит его - вероятно, разность давлений. Теперь отведите руку к центральному стержню прохода. Сильно дует навстречу, чуете? Это встречный поток из другого пространства. Опустите руку, старайтесь не попасть в стык двух потоков. Ближе, ближе к "стенке". Вот так. Думаю, пройдём благополучно. Чем мы хуже Стона?