Так мы шли, казалось, не минуты - часы. Я ни о чём не вспоминала, ничего не предполагала, ни на что не рассчитывала. Только ползла по странно зыбкой "стене", как улитка. Впереди так же полз, переступая с ноги на ногу, Верни; я не слышала его слов-может быть, он и не говорил ничего, - только чувствовала судорожное, застывшее сжатие руки. Где-то впереди вдруг грохнул выстрел. И тут же другой, третий, мгновенная автоматная очередь. Гвоздь? Или в него? Мы ничего не видели, кроме смутного тумана впереди, прикрывавшего едва заметное окошечко дневного света.
- Гвоздь? - спросила я.
- Не уверен, - не сразу откликнулся Берни, он всё ещё прислушивался.
Снова автоматная очередь, потом ещё одна, только глуше, отдалённее. С какой стати расстреливать одного человека из нескольких автоматов? Может быть, идёт бой? Равный или неравный?
- Видимо, они укокошили его, - сказал Берни.
- Зачем? - удивилась я.
- Убрать свидетеля. Чемодан взяли, а труп промолчит о сокровищах "ведьмина столба", да и пять тысяч кредиток останутся в кассе.
- Значит, и нам грозит та же участь?
- Возможно, - подумал вслух Берни. - У нас есть шанс выжить, если остаться у выхода, не переходя в наше пространство. Не у самого выхода, конечно, а подальше, где не достанут пули. Войти же внутрь никто не решится.
- Оставят охранников.
- Может быть, и оставят. Тогда попробуем продержаться дотемна. Охранники тоже люди - в конце концов сон свалит. Пошли.
Ещё медленнее мы двинулись к выходу. Парализующая воздушная струя до сих пор не коснулась нас - ни одна мышца не онемела. Через трупы близ выхода мы перебрались, не отрываясь от "стенки". Прислушались: тихо. Берни, оставив меня, подполз, буквально подполз по земле - я говорю так просто по привычке, потому что грунт под нами не был ни землёй, ни камнем, ни искусственным покрытием вроде пластика, - подполз к отверстию, сквозь которое уже просматривался пресловутый "ведьмин столб", и выглянул снизу наружу. "Сейчас грохнет", - подумала я, но выстрела не последовало.
- Сюда! - крикнул Берни и выскочил из коридора. Я - за ним.
Тут же мы чуть было не упёрлись в деревянного ведьмина стража за чугунной оградой у края бетонной ленты шоссе. Коридор, из которого мы только что вышли, уже растаял в земном воздухе над высушенными луговинами, ограждёнными ржавой колючей проволокой. Чуть поодаль стоял привёзший нас "мерседес", а позади него в лужицах уже застывшей и порыжевшей крови лежали двое "парнишек", срезанных автоматной очередью. В этот момент они, должно быть, в ожидании нас "заправлялись" виски из пузатой бутылки, стоявшей в открытом багажнике машины. Водитель её, наполовину вывалившийся из открытой дверцы, был убит, вероятно, второй очередью, которую мы слышали в межпространственном коридоре. Стрелял только один человек - Гвоздь, отнюдь не оборонявшийся, а нападавший и выигравший бой, видимо, без "потерь". Во всяком случае, вторая машина Стона, стоявшая рядом - след от неё виднелся на обочине шоссе в примятой колёсами пыли, - теперь исчезла в неизвестном нам направлении. Гвоздь даром времени не терял.
- Всё ясно, - сказал Берни, - у нас имеется только один выход: воспользоваться оставленным нам "мерседесом".
- Так нас же наверняка обвинят в убийстве или в соучастии.
- Всё равно обвинят - и пеших и конных. Пока мы доберёмся до ближайшего полицейского управления, а идти туда часа два, не меньше, трупы будут уже обнаружены и полиция предупреждена. Нас возьмут "тёпленькими" прямо на дороге и церемониться не будут: вся полиция в городе на жалованье у Спинелли.
- Что же делать?
- Скрыться где-нибудь ненадолго и обдумать случившееся. Времени у нас мало: шоссе блокируют - и конец. Хорошо ещё, что "мерседес" на ходу.
Мы вытащили тело водителя на дорогу и рванули в сторону от Леймонта. Чем дальше - тем лучше, пояснил Берни, нарвёмся на пост, и доказывай потом, что отсиживались в известной только Стону межпространственной связке. Говорил Берни мало, вёл машину на полной скорости, не отрывая глаз от дороги. Я вообще ни о чём не расспрашивала, хотя замысел Берни был для меня неясен.
Я сказала ему об этом.
- Почему не ясен? - проговорил он, не оборачиваясь ко мне. - Одна у нас надежда, одна-единственная. Ни Стон, ни Спинелли не заинтересованы в том, чтобы ознакомить человечество с тайной бриллиантовых россыпей. Им важно вернуть чемоданы, они считают, что мы их похитили. А виновник убийства им и так известен: профессиональная работа, не особенно их встревожившая. Гвоздь "свой", с ним и расправиться безопаснее и договориться легче. Ну, а с нами сложно: чемоданов нет и тайна - не тайна. Что предпринять? Вот над этим кроссвордом сейчас они голову и ломают. А у нас свой кроссворд с той же загадкой: что делать? Только где мы его решим, где?
- Остановись за песчаным карьером, - сказала я, - километра за три от разработок. Мотель там прогорел и закрыт, но машину поставить есть где. Кстати, дорога там разветвляется и проследить наш путь будет не так-то легко. Попутных и встречных машин предостаточно, так что можно ускользнуть на любой и в любую сторону.
Берни обогнал цистерну с молоком, пропустил встречную гоночную с итальянским флажком и, скосив глаза, усмехнулся:
- У тебя в запасе ещё вариант.
- Ты уверен?
- Слишком многозначительны эти "любой" и "любую". Не умеешь хитрить. На какой бы машине мы ни удрали, нас всегда найдут. Ты забыла о телефоне и радио.
- А я и не имела в виду машины.
- Я так и думал.
У меня "в запасе" действительно был ещё один вариант. Прошлым летом во время каникул я давала уроки английского языка художнику Чосичу и даже гостила у него в летней резиденции - коттедже не коттедже, а просто в деревянной хижине на одном из здешних лесных склонов. "Бунгало", как почтительно называл её художник, не охранялось ни заборами, ни решётками, а единственным ночным стражем был огромный чёрный ньюфаундленд с человеческим именем Славко, зловещего вида пёс, весьма недоброжелательный к незваным гостям. Сейчас художник был за границей, "бунгало" дичало в пыли и безлюдье, а пса кормил проезжавший по утрам почтальон из Леймонта.
- Как добраться до хижины? - спросил Берни, выслушав мой рассказ.
- Тут же у мотеля мост через горную речушку-ручеёк. Машину мы обычно оставляли в гараже - сейчас он пустой, - спускались к ручью и шли километра три-четыре по берегу до склона с редкой дубовой рощицей, а за ней к сплошным зарослям кустарника, полностью скрывающим приземистую лесную хижину. Добраться до неё можно по тропинке-лесенке, где каждый обнажившийся корень-ступенька, и по незаметной снизу дорожке через кусты к самому крыльцу.
- Неужели почтальон каждый день проходит все эти километры, чтобы покормить пса?
- Зачем? Он едет на велосипеде. По верху склона совсем рядом - просёлок.
- В хижине есть кто-нибудь?
- Никого.
- А собака?
- Меня она помнит.
Берни долго молчал, что-то обдумывая. Мотель был уже за поворотом дороги.
- Оставим "мерседес" в гараже, как ты предлагаешь, - сказал он, - но спустимся к речке не сразу. Сначала потопчемся на развилке: если возьмут наш след, пусть думают, что мы дожидались попутной или встречной машины. Потом снимем обувь - и вниз к ручью. Воды в нём достаточно?
- Летом он обычно пересыхает, но теперь шли дожди.
- Тогда пойдём по воде. Дно не вязкое?
- Галька.
- Порядок, - повеселел Берни. - Собаки нам уже не страшны, кроме твоего Славко.
- Славко я беру на себя, - сказала я.
Решаем кроссворд
Берни Янг
Речушка за мотелем почти высохла, но воды в ней всё же оказалось достаточно, чтобы скрыть наши следы от полицейских. Пусть думают, что мы уехали на попутной машине - или вернулись в Леймонт, или умчались от него куда подальше. Нам же раздумывать не приходилось: тропинка-лесенка действительно ползла в гору к зарослям можжевельника, пробившись сквозь которые, мы очутились перед низенькой бревенчатой хижиной с широченным дощатым крыльцом-верандой под черепичным навесом.
- Стоп, - остановила меня Этта, - ни шагу дальше, - и свистнула.
Из-под крыльца выползло нечто огромное, чёрное, мохнатое и, приникнув к земле для прыжка, зарычало.
- Славко! - крикнула Этта. - Славко, Славочка!
Мохнатое существо прыгнуло, но не яростно, а с восторженным собачьим визгом и чуть не свалило Этту, положив ей лапы на плечи. Спустя секунду оба катались по траве, обнимаясь и взвизгивая.
- Свой, Славко, свой! - предостерегала Этта, указывая на меня. - Шагай, Берни. Он не тронет.
Славко любезно пропустил меня вперёд и даже хвостом повилял из вежливости. В хижине всё было аккуратно прибрано, хотя и припорошено густым слоем пыли. В шкафу солидный запас сухих галет и консервов. Этта откуда-то выудила бутылку коньяку, кофе сварили на спиртовке и зажгли свет.
- А неплохо отдыхал твой Чосич, - сказал я. - Здесь вся его резиденция?
- Нет, комнаты для гостей рядом. Дверь за мольбертом, в углу.
- Уютное гнёздышко.
- Не о том говорим, Берни.
- Не о том, - лениво согласился я.
От кофе и коньяка меня совсем разморило - говорить не хотелось. Да и о чём говорить? О том, что осталось позади, или о том, что будет с нами, если нас сцапают? Так я и сказал Этте.
- О будущем после. Найдут нас не скоро - время есть. А вот то, что осталось позади, объяснить надо. Это самое важное, - отрезала Этта.
- Как объяснить необъяснимое?
- Ты же учёный. Физик.
- Моя физика не занимается гиперпространством. Я даже не знаю, как ещё назвать этот бриллиантовый кокон. То, что он за пределами нашего пространства, нам ясно, хотя способ входа совершенно необъясним: дыра в воздухе, абсолютный нонсенс. Геометрия коридора как будто тоже ясна, хотя вещество его основания и "стенок" загадочно. То ли это силовые поля, то ли уплотнённый слой атмосферы, сказать трудно. Трудно понять и смену воздушных потоков по пути туда и обратно. Стон правдоподобно объяснил причину гибели всех пропавших у "ведьмина столба": левый встречный поток смертелен. Но почему этот смертельный поток, который на обратном пути должен был стать попутным и правым, снова становится левым и встречным? Поворачивается коридор вокруг центральной оси? Зачем?
- Для того, чтобы выйти, как и войти.
- Кто же об этом заботится?
- Не знаю. Не могу себе даже представить.
- У меня есть одна идея, - замялся я, - бредовая, безумная нильсборовская идея, достаточно безумная, чтобы претендовать на истинность. Почти немыслимая. Почти, - подчеркнул я.
- Почему?
- Потому что были факты, странные факты, необъяснимые, ирреальные, но в совокупности её подтверждающие. Во-первых, приспособленный для входа и выхода коридор, во-вторых - сны. Даже не сны, а наведённые галлюцинации, слишком реальные для сновидений, запрограммированные, я бы сказал, даже с одной для всех программой.
- Но мы видели не одно и то же.
- Мы очень кратко рассказали тогда о том, что мы видели. Расскажем подробнее.
Рассказали.
- Не находишь однолинейность виденного? - спросил я.
Этта задумалась.
- Всё, что связано с камешками?
- Не только. Моделировались как бы наши мечты. Моя о привлечении Вернера к разгадке увиденного. Вернер химик в прошлом и со смелостью оригинальных решений. Я, вероятно, подсознательно стремился к разгадке тайны уже после беседы со Стоном. Бриллиантовый мир извлёк это стремление из подсознания.
Этта всё пыталась меня перебить.
- Но я же ни о чём не мечтала! Шла с тупым страхом перед неизвестностью.
- А разве ты не мечтала когда-то о выходе из Штудгофа? Из ада под нарами? Из мира погибающих заживо?
- В раннем детстве - да. Жалела мать больше, чем себя. Но всё это было в далёком прошлом. Я даже не вспоминала о нём, тем более в нашей акции.
- Но мечта осталась. Где-то в тайниках подсознания. Кто-то вынул её и смонтировал с настоящим, сознательным, личным. Оттого в лагере с тобой появились все мы - и я, и Гвоздь, и Стон, и покойный Нидзевецкий. Они возникли и в моём сне, лишь в других фантастических связках.
В глазах Этты отразились растерянность и непонимание. Мне стало жаль её. Строгий рациональный мир её не допускал ничего ирреального. И я знал, что вызову в ней ещё большее смятение мыслей и чувств, когда расскажу всё до конца.
- Ты сказал о мечте, что кто-то вынул её из тайников моего подсознания. Ты не обмолвился?
- Нет. Я именно это имел в виду: извлёк из твоего подсознания.
- Кто?
Я решил начать издали.
- А ты помнишь, что предшествовало нашим видениям? Помнишь игру красок и линий в нашем сверкающем коконе? В этой смене цветовых и геометрических форм была какая-то закономерность. Что-то повторялось, как в математических формулах или в наскальных рисунках. Потом всё исчезло, и заговорили мы.
- Во сне?
- Нет. В искусственно моделированных ситуациях.
- Слишком туманно. Кто же модельер?
- Разум.
- Наш?
- Нет.
Она не понимала. Но как объяснить этой по-своему умной, образованной, но рационально ограниченной женщине то, что требовало большой смелости воображения? Как рассказать, что, по моему разумению, загадочный бриллиантовый кокон-это существо, а не вещество. Не хаотическое нагромождение гигантских кристаллов, излучающих и отражающих свет, но мёртвых, как всякое кристаллически твёрдое тело, а структура живая и мыслящая, разум, быть может находящийся на более высокой ступени, чем человеческий. Может быть, жизнь в этом земном варианте развивалась не в комбинациях биологических растворов, а в эволюции сверхплотных кристаллических систем. А какие у меня доказательства, кроме предположений, которые вроде бы всё объясняют? Но какой трезвый рациональный ум, вроде Этты, поверит в гипотезу, не подкреплённую авторитетом науки, для которой главное - факты, а не аргументы, не убеждающие в истине.
И Этта не поверила.
- У тебя слишком пылкое воображение, Берни. Где ты нашёл следы жизни?
- Я искал не следы жизни, а следы разума. И я их нашёл.
- В цветных волнах, пятнах, искрах и брызгах? Бред!
- Может быть, - уступил я. - Мне так показалось.
Она вынула из кармана несколько камешков и бросила их на деревянный стол. Они звякнули, как любые камни, только обычно тусклая алмазная поверхность их в свете настольной лампы засверкала бриллиантовой огранённостью. А что, если их огранить специально?
Но Этта не заинтересовалась проблемой огранки.
- И это, по-твоему, живые существа?
- Не знаю, - вздохнул я. - Посмотрим, что дадут специальные исследования.
- Какие?
- Может быть, структурный анализ с помощью жёсткого рентгено-излучения. Может быть, микроисследования срезов или какие-то особые реакции. Спроси у химиков.
- Бред, - повторила она, подбросив поблёскивающие камешки на ладони. - Камни и камни. Пусть драгоценные, но мёртвые, как любой камень вульгарис. Не двигаются и не размножаются, ничего не поглощают и не выделяют.
- А ты уверена? Ведь это только осколки более массивных образований. Гигантских при этом. Может быть, это уже кристаллоорганика.
- Да тут нет ничего похожего на живую клетку. Откуда же разум?
Трудно спорить с человеком, лишённым воображения. Этта не могла перешагнуть за пределы общепринятого здравого смысла. Ну как ей объяснишь, что мышление, память, творчество отнюдь не прерогатива только человеческого мозга и что можно допустить существование мыслящей материи и в других формах? Я попытался сделать это, но увы - бесполезно.
- Фантастика, - проговорила она с возрастающим раздражением. - Почему ты не пишешь романов?
- Я не художник.
- Ты сумасшедший. Ведь разум - основа любой цивилизации. А цивилизация - это комплекс. Наука, искусство, техника, социология - мало ли ещё что.
- Мало. Всё это только искусственная среда жизнедеятельности, созданная человеком. А если среда замкнута на себя и не нуждается в искусственных надстройках?
- Я не могу с тобой спорить, Берни. Не подготовлена, не хочу.
- Просто у тебя нет воображения, девочка. Отдадим камешки Вернеру, а там посмотрим.
- Интересно, когда это будет? - съязвила она.
И тут нам обоим стало ясно, что мы забыли о главном, о чём забывать было нельзя. Несколько часов прошло со времени нашего бегства. Вероятно, трупы уже давно обнаружены, Спинелли и Стон предупреждены, и нас ищут по всей трассе от Леймонта до Пембертона - городишки в семидесяти километрах южнее. Прочёсывают мотели, бары, кафе, гостиницы и вокзалы. На квартире у нас - засада, в моём институте и в школе Этты - дежурный пост. У касс аэропорта шныряют сыщики. В эфире и по телефонным проводам гудят приказы, расспросы, рапорты, донесения. Выходить из "бунгало" Чосича преждевременно и опасно - все дороги кругом блокированы.
- Не все, - предполагает Этта, - едва ли они подумали о просёлке.
- Просёлком воспользуемся завтра, - решаю я. - Ажиотаж поисков к утру выдохнется. Будет легче проскользнуть в институт - постового утром, должно быть, сменят, а может, и совсем снимут пост: глупо предположить, что мы с тобой сунемся туда, где найти нас легче лёгкого. А мы именно так и сделаем. Только пешком будет далековато.
- У Чосича есть велосипеды, - вспоминает Этта.
- Тогда рискнём.
Разогретый на спиртовке консервный гуляш стынет. Сказать просто: доедем на велосипедах. Сначала по просёлку через хуторок Кесслера, а затем по северо-восточной фермерской дороге в Леймонт. Велосипедистов там много. Возможно, и не обратят внимания на двух туристов с рюкзаками, в стареньких ковбойках и джинсах - этого добра, ещё раз вспоминает Этта, на чердаке у Чосича навалом. Преступники, преследуемые полицией, используют автомашины, а не "велики". Но ведь любой полицейский может приметить и остановить. А дальше?
Старинные часы с боем, заведённые и поставленные по моим ручным, бьют одиннадцать. Даже коньяк не рассеивает тревоги.
"Мы просчитались, Джакомо"
Яков Стон
Проводив путешественников в Неведомое, Стон вернулся к себе очень довольный. Он взвесил и подсчитал всё без ошибки, как электронно-вычислительная машина. Четыре чемодана бриллиантов - это уже фантастическое богатство. Владеть им полностью невозможно - не дадут. Но Джакомо Спинелли не опора в борьбе за мировой рынок. Требовался компаньон другого делового калибра: с крупным капиталом и международными связями. Такого компаньона он уже нашёл и только ждал ответа на своё предложение.
Плучек позвонил ровно в полдень.
- Я согласен, господин Стон.
- Отставим "господина". Условия?
- Акционерное общество со смешанным капиталом.
- Отлично.
- Погодите. Не только.
- Что ещё?
- Контрольный пакет акций…
- Но…
- Я ещё не кончил. Контрольный пакет мы разделим между нами двумя.
- А Спинелли?
- С него достаточно четверти. Больше не стоит. Подсобное хозяйство.
- Он не так плохо обеспечивает сбыт.
- Для города, но не для мира. В машине он вполне заменимая деталь. Учтите это на будущее.
- Пока не обеспечены рынки, его можно попридержать.