Неподслушанные разговоры
Разные лица
Бар "Аполло", Ещё день.
- Вам, Стон, это не грозит. Можете опустить руки. Не бойтесь.
- Я и не боюсь. Просто интересуюсь.
- Чем?
- Что дальше?
- Дальше мы выйдем и продолжим разговор где-нибудь в другом месте.
- А если я позову полицию?
- Не позовёте.
- Вы так уверены?
- Абсолютно. Разговор у нас будет долгий и выгодный для обоих.
- А что с убитым?
- Тони вызовет полицию и сообщит о налёте вооружённых людей, помешавших обеду его хозяина. Пусть придумает неизвестных в тёмных очках или чёрных масках.
- А если он скажет правду?
- Зачем? Он не болтун и хочет жить, как и мы с вами.
По телефону:
- Это я, господин Коффи.
- В чём дело?
- Только что убили хозяина. Здесь в баре.
- Кто?
- Вооружённые люди. Я их не знаю.
- Кто-нибудь видел это, кроме тебя?
- Никто. Бар закрыт.
- Вызови полицейских и сообщи это им.
По телефону:
- Где Звездич?
- Играет в покер в голубой комнате.
- Позови.
- Звездич слушает.
- Скажи им, чтоб не шумели, или лучше прихлопни дверь наглухо.
- Что случилось?
- Красс убит.
- Слышал. Никак не могу найти Джакомо.
- Хозяин тоже убит.
Молчание.
- Ты что, жив?
- Я-то жив.
- И я жив. Так вот - живым живое. Всё остаётся по-прежнему. Указания будешь получать от меня.
- А как с камешками?
- Как и раньше. Подбирай понемногу обдирщиков, огранщиков, сортировщиков, ювелиров. Расширяй предприятие и рынки сбыта. Тут Стон хозяин, с ним и толкуй.
Офис в "Бизнес-центре". Тот же день.
- Зачем вам понадобился лист с нашими подписями?
- А текстуру мы с вами впишем. Предположим для начала, что Спинелли в последние дни ходил сам не свой, а потом признался, что боится мести своих дружков из Сицилии. На случай несчастья, мол, оставляет завещание, по которому всё его хозяйство переходит к его преемникам. Их трое: я, вы и Коффи. Все банковские вклады, текущие счета и недвижимое имущество распределяется между нами тремя. Место в совете директоров вашей бриллиантовой монополии занимаю я. Я же возглавлю и личный бизнес Спинелли.
- Думаете, это пройдёт без боли?
- Я же тут и хирург. А потом, я уже возглавлял это дело семь лет назад.
- Вы не учли кое-что. Есть ещё человек.
- Знаю. Оскар Плучек, член совета директоров вашей монополии.
- Монополия - это слишком общо. Создаётся акционерное общество с охватом всего мирового рынка. По предварительным условиям только четверть контрольного пакета акций полагалась Спинелли.
- А мы изменим эти условия. По меньшей мере я претендую на треть. И законно. Сейчас я лично вынес с россыпи более сорока килограммов камней, из них половина в несколько сот каратов… А попадаются и крупнее. Вы же специалист. Слыхали небось о "Куллинане", который когда-то нашли в Претории? Три с лишним тысячи каратов. Есть и такие. Шуточки, а?
- Вы правы. С Плучеком уладим. А где ещё чемоданы?
- Остались в дырке. Нидзевецкий умер. Пережил то же, что и вы, только сердце не выдержало. Физик с дамочкой вышли, но без камешков. Может, взяли по горсточке. Не знаю.
- Ни один камень не может быть продан без нашего ведома.
- Ладно, погляжу. А ребят не трогайте. Я уже дал команду прекратить розыск. С Петерсеном договорятся. Он по уши у нас в долгу, ваш верный Петерсен.
По телефону:
- Петерсен слушает.
- Говорит Коффи. Что нашли?
- Три пули из автомата системы "Кольт", калибр девять и три десятых.
- Не много.
- Налётчиков было трое, в тёмных очках и чёрных платках под носом.
- Это и я могу надеть очки и повязать платок под носом. Не клюнет рыбка.
- Нашли ещё "форд" от "ведьмина столба" с номером "Д 77–90".
- Чья машина?
- Стона.
- Вот и верни её хозяину.
- А розыск?
- Прекрати немедленно. Джакомо Спинелли оставил завещание, в котором говорит, что его преследуют бывшие дружки из Палермо. Красс и Чинк - тоже их работа. А Джакомо - сицилианец. Понял? Всё ясней ясного. И убийцы уже за границей, благо лёту до Сицилии часа полтора, не больше. Словом, пищи для газетчиков хватит.
- А кто же будет вместо Джакомо?
- Его шурин из Мексики, Педро Монтец.
- Он же никого здесь не знает.
- Он всё знает, даже номер твоего текущего счета у Плучека в банке. Ты что кашляешь?
- Поперхнулся. Завещание, между прочим, могут опротестовать.
- Кто?
- Флаймер.
- Примем меры.
Бар "Олимпик". Вечер.
- Садись, Инесса. Угощаю.
- Разоришься.
- Коффи ещё подбросит. Ты что так дышишь?
- Попляши шесть-семь раз за вечер. Свалишься.
- Толстеешь, девочка.
- Не твоя забота. Что нового?
- Много нового. Джакомо Спинелли приказал долго жить.
- Ну да? А кто командует?
- Преемники по завещанию. Один из Мексики, другой наш, Коффи.
- Завещание подтверждено?
- Конечно. Только если Флаймер не взбесится. Поможешь?
- Десять процентов.
- С чего?
- С завещания.
- Глотай, да не заглатывай. Там до двадцати миллионов в английских фунтах.
- На полмиллиона поладим?
- Вот это другой разговор.
По телефону:
- Я вас не разбудил, Плучек?
- Разбудили, но я не в претензии. Видимо, дело важное.
- Ваш телефон не прослушивается?
- Кем?
- Конкурентами.
- Пока конкурентов прослушиваю я. Говорите.
- Есть новости.
- О дворцовом перевороте в королевстве Спинелли и о его завещании? Знаю.
- Интересно, от кого? Не секрет?
- Конечно, секрет. У меня свои источники информации. Я даже знаю, о чём вы хотите меня спросить. Спешу обрадовать. Как только завещание будет подтверждено юридически, банковские вклады Спинелли будут распределены между его преемниками. Кстати, откуда этот Монтец?
- Из Мексики.
- Почему именно он?
- Что-то связывало его с Джакомо.
- Ну, вам виднее. А что получу я?
- Монтец лично вынес товар. Это не просто богатство. Это сокровища, не имеющие цены.
- Всё в мире имеет цену.
- А сколько может взять папа за роспись Сикстинской капеллы в Риме? Что стоит всё лучшее в мировой живописи от Рафаэля до Гойи? Сколько вы заплатите за все бриллианты, которые известны по именам с большой буквы? А у нас таких бриллиантов сотни. Одна только выставка их соберёт нам миллионы.
- Замолчите, Стон, а то я не засну.
Закусочная "Луковая подливка". Два дня спустя.
- Ну вот я и нашёл тебя, физик. Второй день торчу в этой дыре, благо она против твоего института. Непременно, думаю, забежит.
- Гвоздь? Зачем?
- Гвоздём я был, когда меня забивали. Теперь сам забиваю. А зачем, спрашиваешь? Не за тобой, не бойся. Тебя уже не ищут, дело прекращено.
- Тогда почему?
- Потому. Много камней вынес?
- Мы оба чемодана там бросили.
- Знаю. А в карманах?
- У Этты штук пять, да и у меня горсточка.
- Крупные?
- С лесной орех.
- Где хранишь?
- В кошельке. Вот. Всё, что осталось.
- Осталось? Продал всё-таки?
- Что вы! Разве их можно продать?
- А почему нет?
- Может быть, они живые.
- Что значит "живые"?
- Как всякое живое существо. Как птица, например.
- Птиц тоже продают. Особенно певчих.
- Вам не понять. Это не просто кристаллы с определённым расположением атомов. Это молекулы живой материи. Частицы особой, ещё неизвестной жизни.
- Псих ты, физик, законченный, хоть и сердце у тебя справа. А где остальные камни?
- Я приложил их к письму на имя профессора Вернера.
- Кто это Вернер?
- Когда-то крупный специалист в кристаллохимии. Лучше него, пожалуй, никто не разберётся в этой загадке. Проследить изменения кристаллической структуры вещества камня, определить признаки жизни, сущей или уже угасшей. Мне это не по силам.
- А кто от этого выиграет?
- Наука. Сокровищница человеческого знания.
- Что ж, это можно. Цены от этого не упадут. Жемчуг, говорят, тоже бывает живой и мёртвый. Живой, когда его носят, мёртвый, когда в футляре лежит, тускнеет. Узнаешь что доложи. В любом баре спроси - мигом ко мне доставят.
Ещё "сон" в руку
Берни Янг
Профессор Вернер никого не принимал. Дверь его лаборатории была всегда на запоре. На стук не открывалась, да и никто не стучал. К нему ходили только по вызову, но меня он не вызывал. Никогда. Телефона у него не было - только прямой провод, соединяющий его с директором института. Единственный человек, входящий сюда в любое время без вызова, был глухонемой Штарке, старик вахтёр, принятый в институт по настоянию Вернера. Говорят, они вместе пережили заключение в гитлеровском концлагере в Штудгофе, где Штарке и лишился слуха и голоса.
Помощью Штарке я и воспользовался, чтобы связаться с Вернером. Показал глухонемому кредитки и объяснил, что и как передать. Он кивнул. Я вложил в конверт с письмом три самых крупных алмаза, заклеил его и бережно устроил на подносе рядом с завтраком, который Штарке нёс в лабораторию Вернера. От двери у него был свой запасной ключ.
В письме я писал:
"Я лишён возможности встретиться с вами лично, господин профессор, и потому прибегаю к письму. Прочтите его хотя бы из любопытства. Для себя я у вас ничего не прошу и обращаюсь к вам исключительно в интересах науки. Я полный профан в науке о кристаллах, но знаю, что вы когда-то занимались кристаллофизикой и кристаллохимией и бросили их потому, что они якобы исчерпали себя и не дают возможности для смелых и оригинальных решений. Но именно эту возможность и предоставляют вам три вложенных в конверт алмаза. Они интересны не тем, что крупны и, как вы сами понимаете, очень дорого стоят.
Они откроют вам кое-что новое, скажем, в кристаллооптике, если вы проследите распространение света в их кристаллах. Они не отражают и не преломляют света, они сами источают его. Оставьте их в закрытом от света сосуде, и они засветятся, как светлячки. Я лично не могу понять, откуда идёт свечение, но источник его вас, несомненно, заинтересует. Обратите внимание и на то, что они чуть теплее обыкновенного камня, словно только что нагреты солнцем и сохраняют в себе солнечное тепло. А может быть, и источник тепла, как и источник света, в них самих и ставит перед исследователем оригинальнейшую загадку? Перед вами обычные мёртвые камни, как будто действительно мёртвые. Но исследуйте их кристаллическую структуру, проверьте, действительно ли наблюдается в ней правильное периодическое расположение атомов или других частиц. Повторяется ли это расположение бесчисленное количество раз, как в обыкновенных кристаллах, или, быть может, окажется индивидуальной позиция каждого атома? Может быть, всё, что я говорю, сущая чепуха, результат невежества, незнания предмета, но что, если мы имеем дело не с мёртвым кристаллом, а с живой биомолекулой, частицей какой-то особой высокоорганизованной жизни? Я рассчитываю не только на ваши знания, но и на свойства вашего ума, на феномен внезапного озарения, интуиции, импровизации, которыми вы всегда блистали в решениях поставленных перед вами проблем.
Если вы подтвердите мои догадки, я сообщу вам ещё об одном открытии, которое уже сделано и подтвердить которое не составит труда".
Физик-лаборант института Берни Янг
Прошло три дня. Я ждал и подсчитывал все варианты ответа. То, что камни вместе с письмом не были сразу же возвращены мне на том же подносе, говорило о том, что письмо Вернера заинтересовало. Три дня неизвестности также говорили о многом. При технических возможностях нашего института все исследования, вплоть до структурного анализа с помощью жёсткого рентгено-излучения, потребовали бы часы, а не дни. Вероятно, действует старый, но верный метод проб и ошибок. Что принесёт он? Величайшее научное открытие или ещё один вариант квадратуры круга?
На четвёртый день помню, это было воскресенье, и я забежал в институт только для того, чтобы захватить забытый накануне галстук, который я обычно снимаю во время работы, - я нашёл на столе записку:
Непременно зайдите ко мне, если будете в институте.
Входите без стука: дверь открыта.
В записке не было ни подписи, ни даты, но инстинкт подсказал мне, что именно в воскресенье и нужно прийти. Это было совсем в духе Вернера. Он никогда не отдыхал.
Встретил он меня, как и во "сне", под портретом молодого Резерфорда. Я с ужасом ждал, что портрет заговорит. Но портрет безмолвствовал. Заговорил Вернер.
- Вы работаете у нас в институте? Странно, но я вас не замечал.
- Вы многих не замечаете, профессор.
- Какая у вас тема?
- У меня нет своей темы, профессор. Я работаю в группе Боннэ.
- Как же к вам попали эти камни?
- Об этом долго рассказывать, профессор, и, вероятно, разговор будет не менее интересен, чем разговор о самих камнях. Но мне нужно, чтобы вы прежде всего ответили на мой вопрос. Они… живые, эти бриллианты?
Вернер разжал руку, и камешки засверкали у него на ладони. Ни один ювелир не ошибся бы в подлинности их блеска.
- Это не бриллианты, хотя по чистоте, прозрачности и блеску они, вероятно, не менее драгоценны. Это не огранённые природой алмазы, не чистый кристаллический углерод и не его природные соединения. Это совсем другой минерал, которого в таблице Менделеева нет.
- Значит, всё-таки минерал, мёртвый, неорганический камень?
Вернер долго молчал, прежде чем ответить.
- Камень? Да, - наконец сказал он. - Но неорганический ли, не знаю. Боюсь, что мы столкнулись здесь со своеобразным элементом кристаллоорганики. Я не знаю, как вы догадались об этом, но периодичности в расположении атомов в их кристаллической решётке нет. Почему вы спросили в письме о живой молекуле? Вычитали у Шрёдингера?
- Н-н-нет… - промямлил я. - Чисто интуитивно.
- Похвальная интуиция. Ещё на заре развития молекулярной биологии биомакромолекулу определяли как апериодический кристалл.
- Значит, всё-таки эти структуры живые?
- Во всяком случае, органические. Кое-что особенно поражает. В каждом микросрезе - обнаруживаешь частицы, как бы "зародыши", обуславливающие смыкание атомов в нестабильном порядке. И потом свет! Откуда он? Прозрачная кристаллическая поверхность не столько отражает или преломляет свет, сколько сама излучает его, каждая частица её становится источником света, неизвестно как и почему возникающего. Крупные образования таких кристаллов по силе света могли бы соперничать с солнцем.
- Я видел такие образования, - сказал я.
Вернер посмотрел на меня, как смотрят люди, впервые сообразившие, что их собеседник внезапно сошёл с ума.
- Я не помешанный и не мистификатор, - прибавил я с горечью. - Если хотите, выслушайте.
Я рассказал ему всё, что произошло, начиная с исчезновения людей на Леймонтском шоссе. Он слушал не перебивая, только два пальца загнул на левой руке.
- Почему вы загибаете пальцы? - спросил я, закончив рассказ.
- Потому что это - история двух открытий. Сейчас поясню. Первое - математически легко допустимое, но физически необъяснимое образование пространственного мешка, выходящего за пределы нашего трёхмерного мира. Открытие эйнштейновского масштаба, быть может даже крупнее. Второе - разумная кристаллическая жизнь в этом мешке. Согласитесь, открытие тоже гигантское. Но первое бесспорно, потому что его можно проверить, а второе сомнительно: хотя следы жизни и подтверждаются, однако следы разума пока ещё недоказуемы. Может быть, это только органическая структура, подобная коралловым зарослям.
- Но возможную в течение сотен тысяч или даже миллионов лет эволюцию кристаллоорганики вы всё-таки допускаете?
- Почему же нет? - ответил Вернер. - Органическое вещество в кристаллическом состоянии могло быть образовано в результате взрыва при сочетании каких-то физических компонентов. Эволюция этого вещества также могла привести к образованию кристаллических агрегатов сложнейшего состава и строения. Но где следы их разума и целенаправленной деятельности?
- А связь с нашим пространством, явно продиктованная чьей-то разумной волей?
- А почему не случайным капризом природы? Многое в природе случайно и не объясняет причинности. Что определяет пути циклонов или продолжительность жизни элементарных частиц? Чья воля пробуждает вулканы или распределяет по миру эпицентры землетрясений? Отцы церкви скажут: боженька. А вы?
- Мне трудно спорить, - отмахнулся я, - не та научная подготовка. Но почему-то мне кажется, что наше появление в кристаллическом мире было заранее подготовлено. Проход и коридор - не постоянно действующие явления. Они то исчезают, то опять появляются. Почему, например, исчез выход из кокона, как только мы там появились, и почему вдруг открылся он, как только исследование нашей психики было закончено?
Вернер насторожился.
- Что вы считаете исследованием вашей психики?
- "Сны". Каждый отражал психическое состояние в объёме сознания и подсознания. Извлекалось самое близкое, так сказать, лежавшее на поверхности, какое-то сокровенное подсознательное стремление и набор сознательных впечатлений последних дней или даже часов. Пять различных форм испытания.
- Почему пять? Вас же было только четверо.
- А Стон? Он сам рассказывал, как прокрутили его жизнь за какие-нибудь четверть часа. Полголовы его поседело. А у Нидзевецкого сердце не выдержало - снова пережить фашистскую мясорубку под Монтекассино! Ведь "сны" эти были сплошной реальностью, хотя и с сюрреалистической сумасшедшинкой.
Я тут же рассказал, как Вернер у меня беседовал с портретом Резерфорда. Вернер впервые улыбнулся с начала нашего разговора.
- Я и теперь с ним беседую. Вошло в привычку - стариковские мысли вслух. Интересно только, как это стало добычей вашего подсознания? - Он задумался и вдруг сказал: - Может быть, вы и правы. Наведённые галлюцинации или, вернее, запрограммированное извне творчество вашего мозга, причём монтажно оформленное, как в кино. Лично я не верю в столь высокоорганизованный разум вашей кристаллоорганики. Но представить себе это можно. Гипотетически. Разумная жизнь - это высокоупорядоченная материальная структура, способная обмениваться с окружающей средой информацией и энергией. Как будто бы это и наличествовало во встрече с вами. Но что этот разум, качественно иной структуры, чем наш, мог извлечь из вашей информации о человеке и человечестве? Состоялся ли, как теперь принято говорить, желанный контакт?
Выстрел Вернера попал в цель. Именно об этом я думал и передумывал, Именно это и волновало меня, угнетало и мучило.