– Ты в своем уме, рыцарь? – вскинулся негр. – Мы не на рынке. Ты имеешь дело с солидным человеком, а не с пустобрехом-купцом. Лошади сейчас действительно в цене, идут по сорок динаров за голову. Но даже если я сбуду коней за эти деньги, должен же я иметь какой-то навар? Я ведь беру коней не для себя. У меня есть все, что нужно. Предлагаю сто динаров. Если нет, ищи другого покупателя.
Мне понравился такой способ вести дело. Не понимаю, правда, как Бен-Али удалось сохранить уважение местных купцов с такой привычкой – заключать сделку почти без торга, ведь это идет вразрез с обычаями. Хотя, может быть, он растерял их уважение давным-давно и ему все равно. Что касается меня, то я разделял позицию негра. Мне не нравилось торговаться, хотя иногда это было выгодно.
– Заплатишь золотом? – спросил я.
Бен-Али молча поднялся и скрылся во внутренних покоях. Вернувшись, он по одной выложил на стол десять тяжеловесных китайских золотых юаней.
– Кони твои, – сказал я негру, сгребая монеты. – Собери мне хороший обед на шесть человек. Без вина. Хозяин трактира ухмыльнулся:
– Ты умеешь вести дела, Серго. Неужели тебя прикрывали целых пять человек? Да вы могли просто разграбить мой трактир…
– Не подавай мне таких идей, – ухмыльнулся я в ответ.
– На какую сумму приготовить обед?
– Давай готовый, какой есть. Сколько стоит хорошая порция?
– Динар с человека.
– Думаю, мы сойдемся на трех динарах?
– Конечно. – Бен-Али показал ослепительно-белые зубы. – Гассан, собери обед на шесть человек в корзину. Без вина и пива.
Мальчишка, стоявший в некотором отдалении от нашего столика, умчался, сверкая розовыми пятками. Я с интересом отметил, что пятки у него гораздо светлее, чем темно-коричневые ноги.
– Твои товарищи мусульмане? – вновь обратился ко мне негр. Понятно, что такое умозаключение он сделал, когда я отказался от вина. Собственно, именно к этому выводу я его и подталкивал. Негру совершенно не нужно знать, с кем, куда и зачем я иду. Потому что информацию он перепродаст еще более охотно, чем моих коней.
– Некоторые, – уклончиво ответил я.
– Разменять тебе юань? – поинтересовался хозяин, видимо желая покончить с моими делами и перейти к другим.
– Не стоит, – ответил я, выкладывая на стол три динара из хранилища княжны. – Золото удобнее носить.
– Полновесная монета, – поцокал языком негр, рассматривая динары. Походе, они даже не были в ходу? Не иначе из клада? Приятно иметь дело с состоятельным клиентом! У меня вечно проблемы с разменной монетой… Может, разменять тебе еще золота на серебро?
– Не стоит, – мягко отклонил я его предложение. – У меня не так уж много серебра…
Негритенок притащил большую, укутанную тканью корзину.
– Ничего не беру с тебя за корзину и упаковку, – подчеркнул Бен-Али. – Дорожу каждым новым знакомым. Следующий раз обязательно приходи ко мне. И не только с лошадьми.
– Непременно, – пообещал я. – Если буду жив.
– Будь жив и здоров, – пожелал мне Бен-Али на прощание.
–
С корзиной за спиной я равнодушно прошел мимо холма, на котором расположились Вард Лакерт и девушки. Выглядели мои спутники настоящими оборванцами, и меня это порадовало – мы хорошо замаскировались.
Девушки поняли, что нужно делать, и не кинулись ко мне с радостными криками. Может быть, их остерег опытный в воровском деле Лакерт. Подождав, пока я пройду, они побрели следом. А я, приметив уютную лесополосу, свернул с дороги.
Вблизи лесополоса оказалось не такой приятной. Земля была усеяна черепками, грязными тряпками, коричневой оберточной бумагой, яичной скорлупой и углями от костра. Пластиковые бутылки, полиэтиленовые пакеты и старые газеты остались в прошлом, но нравы путешественников не изменились. Те, у кого не было денег на обед у Бен-Али, останавливались в леске перед городом и не слишком заботились о том, чтобы оставить место чистым.
Мы не поленились пройти дальше. По мере удаления от дороги лесополоса становилась все чище. Там, где тракт скрылся из вида, было совсем чисто.
Я опустил корзину на землю. Догнавшие меня Валия, Эльфия и Вард с интересом заглянули внутрь. С утра все сильно проголодались. Руки Лакерта, когда он снимал полотно с корзины, слегка дрожали. Глаза девушек горели голодным блеском.
Основное блюдо составляло тушеное мясо с овощами. Оно лежало в шести грубо обработанных глиняных горшочках, заменяющих ныне привычную некогда пластиковую и стеклянную тару. Еще в корзине обнаружилось два небольших круга домашнего сыра, три десятка тонких пресных лепешек, бутылка с острым соусом и большой пучок разнообразной зелени. Судя по запаху, повара Бен-Али знали свое дело! Вкус нас тоже не разочаровал. Пожалуй, трактирщик действительно хотел иметь со мной дела в дальнейшем, иначе подсунул бы не такой хороший обед. А может быть, он испугался пятерых моих джигитов-мусульман.
Мы съели все мясо, все лепешки, весь соус и почти весь сыр. И после этого поняли, что идти дальше в ближайшие несколько часов не сможем. Отдыхать так близко от трактира было опасно, но что оставалось делать?
Каждый расположился, как мог. Я прилег на небольшом холмике, с которого была видна часть дороги. Одно мое ухо было прижато к земле, другое пыталось уловить дальние шумы, доносящиеся по воздуху. Тогда-то я первый раз и услышал очень странный топот.
В монастыре Лаодао нас учили, что человек должен пользоваться всеми органами чувств. Мы развивали слух, обоняние, учились на ощупь определять рисунок на монетах, читать тексты, выбитые и даже выцарапанные на стенах. Учитель Хуо особое внимание уделял умению слышать. Сам он был полуслепым и считал, что слух лучше всех других чувств и даже подчас лучше зрения. Ведь для того чтобы видеть, нужно иметь источник света, для того чтобы ощущать, нужно быть близко к объекту. Обоняние поможет тогда, когда ветер дует в нужную сторону. А слышать можно все и всегда – нужно только уметь слушать.
Так вот, такого топота я не слышал никогда прежде. По наставлениям Хуо, распознав совершенно незнакомый звук, нужно представить, что может его издавать. Сравнить со слышанными ранее. Отбросить неверные гипотезы и принять единственно возможную.
Я проделал все эти манипуляции. И перед моим мысленным взором встала очень странная картина: слон на очень длинных ногах, обутый в мягкие валенки. Похоже было, что слон хромал на правую переднюю ногу.
Представляя себе этого слона – черного, в желтую крапинку, с длинным извивающимся хоботом – я задремал.
В Бештауне было неладно. Окна многих домов слепо смотрели наглухо закрытыми ставнями. Рынки не работали. Немногие открытые лавки охранялись двумя-тремя дюжими молодцами. И, словно черная саранча, расползлись по улицам солдаты Лузгаша. Грязные, низкорослые, с немытыми и нечесаными волосами, воровато бегающими глазами.
На стенах домов и столбах висели плакаты на плохой серой бумаге – обращения к народу, подписанные Заурбеком. Регент предлагал всем вступать в добровольческие отряды и в отряды наемников. Первые отличались от вторых тем, что им полагались земли и процент с добычи, но жалованья добровольцам не платили. Наемникам платили приличное жалованье, а из награбленного им доставалось уже гораздо меньше. В таком разделении была своя мудрость – люди с разным темпераментом шли в разные отряды. Те, кто верил в удачу, – в добровольцы. Те, кто надеялся на устойчивый заработок, – в наемники.
Судя по тому, что зазывалы прельщали новобранцев богатой добычей, Лузгаш не собирался останавливаться в Бештауне. Куда будет направлен следующий удар? На Славное государство? На Китай? Еще одной привлекательной мишенью могла стать более близкая Индия, но туда добираться сложнее даже, чем в Китай. Высокие горы заслоняли эту богатую и многолюдную страну от княжества Бештаун. Путь в нее лежал через пограничные земли Китая или через земли, занятые турками. Но на пути в Индию с запада лежало и Славное государство, и турецкие эмираты, и многие южные княжества, во главе которых стояли отъявленные бандиты.
– Может быть, запишемся в армию? Наемниками? спросил я.
– Зачем? – поинтересовалась. Валия.
– Узнаем настроения масс изнутри…
– Лучше узнавать их снаружи, – фыркнула княжна.
– А уж мне туда точно ход заказан, – заявил Вард Лакерт. Он постоянно боялся, что его кто-то узнает.
– Среди наемников тебя будут искать в последнюю очередь, – заметил я.
– Ты прав. Специально искать меня они там не будут. Но могут найти случайно. Мысль прятаться от преследования закона в тюрьме не нова, но часто приводит не к тем последствиям, на которые надеется чересчур хитроумный злоумышленник.
Беседуя, мы подошли к одному из вербовочных пунктов. Около него топтались трое неплохо одетых молодых людей с длинными кривыми саблями.
– Оборванцы так и тянутся сюда, – заметил один из них, явно намекая на нас.
Валия с ненавистью посмотрела на молодых людей – трижды предателей, по ее мнению. Они не узнали ее, они собирались записаться в армию к ее злейшему врагу, они назвали ее оборванкой. Похоже, княжна была недалеко от того, чтобы назвать свой полный титул и броситься на обидчиков с обнаженной саблей. Пареньки, скорее всего, были сыновьями крупных землевладельцев. Они были еще очень молоды. Старшему было не больше двадцати, младшему, скорее всего, семнадцать.
– Что смотришь, худышка? – спросил, глядя на Валию, молодой, довольно крепкий парень с наглыми глазами. – Думаешь, теперь все равны, как кричит Заурбек? Шваль останется швалью.
– Не трогай ее, Рустам, – одернул его старший. – Она просто паршивая овца. А вот другая девочка – ничего. Я не против, если б она обслуживала наш отряд… Ведь женщин в армию Лузгаша тоже принимают. Правда, не для того, для чего брали раньше в нашем бабском княжестве!
Эльфия вспыхнула и потянулась к мечу. Я аккуратно взял ее за руку и оттолкнул в сторону, становясь перед старшим негодяем.
– А ты, косая рожа, хочешь вступиться за подружку? – захохотал молодой человек. – Считаешь себя крутым?
Я не считал себя крутым. Я только не понимал, откуда у такого молокососа столько наглости и самоуверенности. До сих пор никто не называл меня "косым" или "кривым" из-за шрамов. Напротив, у встречных они обычно вызывали должное уважение. Не иначе с утра молодые подонки хватили не по одному стакану вина, покурили травы и нанюхались порошков для храбрости. Да и одеты все мы были вполне прилично. Не с иголочки, но и не в рванину.
Вокруг собиралась толпа. Место для вербовочного пункта было выбрано людное, и зеваки с интересом глазели на назревающую ссору. Мне не хотелось драться – даже в пятую часть своей силы – и тем самым обнаруживать свои умения перед вербовщиком. Но, похоже, другого выхода не было. Я не мог допустить, чтобы безвозбранно оскорбляли мою подругу, да негодяи и не отстали бы от нас просто так.
– Сколько швали собралось, Муса! – подзадоривая главаря, обратился к старшему средний юноша. – Зададим им?
И тут, неожиданно для меня, в дело вмешался низкорослый вербовщик с густыми, затеняющими глаза бровями.
– Не мешать. Порядок не нарушать, – неприязненно бросил он в сторону молодчиков, делая упор на "ш", отчего его голос звучал особенно бранчливо.
– Это ты кому? Нам? – удивился Муса.
– Тебе. И твоим дружкам. Убирайтесь отсюда, да поживее.
– Ты объясняешь мне, как мне вести себя в моем городе? – словно не веря своим ушам, переспросил Муса. – Ах ты, старая обезьяна! И он туда же – на защиту швали! Возомнили о себе!
– Да мы хотели записаться в конный отряд Лузгаша! Но сначала должны узнать, найдутся ли офицерские должности. Вот! – торжественно заявил самый молодой, Рустам.
– Лузгаша называть не иначе как "великий господин", – хмуро сказал вербовщик. Тебя возьмут только в лучники. В добровольческий отряд. Неповоротлив. – Он ткнул пальцем в Мусу. – А ты можешь рассчитывать на должность подносящего копье. Если умеришь свой гонор.
– Что? Да он оскорбляет нас, высокородных беев, собака! – воскликнул Муса, выхватывая саблю.
О нас он уже забыл. Но я о его выходках помнил. И, хотя помогать вербовщику в мои планы не входило, громко сказал:
– Брось саблю, щенок! За нападение на солдат Лузгаша тебя изрубят в капусту.
– Ах ты, оборванец! – заорал молодой дурак, делая выпад саблей в мою сторону.
От выпада я ушел без труда. Мог бы и забрать саблю, но не посчитал нужным.
Вербовщик тем временем пронзительно свистнул, и из-за занавески показалось четверо солдат в волчьих шапках и длинных полотняных плащах, испещренных пятнами неизвестного происхождения. В их руках были кривые ятаганы и волнообразно изогнутые обоюдоострые кинжалы. Один из них на ходу смахнул Мусе голову. Остальные сорвали оружие с его товарищей, пинками повалили их на землю, поставили на молодых людей ноги в пыльных сапогах и застыли, ожидая дальнейших указаний. Сабли парней самый низкорослый солдат Лузгаша занес к себе за занавеску, почему-то воровато оглядываясь.
Толпа испуганно шарахнулась в стороны. Вербовщик криво ухмыльнулся и все с тем же жутким акцентом объявил:
– Богатые папенькины сынки, так называемые высокородные беи, наказаны за то, что пытались обидеть простой народ Бештауна, – он сделал жест в нашу сторону, – и оскорбили повелителя Лузгаша, лучшего друга регента Заурбека. Но главное – они были непочтительны к простому народу. Народу, который их кормит. Какое наказание выберете вы для них, уважаемые граждане? Палки или смерть?
– Смерть, смерть! – раздалось несколько пьяных выкриков. Кричали такие же подонки, как те, что лежали на земле.
– Палки! – закричали другие, причем гораздо громче.
– Двадцать палок каждому! – коротко приказал вербовщик.
Его телохранители кривыми ножами, не слишком заботясь о целости кожи наказываемых, срезали пояса молодых людей и сорвали с них штаны. Один из воинов Лузгаша быстро принес из каморки, где они скрывались до этого, тяжелую, обтянутую кожей палку и начал изо всей силы лупить младшего юношу по заду, по ногам и по спине. Тот завыл, но скоро смолк, потеряв сознание. Такая же участь ожидала второго.
– Так будет наказан всякий, кто злоумышляет против народа, – заявил вербовщик, обращаясь к толпе. – Кто хочет вступить в славную армию Лузгаша? Записывайтесь!
Несколько парней, воодушевленные столь ярко продемонстрированной любовью представителей Лузгаша к простому народу, оттолкнув нас, бросились к столику вербовщика. Расчет чиновника был верен – наказав богатых негодяев, он привлек на свою сторону в десять раз больше людей. Деньги, которые могли дать властителю Луштамга их отцы, были ему совершенно не нужны – у него хватало своих. А слухи, которые разнесутся по городу, будут говорить о сказочном благородстве воинов из армии Лузгаша. Политика верная и в настоящее время беспроигрышная.
Молодые оборванцы должны были понимать, что в армии их станут наказывать еще более жестоко. Но сейчас, на волне патриотических чувств и гражданского самосознания, им было не до того.
Воспользовавшись тем, что вербовщик занят, мы поспешили уйти. Оглянувшись, я заметил, как воины затаскивают обезглавленное тело Мусы в каптерку. При этом они так облизывались, что я бы не удивился, узнав, что в ближайшее время они его освежуют и съедят.
Побродив по городу, мы поняли, что, по большому счету, до нас нет дела никому. Лузгаш здесь еще даже не появлялся. Он стоял вместе с полевым лагерем на выходе из Баксанского ущелья. Заурбек был сосредоточен на том, чтобы завоевать любовь народа. Пока что это получалось у него плохо.
Настроить простой народ и беев против княжны, которая правила самовластно, Заурбек сумел, но чем лучше его правление, никто пока не видел. Бандитов в городе развелось больше, чем когда-либо. Улицы не убирались. Торговля, которая должна бы с приходом денежных солдат армии Луштамга расцвести, приходила в упадок. Потому что в глаза воины Лузгаша улыбались и кланялись, но, как только хозяин лавки оказывался с ними наедине и в меньшинстве, норовили забрать не только то, что им понравилось, но и весь товар, а также взять кассу. Не останавливались они и перед избиением хозяина и членов его семьи. Некоторых купцов даже забили насмерть.
Те из торговцев, кому удалось уцелеть, пробовали жаловаться на побои и грабеж, но быстро убедились, что это бессмысленно. Дежурный офицер выслушивал обиженного, уверял, что солдаты Лузгаша просто не способны на дурные поступки, так как их в случае поимки ждет жесточайшее наказание, вплоть до отсечения правой руки или повешения, и приносил свои соболезнования. А если торговец настаивал, офицер объявлял, что за клевету на солдат тоже полагается наказание. Не такое суровое, как отсечение руки, но внушительное – штраф и от десяти до пятидесяти ударов палками, а буде клеветник не исправится – отсечение языка. Язык, по счастью, не отрезали никому, а вот палками нескольких горластых купцов избили. И многие лавки закрылись накрепко.
Впрочем, те, кто сидел за крепкими запорами, были более или менее в безопасности. До налетов на богатые дома дело пока еще не дошло. Но что и говорить: особенных улучшений в жизни людей после свержения деспотичной княжны не наблюдалось. Скорее наоборот. Разве что подешевело вино.
Поездив по городу, мы решили снять какой-нибудь флигель у надежного хозяина. Беда была в том, что порядочные люди нас не пускали и на порог, считая мародерами, нажившимися на войне и ищущими дальнейших приключений, а к подонкам не хотелось селиться нам самим. В конце концов удалось сторговаться с одним старичком, который согласился переехать на время к взрослому сыну, и снять флигель неподалеку от Большого торжища – как раз рядом с дорогой, ведущей к Баксанскому ущелью.
Флигель был трехкомнатный. Серебряный динар в день, на котором мы сошлись, окупал с лихвой неудобства, которые испытывал старик, вынужденный задержаться у сына дольше обычного. А сын был только рад. Он давно предлагал отцу переехать к нему, ведь заботиться о старике все равно приходилось ему. Лучше делать это у себя дома, чем ходить через полгорода.
Так началась наша жизнь инкогнито в Бештауне. Мы ходили на прогулки, знакомились с соседями и купцами, даже в это смутное время выезжавшими на торжище, да и просто отдыхали после блужданий по горам.
Валию на всякий случай мы звали теперь Фирюзой, по бабушке. Я так и остался Сергеем, Эльфия – Эльфией, а Вард Лакерт признался, что у Лузгаша его называли совсем по-другому, стало быть, скрывать нынешнее имя смысла не имеет. Я засомневался, в самом ли деле его родовое имя Лакерт. вряд ли он стал бы открывать его первому встречному. Но раскрываться передо мной бывший вор не пожелал, а я не расспрашивал его о настоящей семье и роде занятий. Похоже, молодой человек действительно был из Маргобраны и долго жил под именем Вард. Относительно всего остального я не был уверен.
Рано утром – дело было в день полнолуния месяца наливающегося колоса – воздух сотрясся от рева труб. Повелитель Луштамга, завоевавший княжество Бештауна, после хорошо выдержанной паузы вступал в столицу.
Как я и предполагал, Лузгаш не стремился занять царский дворец. Это роднило бы его с выскочкой Заурбеком, а он считал себя неизмеримо выше всех удельных князей, по меньшей мере властелином половины мира. Бештаун – лишь веха на пути.