–– Тогда не будем затягивать встречу –– вопрос первый: почему вы выбрали именно меня для исполнения заказа?
Лойкэ закинул ногу на ногу и со скучающим видом уставился на собеседника:
–– А заказ уже выполнен?
–– Ответ за ответ.
–– Qui pro quo …–– в задумчивости протянул он и замолчал на минуту, щуря глаз на собеседника. –– Только не говорите мне, что вас опередили…
–– А я и не спешил.
Скандинав переменился в лице и как пружина выскочил из кресла, нервно заходил по комнате, бросая злобные взгляды на меланхоличную физиономию Вайсберга. Минутный марафон закончился у кресла Артура Львовича. Лойкэ навис, вперив в него свои глазки, от которых можно было спокойно прикурить сигарету:
–– Вы!! Жалкий человечек! –– выдохнул он в лицо. –– Как вы могли провалить такое простое дело?! Вы?!! Вы не получите ни цента!
–– Оставьте гонорар себе на чай, –– с презрением кинул Вайсберг, одарив того не менее впечатляющим взглядом.
–– Ах, вот как… Значит вам все известно, –– по лицу скандинава пробежала судорога, но через пару секунд оно вновь стало бесстрастным. Он вернулся на свое место и вздохнул.–– Жаль, интересная была игра, хоть я не привык проигрывать… А кто ее убил? Муж-наркоман?
–– Зачем вам нужен был я? –– упрямо спросил Вайсберг.
–– Я хотел переписать финал, –– протянул мужчина тихо, обращаясь скорей к себе, чем к собеседнику напротив. По его лицу блуждала тень кипучей умственной деятельности. Вайсбергу начала надоедать беседа. Он поднял ‘Гюрзу’ и установил лазерный прицел на лбу оппонента.
–– Перестаньте, –– поморщился Лойкэ и отмахнулся, словно не глушитель смотрел ему в лицо, а рогалик с маком. Артур Львович еще не встречался с подобной реакцией, хоть и видел немало в своей жизни и глупцов, и хитрецов; и сильных, и трусливых. Одни молили, другие презрительно кривились, третьи чуть бледнели и замыкались, четвертые начинали дрожать и говорить, как заведенные, но ни один не выказывал столь явное наплевательство на лазерный прицел.
–– Не слышу ответа, –– поторопил его Вайсберг.
–– Он вам известен…А вы уверены, что она мертва? Именно она?
–– Послушайте, вы!! –– мужчина повысил голос на октаву, не сдержав эмоций. –– Время ваших вопросов и указаний закончилось!
–– Еще нет, –– пышные локоны легкомысленно качнулись, и вдруг скандинав сорвался, грохнув кулаками о подлокотники. –– Какого черта?! Ну, что вы смотрите на меня?! Вам нужно было убить ее! Вам! И все бы закончилось, а так ничья. Вы уверены, что она мертва?
–– Да! –– в надменное лицо полетели фотографии и бумаги. Мужчина подобрал каждый лист и стал жадно просматривать, вглядываясь в искаженное смертью лицо, словно в шедевры гениального художника, вчитываясь в каждую строчку как в изысканное эссе. На Вайсберга он не обращал внимания, будто забыл о нем.
–– У нее был сифилис? –– хохотнул он. Это вывело Артура Львовича из себя, и он не стал перечить порыву души –– приставил ствол ко лбу насмешника. Тот скривился, рассматривая сталь, но даже не пошевелился, только бросил нервирующим Вайсберг пренебрежением:
–– Перестаньте бравировать оружием. Спустите курок и успокойтесь, –– и опять углубился в документы.
Артуру Львовичу он серьезно надоел и, решив, что переживет отсутствие ответов, если этот отморозок перестанет ерничать, спустил курок.
Хлопок и аккуратная дырочка в элегантном лбу не произвела должного эффекта, вопреки ожиданиям и всем законам мирозданья. Скандинав лишь глянул на мужчину, как на полоумного, укоризненно качнул головой и потрогал отверстие:
–– Все или будет контрольный выстрел? –– спросил равнодушно.
Вайсберг разучился говорить. И, кажется, двигаться. А еще, ему было очень трудно объяснить овладевшие им чувства.
–– Сядьте, –– снисходительно кивнул ему Лойкэ и оттер кровь, сочащуюся из отверстия. –– Идиот, испортили мне вид…
Артур Львович на негнущихся ногах проследовал в кресло, рухнул в него и уставился на мужчину, как на брата Франкенштейна. Через пару минут его осенило:
–– Локки?
–– Хвала вашей проницательности, –– скривился тот и приложил салфетку ко лбу, –– минут бы на пять раньше. Я, между прочим, представился достаточно ясно, в отличие от вас! Нужно было израсходовать пулю и испортить мне вид, чтоб удостовериться?!
–– Представьте…да, –– Вайсберг с трудом узнал свой голос. Он попытался взять себя в руки и принять фантастичность событий за реальный факт. В конце концов, в жизни всегда есть место мистике…
–– Слава Одану, вы не какой-нибудь неврастеник. Хоть и не могу сказать, что с вами приятно было общаться, –– он со значением притронулся к ране.
Вайсберг усиленно’складывал мозаику’
–– Одан это Один?
–– Естественно. Он. Отец. Остальное тоже пояснить или уже догадались? Правильно –– отец породил, отец и уничтожит. Ну-у, не в прямом, конечно, смысле.
–– А зачем?... Она…значит, она … Почему сейчас?
–– Смена времен. Финал. Мы чистим ряды под занавес. Она в принципе не должна была появляться, жить, но она несет в себе кровь небожителей –– ее трудно было вычислить, нельзя убить как обычную особь. Но надо. Она последняя. Гордитесь –– ваша дочь была последней из тех, в ком текла кровь великого Одина. Из людей. Жаль, конечно, что не вы убили ее, тогда бы род человеческий прекратил свое существование, а так, придется немного взять на размножение…
–– Перестаньте врать.
Локки пару секунд смотрел на него и усмехнулся:
–– Хорошо. Вы правы –– это ложь. Вся фишка в том, что если б ее убили вы, отец, то уже сегодня наступила бы новая эра человечества и наша власть возродилась, а с ней и сила. Ах, какие были времена, а потом вы забыли нас. Неблагодарные.
–– Не я убил ее.
–– Поэтому человечество проживет еще полгода.
И до Вайсберга, наконец, стал доходить смысл. Нет, он еще не видел полной картины, но интуитивно чувствовал, что прав:
–– Конец света. Последняя капля в чаше терпения –– самый низкий из грехов, смертный для всех –– отец убивает дочь, ту, в чей крови течет кровь богов. Но ее убил наркоман и конец света, в который раз?...Откладывается. Потому, что жив еще один.
–– Бис! –– Лойкэ снисходительно улыбнулся.
–– Остальных уже нет, но этот и есть –– последний. И умереть он должен сам, –– предположил мужчина и по тому, как хищно сверкнули глаза божка, понял, что попал в цель. ––– Естественно, вы ведь не можете убивать своих, иначе…
Нет, он не знал ответа, но очень хотел знать, а вот блефовать умел мастерски. Локки повелся, как мальчишка, и к радости Вайсберга закончил фразу за него:
–– Вам не откажешь в уме и прозорливости… Иначе человечки останутся без богов.
–– А вам бы не хотелось.
–– Естественно.
–– Естественно, –– кивнул Артур Львович с пониманием: занятная получилась встреча. –– А как же конец света?
–– Будет. И мы будем, и кое-кто из вас останется. Все по стандартному сюжету, но позже. Вот этого и жаль.
–– Ясно. Хотелось бы вернуть былую славу прямо сейчас и навсегда. Должны же вы с кем-то играть, за счет кого-то жить?
–– Конечно. В старые, добрые времена от этой раны во лбу через минуту не осталось бы и следа, а теперь, –– бог вздохнул и с обидой посмотрел на человека. –– Придется дней десять сверкать отверстием. Какое хамство!
–– Да уж, –– Вайсберг вынул свое тело из кресла и, кивнув Локки, направился к двери. –– Желаю выздоравливать.
–– И вам не хворать, Александр Владимирович.
Зря он это сказал. Последний ‘пазл’ встал на место. Вайсберг тщательно спрятал догадку от проказливого божка и шагнул за порог.
Г Л А В А 1 4
Макса грызла тоска, как гиена тушку зебры.
–– Ох, ты, боженька! Что ж это делается?! Такая молодая, красивая! Ой, да за что же?! Ироды! Да как же можно-то? Ведь и не видела ничего, Господи! Ни деток, ни родных, всеми кинутая… –– завывала мать, попивая корвалол и начисто забыв, что совсем недавно Саша была для нее хуже ворога.
Эти стенания еще больше усугубляли состояние Максима. Ему хотелось рявкнуть на женщину: ‘Замолчи!’ Но не было сил. Он сидел на кухне, хмуро разглядывая свои тапочки, а мать крутилась вокруг, переходя от завывания к увещеваниям и обратно, не оставляла его не на минуту.
–– Вот ведь сиротиночка! Мать-то мачехой оказалась. –– Все девочки хлопотали, подруженьки Сашенькины. Помочь бы надо, соседи все ж, не по-человечьи в горе отворачиваться. Я с Марией Семеновной говорила, деньги на венок собираем, от соседей. Да на поминки, как-нибудь…Ты как, Максимушка? Почернел вон весь…Ну, что ж ты сердце-то мне рвешь?!
Максим даже не шевелился: перед глазами носки тапок с бордовым рисунком, а в голове мысль –– там, за стеной стоит гроб. И в нем Саша…Костика посадили, а ее –– положили.
Вайсберг нерешительно застыл во дворе дома –– скоро вынос тела. Две машины, народа немного, в основном молодые: однокурсники Саши, коллеги, знакомые. Артур качнулся и двинулся в подъезд. В квартире, как и положено –– тихо, только скорбный шепот старух в углу на диване, да приглушенные всхлипы –– на кухне. Блондинка плачет. Подруга. А вот еще одна –– большеглазая женщина нервно курила, поглядывая на блондинку.
Вайсберг прошел в комнату, положил огромный букет роз в гроб и встретился с удивленным, подозрительным взглядом пожилой женщины, впившейся пальцами в плечо парня. Макс –– понял Артур. Тот даже не смотрел по сторонам, а если б посмотрел –– вряд ли что увидел. Лицо свело –– камень, а взгляд только на покойницу. Он гладил ее лицо и, видимо, вел мысленный диалог.
Вайсберг постоял, рассматривая лицо дочери, и понял, что еще минута, он, как этот здоровый парень, начнет мысленный диалог и скатится в слезливые сантименты. Нельзя, дело еще не закончено. Но горло уже сдавили оставленные в юности чувства и эмоции. ‘Прости, девочка. За все прости, особенно за то, чего не было. Я обещаю тебе, что разберусь, распутаю это дело, и все будет… путем’, –– пообещал он Саше и, нежно поцеловав в холодный лоб, вышел.
На губах еще долго лежала горечь этого поцелуя –– первого и последнего на его родительской стезе.
–– А-а-а-я-я-у-у-у-а-а-о-о-о-у, –– Саша выла, как турбина самолета, идущего на посадку. Глаза зажмурены, ладонь на подвздошной области, из которой, она уверена, должен торчать нож и литься кровь.
–– Может, хватит? –– раздался чей-то голос, немного строгий, немного насмешливый.
Саша закрыла рот и приоткрыла один глаз –– на нее смотрели очень редкие по цвету глаза –– фиалковые.
Саша открыла второй глаз –– напротив шагах в пяти от нее стояла пожилая, но весьма приятная женщина в старинной одежде, опираясь руками на трость из темного дерева.
Смерть Саша представляла немного иначе. И чертей. И ангелов. А вот природа вокруг иначе чем райской называться не могла –– безлюдные холмы, поросшие душистой травой, и лес, как в сказке, с неведомой растительностью и деревьями-великанами. И тишина, прерываемая лишь шорохом листьев и отдаленным пением птиц. И воздух, что ‘Отвертка’, но дышала она естественным путем и над землей не парила, как подобает усопшей душе, а крепко сидела на ней, всем задом. Это смущало, и в ту самую, усопшую душу начали прокрадываться сомнения в преждевременной кончине.
К тому же было больно, а мертвые, как известно, не только не потеют, но и не болеют.
Однако оторвать сведенную судорогой ладонь от грудины она побоялась, тем более смотреть –– что там, под ней. И шевелиться не решалась. Вращала глазами, оглядываясь, и чувствовала себя космонавтом, вышедшим в околоорбитальное пространство.
Наконец она решилась отнять ладонь от диафрагмы и посмотреть на рану.
Ой-ё-ё-о-у-у…А?
Ни раны, ни крови и боль все тише и ненастоящая, а словно фантомная. Но это хоть и озадачивало, но не столько, сколько темно-зеленый бархат вместо шелкового китайского халатика с бежевыми лилиями.
Девушка вскочила и начала крутиться как котенок, играющий со своим хвостом, в попытке разглядеть диковинный наряд. Потом с тем же недоумением посмотрела на собственные руки –– пальцы в перстнях со здоровенными камнями, плотно облегающие рукава в складку, а по внешней стороне прорези, застегнутые на изумрудные пуговки, в которые выглядывало что-то белое.
‘Я сплю. Конечно! Я сплю. И Костик приснился, и нож, и это все ’, –– подумала она и почти убедила себя, как кто-то фыркнул под ухом, и трость женщины пребольно постучала по лбу.
–– Феноменально! А более ценные мысли в эту голову забредают?
Девушка поморщилась, потирая лоб. Больно! А стало еще больней –– женщина одним движением сорвала пластырь с виска.
–– А-у-у!
Саша рухнула, зажмурившись от боли, и тут поняла –– она не спит. Констатировала, что состояние ее умственного и психического здоровья оставляет желать лучшего. А физического –– семимильными шагами двигается в сторону диагноза –– медвежья болезнь –– внутри все дрожало и от волнения, и от естественного испуга. Что же происходит?
Она открыла глаза и уставилась на траву перед собой. По тонкому стебельку ползла зеленая букашка. Рука явственно ощущала ранку на виске. И было еще больно. И тело тесно облегало это неудобное и тяжелое платье с богатой отделкой…Бред! Что же это еще? А может? Ну, нет, вот этого точно быть не может…И все-таки…может, она переместилась во времени? Судя по одежде, далеко назад.
–– Не прошло и получаса, как верная догадка побеспокоила твои извилины, –– скрипнул голос, в котором ясно слышались и недовольство, и ирония. –– Правда, за это время я уже состариться успела.
Саша покосилась на странную женщину, поднялась и чуть отстранилась, чтоб ретивая гражданка не достала ее тростью повторно. ‘Надо бы задать пару вопросов, но вот беда –– в резерве ни одного’, –– подумала, поглаживая бархат на животе.
–– Нравится?
–– Нет, красиво, но неудобно, лучше джинсы и футболка.
–– Придется привыкнуть.
–– Почему? –– и забыла, что хотела уточнить. До нее дошло, что женщина разговаривает с ней, не открывая рта. Минута ступора сменилась сначала недоверием, потом изумлением, от которого волосы медленно, но верно встали, как шерсть на хребте испуганной кошки, и закончилось все глубочайшим унынием. ‘Я сошла с ума’, –– решила Саша и снова хлопнулась на траву и уставилась перед собой, пытаясь свыкнуться со скорбным диагнозом ‘маниакально- галлюциногенный синдром’. Правильно ей подруги говорили –– работать надо меньше, а есть и спать –– чаще. Женщина закатила глаза к небу и тяжело вздохнула:
–– Банально. Ну, удиви меня еще раз, –– попросила с мольбой. Так же, не открывая рта.
–– Это не честно, –– обиделась Саша и надула губы: в конце концов, психбольным все можно –– и капризничать тоже.
–– А если еще раз тростью по лбу? –– ехидно прищурилась старушка, и девушка, мгновенно вскочив, отпрыгнула на пару шагов:
–– Не надо! Я уже прониклась …и если можно, телепатию тоже не надо. Неприятно, знаете, когда в ваших мозгах копаются. У человека и так немного личного. А вы…колдунья, да?
–– Ведьма, –– вняла женщина, ответив обычным способом. Это несказанно обрадовало Сашу:
–– Замечательно! А это вы, да? –– обвела рукой окрестности. –– Сюда –– меня. Ясно. Здорово. Порталы, да? Временные ямы, там, перемещения, э-э-э –– параллельные миры, пространственные дыры…
‘Что же еще?’ –– наморщила лоб девушка, пытаясь вспомнить всю ту чушь, что читала на эту тему.
–– Не напрягайся. ‘Пространственные дыры’ –– ох, потомки! –– качнула головой женщина. –– Делать больше нечего, как по ним лазить! Представь, сколько сил и средств нужно приложить, чтоб доставить тебя? Они ведь открываются в строго определенном месте в строго определенное время и ведут в строго определенный район. Я похожа на идиотку, которая будет это все вычислять?
––Э-э-э, нет, –– Саша скромно потупилась. По ее мнению, на идиоток они были похожи обе.
–– Все проще, Алекс, всегда все проще. Это люди сложности любят, а я незатейлива в выборе средств.
–– А вы меня во времени переместили или …в месте?
–– И в том, и в другом.
Саша нервно хохотнула:
–– Да? И где я?
–– Какая разница? Главное, далеко от убийцы.
–– Это от Костика?
Женщина поморщилась:
–– Что за имя? От него, избранничка.
–– Спасибо, –– девушка даже отвесила поясной поклон: все-таки спасительница ее. Способ, конечно…действительно, незатейлив. Но жизнь прекрасна. Час, другой, Костик уйдет, и она сможет вернуться…
–– Нет. Придется тебе здесь пожить, пока там все не утрясется и, –– женщина хихикнула, –– новый портал не откроется…
–– Здесь?!
–– Пойдем, –– женщина кивнула в сторону леса и, не обращая внимания на состояние девушки, которая просто растеряла весь алфавит от известий, не спеша пошагала вниз по холму.
–– Стойте! Подождите, –– неожиданно нагрянул дар речи и ноги вспомнили, как ходить – еще бы, выбор-то не велик: оставаться неизвестно где или идти хоть куда-то, хоть и с ведьмой, которая, кстати, ее единственная надежда вернуться домой.
Если все это не галлюцинация…
Саша минуту смотрела вслед удаляющейся женщине и рванула за ней:
–– Послушайте, так нельзя. Я…я не хочу здесь! Я даже не знаю, где? Черт! –– платье весило не меньше тонны и липло к ногам, мешая движению. Пришлось поднять его, чтоб не запнуться. Поднимать пришлось много, и она от души выдала тираду по поводу фасона и изготовителей с применением изысканных ругательств. Правда, шепотом, из уважения к странной тетеньке. Но она услышала:
–– Я тоже не в восторге от этой одежды, Алекс, но такова мода. Согласись, будет странно, если ты явишься к мужу в кроссовках и спортивном костюме.
–– К кому?! –– Саша потеряла подол платья вместе с уважением к ‘мадам’ и встала, не желая больше идти. Ее возмущению не было предела, и, забыв о культуре общения с пожилыми и подточенными маразмом людьми, девушка высказала все, что думает о ситуации и ее производителе, в частности, и дальнейшем развитии в целом. Причем громко и не двусмысленно.
Ведьма слушала ее минуту, щуря фиалковый глаз, и, развернувшись, бодро пошагала одной ей известным маршрутом. Саша собрала все свои силы, чтоб совладать с бушующими в груди чувствами –– на это ушло не меньше десяти минут, за которые силуэт женщины стал еле различим в лесной гуще. Пришлось поднимать платье до ушей и давать марафон на короткую дистанцию, внимательно поглядывая под ноги. В лесу, похоже, не убирали со времен динозавров. За время бега Саша вновь обрела хорошее воспитание и решила объясниться в новь, но как и подобает цивилизованному человеку –– вежливо. Она преградила женщине дорогу и умоляюще уставилась на нее:
–– Извините меня, но поймите…Прошу вас, пожалуйста, объясните, где я? Зачем?! Я.. очень вам благодарна за спасение и …в любой разумной…Но вы должны понять, я не могу остаться! У меня квартира не закрыта! Этот …он же с роду не закрывается! Вынесут все! И …и… у меня дела! Важные, очень! Мне на работу нужно устроиться! Стаж пропадет. И… да какой муж, к черту?! Я не могу! Мне нельзя! Я…понимаете, я больна, очень…и-и-и… не хорошо. И потом…я не была за мужем. Ну, …в этом смысле.. Вы, вы понимаете?