– Миледи?!
– Оскар, милый, – улыбнулась Рэйчел. – Вы ведь всегда доверяли моему чутью. Доверьтесь и на этот раз, дорогой.
– Разумеется, миледи.
– Послушайте, Оскар, – нахмурилась Рэйчел. – Я не хочу, чтобы вы просто выполняли мои указания. Вы должны понимать, что и почему вы делаете. У нас прежде никогда не было проблем с этим, не так ли?
– Нет, миледи. Но сейчас я вас не понимаю.
– Просто вы не знаете многого, милый Оскар. Мы ещё раз обсудим всё подробно, до мельчайших деталей, когда я вернусь от короля.
– Его Величество к вам явно неравнодушен, миледи, – чуть улыбнулся Брукс.
– У него не так много людей, которым он может по-настоящему доверять, – улыбнулась в ответ Рэйчел. – Оскар, вы несносны. Чем он вам так уж не угодил? По-моему, на фоне всех остальных…
– На фоне всех остальных – Его Величество, безусловно, настоящее сокровище, – подтвердил, не колеблясь, Брукс. – Разрешите мне быть свободным, миледи?
– Конечно. И позовите, пожалуйста, господина Осоргина, Оскар.
Брукс кивнул и поднялся, ничем не выказав своего беспокойства. Не то чтобы он не любил Осоргина. Нет. Просто эти русские, окружавшие миледи, вызывали у него некоторое смутное, безотчётное беспокойство. И Осоргин – едва ли не больше всех остальных. Где это видано, чтобы респектабельное финансовое учреждение, такое, как "Falcon Bank and Trust", содержало целое войско головорезов из русских эмигрантов! Руководитель службы безопасности. Ему следовало бы называться руководителем службы опасности, сердито подумал Брукс. Настоящий аферист и разбойник, как все русские. Как и этот, хозяйкин. Ей давно бы следовало забыть о нём. И он оставил её, – её, и уехал в свою проклятую Россию! И ещё эти его японцы! Кем нужно быть, чтобы оставить её, – её?! И ради чего?! Да, конечно, если бы не он, ничего не было бы. И он, Брукс, продолжал бы прозябать в своей меняльной конторе, а не быть каждый день рядом с ней. И Молли, и девочки. Если бы не он… Миледи, при всём её удивительно остром уме и потрясающей проницательности, всего лишь движется в указанном им направлении. Движется очень успешно, – но не больше. И он, Брукс. Он, Брукс, всего лишь блестящий специалист. Мастер своего дела. Не гений. Хотя без него они ничего не смогли бы, конечно. Но в нём, Бруксе, нет этого потрясающего напора, этой отчаянной, бесшабашной смелости, граничащей с наглостью и жестокостью. Как в этом русском. Он мог бы распоряжаться средоточием финансовой мощи пятисотмиллионной Империи, а вместо этого он уехал в свою проклятую нищую Россию, где даже хлеба никогда не бывает вдоволь, не говоря уже обо всём остальном. И оставил её. Когда он был здесь, она не была спокойна. Но она была счастлива, Брукс это видел. Как она смотрела на этого русского своими глазами, – глазами ангела. А теперь она спокойна, но несчастна. А он, Брукс… Ему достаточно дышать одним воздухом с ней. Она ведь ангел, подумал он. Настоящий ангел. Она улыбается, как ангел. Она всё делает, как ангел, – говорит, ходит, вздыхает, грустит, хмурится, гневается. И любит, конечно же. Разве может он, Брукс, прикоснуться к ангелу?! Только этот русский. Он даже никогда не называл её так, как положено. Как положено обращаться к женщине, в чьих жилах течёт такая кровь. Всегда называл её по имени. Наверное, он даже не понимает. Они все. Никто не понимает. Даже не догадываются, с кем рядом им посчастливилось находиться. Каждый день! И этот сумасшедший русский… Нет, нет. Он ведь любит её. Это было так… И она. Раз она полюбила его, – она, – значит, он достоин. Ведь только ангел может любить так. Она просто неспособна полюбить того, кто не заслуживает её любви. И его, Оскара Брукса, она тоже любит. Любит и очень ценит. Но этих русских?! Просто потому, что они – такие же, как он.
Брукс поджал губы. Я просто ревную, подумал он. Глупость какая. Мы ведь все делаем одно дело. Большое, важное, настоящее дело. И она, и он, Брукс, и этот сумасшедший русский, без которого ничего не было бы вообще. Господи, когда же это кончится?! Бедная девочка. Он ей так нужен. Она держится, но…
Сделав так, чтобы миледи не увидела его мимической гримасы, Брукс с достоинством поклонился и вышел из кабинета.
Рэйчел, стоя у огромного – французского – окна, глядела на панораму Сити, открывавшуюся перед ней. Это он настоял на том, чтобы центральный – а тогда ещё единственный – офис был именно здесь, подумала Рэйчел. Ему чем-то понравилась готическая архитектура этого здания. Возможно, потому, что она так не похожа на его Москву… Потом она тоже полюбила этот дом. И место это было просто идеальным для банка… Нельзя, нельзя так, оборвала она себя. Вот это и началось. То, о чём он говорил когда-то. Неужели? Неужели он опять прав? Конечно. Ещё бы. Как всегда.
Несмотря на август, было холодно, и низкие облака, казалось, цепляются рваными краями за крыши и трубы домов. Руки у Рэйчел тоже были холодными.
Обернувшись на звук открывающейся двери, Рэйчел улыбнулась вошедшему Осоргину:
– Здравствуйте, Вадим Викентьевич, – по-русски сказала Рэйчел. Она всегда говорила со своими русскими помощниками по-русски. Отчасти из уважения к ним, отчасти затем, чтобы не разучиться самой думать по-русски.
– Здравствуйте, миледи, – Осоргин тоже улыбнулся и чуть склонил голову в поклоне.
Как Осоргин всё-таки на него похож, с тоской подумала Рэйчел. Нет, никакого внешнего сходства, разумеется. Но тот же тип, безусловно. Он обладает просто потрясающей способностью находить мужчин своего типа буквально везде, хоть в Лондоне, хоть в Париже, а то и вовсе – in the middle of nowhere, заражать их своей одержимостью, окружать себя ими. И меня. Господи, как он посмел уехать, мерзавец?!
Осоргин ждал. Бывший офицер русского императорского флота, в свои шестьдесят лет сохранивший выправку и стать юного гардемарина, давно научился ждать и терпеть. И к человеку, который научил его этому – научил, ничему не уча, не поучая и не командуя, научил, ни разу не задев его бешеной гордости и не уязвив самолюбия, Осоргин испытывал чувство, похожее на сыновнее, хотя сам годился ему по возрасту в отцы. А к миледи… Как ты посмел уехать от неё, мерзавец, подумал Осоргин. Когда ты приедешь, я тебя задушу своими руками. Не до смерти, но задушу. Господи Иисусе, если бы ты видел сейчас её лицо. Леди Рэйчел. Господи Боже! Ну сделай же что-нибудь!
Рэйчел вернулась к столу и жестом пригласила Осоргина присоединиться к ней. Когда он сел, Рэйчел посмотрела на него – словно погладила его светом своих серо-синих, как штормовые облака, печальных глаз.
Раньше глаза у неё никогда не были такими печальными, подумал Осоргин. Раньше. Когда этот сукин сын был здесь. Когда он был здесь, её глаза сверкали и лучились так, что в них просто больно было смотреть. Как ты посмел уехать от неё, мерзавец?!
– Я к вашим услугам, миледи.
– Вы всё слышали, Вадим Викентьевич?
Конечно, он всё слышал. Слышал и фиксировал. Над записью откровений депутата уже трудились поднятые по тревоге офицеры аналитического отдела. Всё, что выболтал Каллиган, просто идеально ложилось в схему событий, неотвратимо и властно затягивавших мир в омут очередной бойни. А теперь ещё и эти, о которых они узнали около месяца назад. Проклятье! Осоргин устремил взгляд на хозяйку и нахмурился:
– Это война, миледи. Теперь уже никаких сомнений.
– Да, Вадим Викентьевич, – Рэйчел чуть отвернулась от него и снова посмотрела в окно. – Но ведь это вовсе и не новость для нас, не правда ли? Я сожалею, что не могла пригласить вас. Каллиган не должен ничего заподозрить.
– Разумеется, миледи. Я слушаю вас.
– Я думаю, вам следует отправить несколько человек в Варшавский офис, помочь им свернуть дела и вывезти бумаги и оборудование. Нужно переходить на нелегальное положение. Господи, как мне это не нравится!
– Может быть, после? Нам сейчас не следует распыляться.
– Нет, Вадим Викентьевич, – отрицательно качнув головой, Рэйчел прикрыла веки. – Нельзя, чтобы эти негодяи догадались. Мы должны успеть – и здесь, и там. Я понимаю, это почти невозможно. Но именно – почти.
– Я распоряжусь, миледи.
– У нас много должников во Франции?
– Немало, – вздохнул Осоргин.
– Я полагаю, вам следует отправить самых проверенных людей в Париж и постараться урегулировать всё, что можно урегулировать. Я разрешаю им принимать решения по собственному усмотрению и действовать по обстановке.
– Конечно. Какие будут указания по поводу нашей информации? Мы не можем больше подвергать Его Величество столь явной и серьёзнейшей опасности. Да и вас тоже это касается самым непосредственным образом, леди Рэйчел.
– Вам ведь прекрасно известно – со мной ничего не может случиться, – улыбнувшись, пожала плечами Рэйчел. – Как дела у Владимира Ивановича? Без его приборов нам будет нелегко.
– Ладягину не хватает людей, миледи. Вы же знаете, какая это проблема.
– Да. Знаю, – Рэйчел вздохнула и опустила взгляд.
– Я всё же настаиваю на усилении внешней охраны, миледи, – Осоргин чуть подался вперед. – Ещё четырёх моих офицеров, леди Рэйчел. Пожалуйста. Я отвечаю за вас головой – и очень беспокоюсь.
– Ну, перестаньте же, Вадим Викентьевич. Повторяю, со мной всё будет в порядке.
– Я настаиваю, леди Рэйчел. Не столько прошу, сколько настаиваю. После всего, что случилось, и ещё, похоже, случится. Кому, как не вам, знать это.
– Нет, – Рэйчел вскинула подбородок. Встретившись с ней взглядом, Осоргин, почувствовал, как мурашки побежали у него по спине. – Никаких признаков беспокойства. Никаких. Нельзя спугнуть их сейчас. Сейчас – ни в коем случае. После Мюнхена они совершенно утратили чувство опасности, и это сослужило нам хорошую службу.
– Вы правы. И всё же – ведь это совсем иная ситуация, чем в тридцать четвёртом, миледи. Я осмелюсь, однако, настаивать. Если вы не верите моему чутью, спросите хотя бы Муруока-сан, – Осоргин посмотрел туда, где находился один из телохранителей.
– Ну да, – Рэйчел улыбнулась. – Почтеннейший Сидэи-сан готов согнать сюда всю императорскую армию для моей охраны и не позволить мне больше никогда в жизни ступить ногой на землю. Какое счастье, что в своё время были введены столь чёткие и разумные ограничения.
– Может быть, настало время их пересмотреть? Это настоящие профессионалы, клянусь, вы их даже не будете замечать, точно так же, как и людей Муруоки.
– Вадим Викентьевич. Я запрещаю.
– Хорошо, – Осоргин сдался. Если Рэйчел принимала решение – это было решение, а не повод поспорить. – Когда я должен приступить?
– Как можно скорее, – Рэйчел посмотрела на моряка. – Мы планируем созвать тридцать первого собрание акционеров. Общее собрание. Я была бы рада, если бы могли как-то успокоить наших вкладчиков и друзей.
– Хорошо. Аэроплан в Варшаву вылетит, – Осоргин бросил быстрый взгляд на ручной хронометр, – через четыре-пять часов, это максимум. Людей в Париж я отправлю тоже сегодня же вечером. Аэропланом. Миледи…
– Да?
– Миледи, – Осоргин почувствовал: ещё немного – и голос сорвётся. – Позвольте нам разобраться с этими. Сейчас. Поверьте, мы справимся. И вам не нужно будет…
– Нет, – голос Рэйчел звучал спокойно, – но Осоргин понял: она в ярости. – Нет. Я не позволю. Вы забыли о предупреждении? Не смейте умножать эманаций. Вы стали слишком сильны и самоуверенны. Там, где раньше вы просчитывали три дюжины вариантов, теперь вы… прёте, как дредноут. Именно об этом говорилось. Когда он был ещё здесь. Если вы забыли, я вам напомню. Я среди вас именно для этого. И я запрещаю.
– Да, миледи, – Осоргин повесил голову. – Конечно, вы правы. Простите.
– Я вас люблю, Вадим Викентьевич, – ласково дотронулась до его рукава Рэйчел. – Я вас ужасно люблю, и не хочу потерять. Пожалуйста, не будьте так неразумны. Осторожность и выдержка. Я ведь хорошо вас знаю. Мы можем вызвать такую бурю, которая нас скрутит, сомнёт в мгновение ока. Как бы мы не были могучи и уверены в своих силах, никогда нельзя уверенность заменять самонадеянностью. Перестав думать, мы погибнем.
– Не тревожьтесь, миледи, – тихо сказал Осоргин. – Мы справимся. Всё будет сделано, как надо.
– Прекрасно. Немедленно отыщите доктора Вейцмана, мы должны встретиться безотлагательно. Пусть подготовит докладную записку, возможно, Его Величество сочтёт желательным заслушать его.
– Хорошо, миледи.
– Свяжитесь с господином Жаботинским, пусть его люди приступают к развёртыванию. Кажется, больше ждать не имеет смысла.
– Похоже, так, – Осоргин едва не заскрипел зубами. – Как бы уже не было поздно.
– Они… мы справимся, – твёрдо сказала Рэйчел и вскинула голову. – Ведь другого выхода нет, не так ли?
– Да, миледи. Конечно.
– Подготовьте шифровку Рутенбергу, я должна её посмотреть перед отправкой.
– Полчаса, миледи.
– Кто будет вас замещать на период подготовки?
– Майор Ушаков и майор Репнин. Отличные офицеры, можете на них смело полагаться.
– Не премину, – улыбнулась Рэйчел. И снова сделалась серьезной: – Скажите, Вадим Викентьевич. Я ведь в таких вещах не слишком хорошо разбираюсь. Если придётся держать коридор для эвакуации… Это возможно? С нашими силами?
– Некоторое время, – Осоргин чуть наклонил голову вперёд. – Не очень долго, разумеется. Я не могу и не буду рисковать всем корпусом ради…
– Вадим Викентьевич, – Рэйчел укоризненно покачала головой.
– Нет, нет, – заторопился Осоргин и поморщился от неловкости. – Я же не в том смысле. Мои люди совсем для других задач обучены и предназначены. Это же как шпагой деревья рубить… я просто не имею такого права. Да и потом – насильно мил не будешь, как говорится. Если сам Владимир Евгеньевич не может своих соплеменников перед лицом такой опасности, – Осоргин замялся, подыскивая нужное слово, – уговорить, то где уж нам-то?!
Да, подумала Рэйчел, это правда. Она вспомнила свою встречу с раввинами из Польши, Чехословакии, Румынии и Венгрии – здесь, в Лондоне, в мае тридцать восьмого, за пять месяцев до "Хрустальной ночи". С каким недоверием, с какой враждебностью смотрели на неё эти люди, от которых зависело очень много. Невероятно много. Она улыбнулась чуть заметно, вспомнив, как недоверие сменилось недоумением, когда она объяснила, почему и зачем просила их всех приехать сюда. Когда сказала: есть только один способ жить в ладу с самим собой. Это значит – обращаться с другими так, как хочешь, чтобы обращались с тобой. И делать именно то, что должен, – для того, чтобы случилось, чему суждено. В этих словах – вся правда этого мира. Тому, что без долга и чести ничего не имеет смысла на этой земле, – под этим небом, под этим солнцем, – можно научиться только от мужчин, подумала она, закрывая глаза. Она улыбнулась ещё раз, припомнив, как недоумение на лицах этих людей сменилось совершеннейшим изумлением, когда она сказала: мне всё равно, хороши или плохи евреи. Меня интересует лишь одно: насколько плоха или хороша я – как человек, как женщина и как христианка. И что я должна сделать для того, чтобы случилось то, чему суждено – на самом деле, а не задуманное какими-то извергами, вообразившими себя богами. И что должны сделать для этого вы – точно так же, как и все остальные.
Рэйчел встрепенулась, снова услышав голос Осоргина:
– Плохо, что мы очень часто плетёмся в хвосте у событий. Взаимодействие с разведкой очень непросто складывается – не смотря на всё, что мы для них делаем, да и своих людей в Рейхе у меня практически нет, можно сказать… Извините, миледи. Я вас перебил.
– Ничего, ничего, Вадим Викентьевич. Мне очень важно знать ваше настроение, поэтому не стесняйтесь. Так как насчёт коридора? У вас ведь есть план, не правда ли?
– Есть, – кивнул Осоргин. – Мы ведь не первый день готовимся.
– Я помню, – кивнула Рэйчел, – кажется, вы были вполне удовлетворены результатами.
– Да. Как и генерал Матюшин. Конечно, "Бейтар" – не настоящая армия, но… Они ничего, – он вдруг улыбнулся. – Понятливые. Может, и выйдет из них со временем толк. Есть план, разумеется. Но всё же не от нас, на самом-то деле, зависит.
– Я понимаю. Увы, – Рэйчел посмотрела в окно. – Если бы всё зависело только от вас, мне не о чем было бы волноваться.
– Ситуация не внушает мне оптимизма, миледи.
– Я слушаю, Вадим Викентьевич.
– Британия не располагает сколько-нибудь серьёзной сухопутной армией, готовой выступить на континенте. Это очевидно любому, кто хоть немного интересуется проблемой.
– Французы?
– Там нет ни одного серьёзного военного специалиста, понимающего стратегию глубокой операции, так блестяще разработанную в России и так превосходно применяемую гитлеровцами.
– Сколько, по-вашему, продержится Варшава?
– Если это продлится хотя бы до начала ноября, миледи, можно считать такой прогноз наилучшим. Но… сомневаюсь.
– Получается, времени у нас нет вообще.
– Да, миледи. Получается, так.
– Пессимистический прогноз?
– Две недели.
– О, Господи! Мы же не успеем!
– В условиях немецкой оккупации мы, разумеется, действовать не сможем. Это исключено.
– Я понимаю, – Рэйчел прикрыла ладонью глаза. – Господи, услышь наши молитвы… Да, ради всего святого, не забудьте сообщить всё Сигэру-сама. Я так понимаю, что должна теперь докладывать вам свой маршрут?
– Маршрутом займутся офицеры, – Осоргин вздохнул. – Просто сообщите ваше расписание, миледи. Мне кажется, вы слишком много думаете о второстепенных задачах.
– Никто ничего не должен заподозрить. Это и есть самая что ни на есть первостепенная задача.