Все обернулись. В дверях стоял юноша, стройный, изящный в фигуре и в движениях. Волосы его, расчесанные на прямой пробор, белые, как чистый лен, и курчавившиеся на концах, падали до плеч. Одет он был в рубаху до колен из холста, на первых снегах отбеленного, такие же штаны и новенькие лапотки. Под холстиной проступали трогательно по-мальчишечьи острые локти и колени. Виктор узнал юношу, убегавшего от посадничьего крыльца под глумливые выкрики попа Саввы.
- Это внучонок мой, Истома, по прозвищу Мирской, - засуетился, залебезил вдруг поп.
- Ты, дед, пошто ржал жеребцом на посадничьем дворе? - закинув красивую юношескую голову, пошел Истома на попа. - Кто кричал мне вслед, старый грех? Про кота и дразнилку?
Поп опустил голову, пряча от внука глаза.
- А это кто, мужичок маленький, хороший какой? - сказал ласково Истома, глядя на Сережу. - В посадах говорят, будто мирские к нам забрели. Не мирской ли это паренек?
- Не тронь его, Истомка, опоганишься! - заорал поп. - Мирской и есть. Посадник на постой их к нам послал.
- Для меня мирские не поганцы, я сам Мирской, - обняв Сережу и гладя его по голове, ответил Истома. Улыбаясь, посмотрел он на мирских людей. - Рад я вам несказанно, люди добрые!
- Обумись, Истомка! Грехов и без того на тебе, что на черемухе цвету! - затараторил поп.
- Что так? - насмешливо вздернул юноша тонкую, шнурочком бровь.
- Ох, горе мне с внуком! - всплеснул поп руками. - Нравом поперечный! Все у него не по стародавнему обычаю, а по-своему, по-особливому. Он иконы и те на свой лад пишет.
- Вы иконописец, Истома? - спросил Косаговский.
- Худог я, - застенчиво и тихо ответил юноша. - Я не токмо иконы пишу, я стены, потолки узорю, окна тож. Собор в Детинце видели?
- Ваша работа? - оживился летчик. - Чудесная роспись! Вы настоящий художник, Истома. Щеки юноши зарозовели.
- Простите, Истома, - вмешался капитан, - но какой же вы мирской? Вы внук Саввы, не так ли?
- Так. Внук. А Мирским меня прозвали по Василию, брату моему названому.
- Мы о Василии сегодня не раз слышали. А как он попал в Ново-Китеж?
- Черти его к нам принесли! - зло вырвалось у попа.
- Молчи, дед! Васю не тронь! - сверкнул глазами Истома. - У вас на Руси Вася рудознатцем был, земные руды искал и камни разные, человеку полезные. В тайге отбился от своей партии, плутал по дебрям и неведомо как через Прорву перебрался. Чудо истинное! Вышел он на дальнюю деревеньку еле живой. Комары из него всю кровь выпили. Потом мужики пахотные его в город приволокли.
- На горе и стыд мой, - слезливо проныл поп. - Васька, сатана, Истомку словно чарами колдовскими опутал. Вот чей дух в Истоме бунтует!
- Хороший дух! Много мне Вася рассказывал про вашу жизнь мирскую, дружную, пресветлую, свободную. Хочу и я в мир, терпенья нет, жизни вольной хочу!
- Безумец! Гром божий на тя! - замахал поп руками на внука. - Мир - пасть адова огненная! Царская кабала, дыба да плаха нас в миру ждут. Царский-то престол дьявол на рогах своих держит!
- От Нимфодоры такое слышал, от палачихи народной? - брезгливо спросил Истома. - Она вот истинно дьяволова дочь, мучительница и убивица!
- Глумец, не богохуль! - затопал поп. - Не нам ее высокий сан судить! Она, как свеча восковая, перед господом горит!
- Врет она, как сивая кобыла, твоя свеча восковая! Вася говорил, что нет теперь на Руси царя.
- Много лет назад царя прогнали, - подтвердил капитан.
- Слышишь, дед? Чья же правда? Я в Васю, как в бога, верю. Стал он мне старшим братом названым. Хотел я с ним крестами нательными поменяться, да креста у Васи не было. Он с малых лет от бога откачнулся. А люди, видя таковую мою приверженность к Васе, человеку мирскому, и меня начали дражнить - Мирской-де. А я даже обрадовался. Я и есть Мирской! Вот так хочу жить! - с болью крикнул Истома, широко раскинув руки. - Вольно! Духота и темнота здеся! Ветру бы свежего к нам напустить, сквозняку бы!
Поп почесал под мышками и сказал зловеще:
- За разговоры эти сидеть Истомке в Пытошной башне, как и Васька сидел!
- Когда Василий появился в Ново-Китеже? И сколько он прожил здесь?
Брови Истомы приподнялись странно и тревожно; он посмотрел на капитана не отвечая; видно было, что ушел мыслями глубоко в прошлое. Потом сказал негромко, печально:
- Годов пять назад он к нам пришел, за три года до того, как начали у нас белое железо добывать. За это проклятое белое железо и загнали его в могилу старица и верховники. Стало быть, три года он у нас прожил.
Истома помрачнел и больше не сказал ни слова. Он по-прежнему обнимал Сережу и, прижавшись щекой к голове мальчика, снова задумался.
Капитан залюбовался лицом юноши с тонкими чертами, с чудесным бело-мраморным лбом и с настоящими русскими васильковыми глазами. Была сейчас в них умная сосредоточенность человека, глядящего в глубину, в себя, и затаенное страдание, и скорбная покорность.
Юноша вздохнул, отстранил чуть Сережу и, глядя печально в его лицо, сказал тихо:
- Неужто и ты, отрок милый, весь век свой здесь будешь вековать? Мы горе горстями пьем допьяна! Мы что псы на привязи, что медведи в яме живем. Беги отсюда, отроче, беги! - закончил он дрогнувшим голосом.
- Куда он побежит, коли все дороги заказаны? - издевательски хихикнул поп Савва.
- Слушай, деятель, хватит тебе травить через клюз! - сердито оборвал мичман попа. - Определили нас к тебе на постой, значит, и на довольствие к тебе зачислили. Когда кормить нас будешь? Мы сутки не ели.
- Кроме редьки с квасом да каши с льняным маслом, у меня нет ничего. Пирогов для дорогих гостей не напек!
- В матросском брюхе не только редька да каша, шлюпбалка сопреет. Давай поскорее! - потер Птуха довольно руки и запел, изображая корабельный горн на обед:
Бери ложку, бери бак,
Выходи на полубак!..
- Перекрестил бы лучше лоб перед едой! - сердито покосился на него поп.
2
Ели из одной деревянной чашки, черпая по очереди. Квас был нестерпимо кислый, хлеб колючий, с мякиной.
- Скажите, Савва, Прорва, про которую мы уже много наслушались, в самом деле непроходимая? - осторожно спросил капитан.
- Тухлой воды мерцание! Болотных трав стена! Чавкает, пузырится трясина бездонная! А на кочке зеленый болотный черт с лягушачьими глазами сидит. Вот какая Прорва! - ответил поп. - Пойдешь - и утопнешь в зыбунах да прососах, а не утопнешь - мошке да пиявицам на корм угодишь. Землю ново-китежскую Прорва кругом облегла. Нет прохода!
- И зимой не замерзает?
- Никак! Родники подземные горячие Прорву греют. Над ней зимой пар столбом стоит. Издаля видно, - недобро ложились слова попа. - Так-то, мирские! Уйти и не думайте.
Сережа посмотрел испуганно на попа и опустил голову, пряча страх в глазах. Савва погладил его по голове.
- Обвыкай, отроче, обвыкай. - В голосе его было не участие, а издевка. - Руки грызи, не уйдешь!
- Не трогайте мальчика, Савва! - резко сказал Косаговский. - А ты, Сережа, подтяни гайку! Дорогу домой мы найдем. Верь мне.
Сережа шмыгнул громко носом, поднял голову и улыбнулся несмело.
- Ты, батя, тралю-валю нам не пой1 - бросил ложку Птуха. - А галоши ленинградские, рубаха японская, будильник московский? А зонтик, а веер старухин - это откуда? Из-за Прорвы? Или как?
Савва не донес ложку до рта и, глядя в ложку, ответил:
- А ты спроси об этом старицу и посадника. Спроси! Так ответят, что голова напрочь отлетит!
Мичман раздраженно отмахнулся и прислонился к стене, устало прикрыв глаза. Капитан молчал. Две морщинки поперек лба придавали его лицу вид хмурый, озабоченный.
- Истома, а как предки ваши перешли Прорву? - обернулся он к юноше. - Не двое, не пятеро их было, а не одна сотня, наверное. Не слышали вы об этом рассказов, преданий, песен, былин?
- Вела их преподобная старица Анна, а ей ангел господен путь указывал, - важно сказал поп.
- Дед, расскажи мирским поведание о граде нашем, - обратился к нему Истома. - Всю досюлыцину древнюю поведай. Ты летописатель. Иди-ка сюда, мирской, - позвал он капитана и подвел к вделанному в стену шкафчику. - Вынимай, смотри.
Капитан вытащил из шкафчика книгу, огромную, как столешница, в деревянном переплете, обтянутом кожей. Это был, скорее, сундук, а не книга. Подошедший Виктор постучал по деревянному переплету:
- Теперь я понял, почему говорят: прочитал книгу от доски до доски,
Ратных раскрыл книгу. На первом листе была искусная заставка в черную и красную краски. Он взялся за край страницы, чтобы перевернуть, и, не поверив, пощупал еще раз. Нет, не бумага это была, а обработанная неизвестным способом березовая кора. Вот почему книга была такая толстая!
- Берестяная книга! - удивленно сказал капитан. - Вот чудо! Правда, слышал я, будто в одном таежном селе в церкви были берестяные книги. Узнали об этом музейные работники, примчались туда, а книг нет уже. Псаломщик их на растопку пустил. А ваша книга давно написана? О чем она говорит?
- На берестех сих вся история Ново-Китежа написана. При старице Анне ее начало. Века три, почитай, ей будет. - Истома раскрыл книгу на титульном листе и прочитал: - "Поведание о достославных предках наших и како, по изволению божьему, русские люди срубили в дебрях да раменях град Ново-Китеж, како живяху там".
- Ново-китежская летопись! - Капитан осторожно, с уважением перекладывал толстые, закапанные воском листы, исписанные крупным, тщательно выведенным уставом. И время, как пучина, сомкнулось над его головой. Древние коричневатые чернила из дубовых орешков уже выцвели. Клякса! Двести лет этой кляксе! Писал летописец, задумался, дрогнуло гусиное перо, и вот!.. О чем повествовал он, не мудрствуя лукаво, словами простыми и скупыми? Какие события могли быть в этом глухом медвежьем углу?.. "В сем году злой мороз ржицу озимую побил, а летом и яровые без дождя сгорели. И в граде Ново-Китеже, до нового хлебушка, и конину, и собак, и всяку нечисть едяху…"
- Это древняя книга, - сказал Истома, - она в соборе нашем хранится. Дед ее на дом взял, чтоб подновить. Выцвело письмо. А писали ее прежние летописцы: поп Никодим, поп Сильвестр, поп Мокий и другие. А это книга новая, - вытащил Истома второй том.
- В нее напишу я завтра, как в град наш, попущением божьим, мирские люди пробрались. О вас напишу, - важничал поп. - Все сугубое должен я записывать.
- Теперь дед летописец ново-китежский. Опять поп. За это ему кормы и питие от старицы положены, - объяснил Истома.
- А гостей редькой угощаешь. Эх, батя! - упрекнул попа мичман.
- Хоть и пьет дед до изумления, - продолжал Истома, - а грамматик он зело ученый, грамоту многу познал и книжному урядству вельми обучен. Дед, расскажи мирским поведание. Ты всю летопись прочитал и всю дивно помнишь.
- Что разглядят они, неверы, в сумраке времен старопрежних? - задрал Савва нос-пуговку. - Душа у них темная.
- Я тебе за это братину полугару поставлю.
- А деньги у тя есть? - покосился недоверчиво поп.
- Алтын да два гроша.
- Тогда лучше пенника, чтоб язык мой развязать. Прилепе язык к гортани моей… Бежи скорее, Истома!
Глава 5
Написано на берестех
Книга "Исход"
Ведет дорога длинная
Туда, где быть должна
Муравия старинная,
Муравская страна.И едет, едет, едет он,
Дорога далека.
Свет белый с четырех сторон,
И сверху облака.А. Твардовский, "Страна Мураиия"
1
Братина, деревянная полуведерная посудина с носиком, шибала в нос спиртным духом. Ее, полную пенником, принес из кабака Истома.
Поп Савва раскладывал по столу цветные камешки, гальку с берегов озера Светлояра.
- Этот, пестренький, - нашего града основание. Беленький - белого железа отыскание. Желтый - народа ново-китежского угасание и желтолицых людей пришествие. Зеленый - дыры в мир ототкнутие. Красный - зарево пожара, бунт народный и веча конец. Теперь не собьюсь я…
Он сделал глоток из кружки.
- Красноглаголиво, произощренно, витийственно слагали прадеды наши поведание сие. Словесный мед и пища для души! А я, бедным и грешным языком моим, поведаю как могу…
Поп сделал еще глоток, побольше, и торжественно сказал:
- А начало всему в году от сотворения мира семь тысящ сто осьмидесятом…
Ратных сидел в углу, откинувшись к стене и закрыв глаза, чтобы сосредоточиться на рассказе попа. Савва, бражник и подлая душа, был красноречив, талантлив, как древний летописец. И вставали перед глазами капитана яркие картины народного восстания.
…Последние отряды Степана Разина изнемогали и таяли в неравных боях с царскими воеводами, бросались отчаянно на бердыши и копья царских стрельцов и рейтаров.
- И были средь воинства Степанушкина два лихих полка, - мерно вел рассказ Савва. - Что два волка грызли и рвали они царские дружины, щелкали бояр, как семя, и кормили раков боярской свежинкой. Были были, и бояре волками выли! У баб, известно, души нет, у них вместо души лапоть, а вот поди же ты, начальствовала над теми полками баба, старица Анна крестьянского рода, вдовой постриженная в монахини. А сражалась старица, аки лев!..
Одолевала царская и боярская Москва разинскую рать. Как огонь по пороховой нитке, летела страшная весть: схвачен атаман Разин, и в Москве, на Лобном месте, скатилась с плеч его голова.
- С горя такого поневоле выпьешь! - сделал Савва звучный глоток.
…Смятение и ужас, вопли и плач были на улицах и в домах городка, куда пришла старица Анна со своими полками. Подходили царские стрельцы-каратели, вел их князь-пес Юрка Долгорукий. Зарево сжигаемых деревень уже освещало ночью улицы городка. Жители готовились к смерти, ибо многие и многие из них в разински х полках с Москвой сражались.
- И средь воплей и скрежета зубовного тако рече всеблагая старица. - Савва поднял обе руки, словно он сам обращался к народу со словами надежды: - Людие, векую мятетися? Смерти не бойтесь, уйдем мы от нее. Поведу я вас в страну заветную, где нет ни пиявок в пруду, ни бояр на горбу. Трудись да песни пой!
- Правильная установочка! - похвалил Птуха; - А курс какой на ту заветную страну?
- Налей мне, Истома, еще кружку, а я сейчас мирским все обскажу. Текут, слышь, в той стране реки молочные да медовые с берегами кисельными. Дожди там теплые, а зимы никогда не бывает. Тулупы да валенцы не нужны. Рожь там растет семиколосная, белые калачи на березах висят, бабы соболей коромыслом бьют, на осётрах сидя белье полоскают и на звезды, как на гвозди, сушить вешают. А зовется та страна Беловодье. И в песнях про нее поют, и в сказках сказывают, а про дорогу в нее ни единого слова не сказано. То будто она в русских пределах, то будто под богдоцарем она. А вернее, ничье Беловодье, земля необтоптанная. Божья земля! А безгрешной старице путь в Беловодье господь указал. И побрели встречь солнцу предки наши, дома свои оставя впусте. Мужики, бабы, дети! Истинный исход, бегство Израиля от фараона, именуемого царем московским Алексеем.
2
- Минуточку, батя! Получается, что вы, новокитежане, правнуки разинских бойцов? Или как? - заинтересованно спросил мичман.
- Выходит, так! - ответил поп. - Настоящих мы разинских кровей. Да ты слушай дале!
- Слушаю, слушаю.
- Путь был труден и прискорбен зело. Тяжела путина, да душа едина. Страх в спину толкал! - продолжал поп, снова промочив горло. - Шли сходцы путем через-каменным, через Урал-батюшку, а когда исчез он, растаял на окоёме, начались степи земли Сибирстей. Торных дорог опасались, шли напрямик, сакмой, что кочуй наследили. А кругом травостой невиданный, росы обильные. Зипуны, коими предки наши на ночь укрывались, от той росы тяжелыми становились…
- Я, когда романы читаю, эти описания природы пропускаю, - вмешался вдруг Сережа.
- Критиковать после будешь, - засмеялся тихо Виктор. - Молчи, Серега, не мешай.
Почасту пригубливая кружку, поп Савва неторопливо рассказывал, как шли впереди-.подвод с рогатиной на плече, с топором за поясом лапотники, осатаневшие от голода, страха, тяжелой дороги, а рядом с возами шагали женщины, раскосмаченные, со свисающими прядями пыльных волос, с черными провалами глазниц. С возов, из-под рогожных навесов, выглядывали изможденные,, почерневшие дети, голодно косясь на кули с мучицей, крупой, толокном, сухарями. За возами плелись отощавшие коровы и шатающиеся овцы. А вскорости коровы и овечки легли, не смогли дальше брести. Съели их сходцы, а бабы вой подняли. Бабам без буренушки и жизнь не в жизнь. И все были охвачены цепким страхом, все то и дело оглядывались назад, высматривая неумолимую погоню.
И не раз приходилось сходцам схватываться с врагами, и саблями махать, и пищалями хлопать. Отбивались сходцы и от лихих разбойных людей, и от сибирских воевод, и от кочуев степных. Пробивали себе дорогу наторелые в боях разинские бойцы, и дальше шла беглая, разбившая свои оковы Русь, обставляя дорогу деревянными крестами, под которыми тлели мужицкие кости.
Кроме провианта, везли сходцы на возу пушчонку, со старинным названием "Единорог", и три сорокаведерные бочки медных и серебряных денег. Но самой дорогой поклажей были два колокола, снятые с собора родного города. Сколько мук натерпелись с ними! Застревали они в болотах, в сугробах, в таежных чащах; в горах сорвались в пропасть, увлекая лошадей и людей. Вытащили чудом уцелевшие, неразбившиеся колокола и поволокли дальше. Верили утеклецы, пока с ними "Благовестник" и "Лебедь", колокола родного города, не погибнут они и не будут рассеяны.