* * *
Милу тихонько вошла в комнату. Девочка сидела, как она ее и оставила час назад - очень прямо, глядя куда-то в угол и прижав к себе обожженного медведя.
- Зайчик, - позвала Милу. - Смотри, что я тебе купила!
Девочка повернулась и уставилась на Милу большими светлокарими глазами.
- Что вы со мной будете делать? - спросила она.
Милу поперхнулась.
- Ну… - промямлила она, - для начала я бы хотела с тобой познакомиться поближе…
Девочка продолжала смотреть, не мигая, и даже, как будто, не дыша.
- А потом, наверное, усыновлю, - закончила Милу.
Девочка нахмурилась. Она явно не знала слова "усыновить".
- Ну… Ты будешь у меня жить… Я буду тебе все покупать… Мы будем с тобой везде ходить…
Девочка еле заметно улыбнулась и вроде даже слегка обмякла на стуле.
- Я буду о тебе заботиться, - продолжила обрадованная Милу. - И любить, конечно. Любить, как родную дочь.
Девочка наклонилась, и ее вырвало прямо на светлый дорогущий ковер.
Жоаниня
- А вот фартуры! Фартуры! Кому фартуры?! Горячие фартуры, шурры, вафли!!! Кому фартуры?! Детка, - дородная торговка в грязном переднике перегибается через прилавок ярмарочного вагончика и манит Жоаниню пальцем, - тебе фартуру, шурру или вафлю?
Жоаниня оглядывается в поисках бабушки и обнаруживает ее у палатки с глиняной посудой. Дона Филомена, прямая и торжественная, как восклицательный знак, задумчиво крутит в руках расписную мисочку с надписью "Caldo verde".
Жоаниня снова поворачивается к киоску с фартурами.
- А… - нерешительно спрашивает она, - сколько…сколько стоит шурра? С шоколадом?
- Пятьдесят эшкудо.
Жоаниня засовывает руку в кармашек розового платья. Она уже купила себе свистульку в виде петушка, блюдечко с красивой надписью "Жоаниня" и специальной петелькой, чтобы вешать его на гвоздик, белую меховую овечку и зонтик для куклы Клементины, и от полученной с утра от Лурдеш прекрасной двухтысячной купюры осталось одно воспоминание.
- Один и один - будет два, - бормочет Жоаниня, двигая монетки по ладошке, - два и пять - семь, семь и десять и десять… Семь и десять и десять, это будет…
- Двадцать семь, - вмешивается торговка, ловко подхватывая колесо фартуры двумя деревянными лопатками и перенося его со огромной сковороды на поднос. - Посмотри, зайчик, в другом кармане. Наберешь еще столько же, и будет шурра.
- Эй, Ванесса! - внезапно вопит она. - Давай, доченька, скорее корицу и ваниль!!!
Щекастая девочка, на вид немного постарше Жоанини, в таком же, как у матери грязном переднике, встает на цыпочки и с важным видом посыпает фартуру корицей и ванильным сахаром из круглых коробочек с дырками.
Жоаниня послушно сует руку в другой карман, но находит только запасную пуговицу от платья и леденец от кашля.
Девочка в переднике отставляет коробочки с корицей и ванилью, берет с прилавка шурру с шоколадом и откусывает половину. Горячий шоколад течет у нее по пальцам, и девочка слизывает его острым красным языком, высокомерно поглядывая на Жоаниню.
Жоаниня подходит вплотную к прилавку.
- Полшурры без ничего, - твердо говорит она, стараясь не смотреть на девочку, и протягивает торговке свои монетки. - Сдачи не надо.
Торговка оглушительно хохочет.
- Полшурры без ничего!!! - повторяет она. - Сдачи не надо!!! Посмотрите только на нее! Маленькая, а деловая! Полшурры без ничего!!!
Жоаниня резко разворачивается и со всех ног бросается к бабушке. В спину ей несется басовитый хохот торговки и тоненький с привизгом смех щекастой девочки.
* * *
- А фартуры вы с бабушкой ели? - спрашивает Лурдеш, приколачивая гвоздик к двери Жоанининой комнаты. - Давай сюда твое блюдечко!
Жоаниня прячет блюдечко за спину.
- Я сама хочу повесить!
- Конечно, сама. Оп-па! - Лурдеш подхватывает дочь на руки и поднимает повыше. Сосредоточенно сопя, Жоаниня цепляет блюдечко на гвоздик.
- Красиво? - с сомнением спрашивает она.
- Очень! - Лурдеш слегка подкидывает Жоаниню, но тут же делает комично-несчастное лицо и поспешно ставит девочку на пол. - Ой-ой-ой, какая ты стала тяжеленная! Признавайся, сколько фартур вы с бабушкой слопали? Тридцать? Сто?
Жоаниня воинственно вздергивает подбородок.
- Я не ем дурацкие фартуры!
- Это почему? - удивляется Лурдеш, слегка поправляя криво висящее блюдечко.
- Они вредные, - гордо говорит Жоаниня. - Бабушка говорит, что в них эти…жиры… от них люди становятся толстыми и умирают от сердца. И от этого…который у тебя. Бабушка говорит, что ты, когда была маленькая, ела много фартур, поэтому теперь…мама? Мама, это мое блю…МААААААААААМААААААААА!!!!
"Ничего, - зло думает Лурдеш, промывая холодной водой неглубокие порезы. - Ничего, дорогая мамочка, я еще с тобой побеседую. Если ты думаешь, что сможешь испортить детство Жоанине точно так же, как ты испортила его мне…" - не закончив мысль, Лурдеш выключает воду, промокает руку салфеткой и заклеивает самый большой порез пластырем.
- Жоаниня! - зовет она. - Обувайся, солнышко, идем покупать тебе новое блюдечко, еще красивее! И шурр съедим. С шоколадом и ванилью!
Зареванная Жоаниня с недовольным видом застегивает белые сандалии.
- Сама ешь свои дурацкие шурры, - упрямо бормочет она себе под нос.
* * *
- Ну, Жоана, ну, прекрати же ты нервничать! - утомленно говорит Лурдеш. - Во-первых, сейчас ты все равно уже ничего не исправишь. А, во-вторых, даже если у тебя средний балл будет семнадцать, а не восемнадцать, ты всегда можешь поступить на сестринское дело, там принимают с шестнадцатью, я узнавала.
Жоаниня не отвечает. Она сидит на диване и нервно грызет ноготь большого пальца.
- И вынь палец изо рта. Ты уже до мяса догрызлась! - командует Лурдеш. - Жоана! Кому я сказала!
Жоаниня нехотя опускает руку и тут же начинает покусывать нижнюю губу.
- Не хочу я на сестринское дело, - наконец говорит она. - Я хочу на медицину. В Коимбре после третьего курса можно специализироваться по диетологии.
- Диетология, диетология, опять диетология, - ворчит Лурдеш. - Ты уверена, что это ты хочешь, а не бабушка?
Жоаниня непределенно пожимает плечами.
- Я ничего не имею против диетологии, - уклончиво говорит она. - А бабушка сказала, что оплатит мне весь курс.
- Ну, как знаешь, - говорит Лурдеш, с трудом выбираясь из кресла. - В любом случае, не психуй и не грызи ногти. Не поступишь сейчас, поступишь через год.
Лурдеш выходит из комнаты, шаркая по полу огромными разношенными тапками и тяжело опираясь на палку. Жоаниня с острой жалостью смотрит ей вслед и снова вцепляется зубами в ноготь большого пальца.
* * *
- Жоана, ты уверена, что хочешь закрыть бабушкин счет? - сеньор Нуну Лопеш с неодобрением качает головой. - Ты хорошо подумала?
Жоаниня молча кивает.
- Может, все таки, не станешь торопиться? Представь, что через год-два тебе захочется вернуться в университет и закончить курс. Знаешь, как тебе тогда пригодятся эти деньги? - сеньор Лопеш чувствует, что Жоаниню не переубедить, но с утра в банк заходила дона Лурдеш и попросила сеньора Лопеша побеседовать с Жоаниней. "Вы же старый друг, - сказала она, сморкаясь в бумажный платок. - Может, она хоть вас послушает?"
"Черт знаешь что, мало мне своих забот, - думает сеньор Лопеш, раздраженно постукивая по зубам ручкой с золотым пером. - Подумаешь, девчонка университет бросила на четвертом курсе. Все они сейчас бросают, никто не хочет учиться. А что счет обнуляет…забеременела, поди, поедет в Испанию аборт делать…"
- Ну, ладно, Жоана, - говорит сеньор Нуну Лопеш строгим голосом. - Я в твои дела вмешиваться не желаю. Ты - девочка взрослая, и… - сеньор Лопеш коротко хмыкает - привитая, сама должна знать, что делаешь.
Жоаниня снова кивает, встает со стула, улыбается сеньору Лопешу и выходит из кабинета.
"Наглая девица, - недовольно думает сеньор Лопеш, - сидела тут полчаса, и ни разу не открыла рта. Могла бы хотя бы попрощаться по-человечески…"
* * *
Жоаниня паркует новенький фургон на тротуаре у перекрестка. В шесть утра здесь пусто, как будто город еще не проснулся. Жоаниня поднимает боковую стенку, и фургон превращается в киоск. На видном месте висит лицензия в рамочке. Рядом с ней - обязательная жалобная книга, еще ни разу не разу не раскрытая, в целлофановой упаковке.
Жоаниня подключает генератор, снимает чехол с электроплитки, и наливает масло в огромную черную сковороду.
- А вот фартуры, кому фартуры! Горячие фартуры, шурры, вафли! - тихонько мурлычет она себе под нос, надевает накрахмаленный белый передник и начинает замешивать тесто.
"В первую очередь я наделаю шурр, - думает Жоаниня. - Начиню шоколадом и съем". Она представляет себе, как горячий шоколад щекотно поползет у нее по пальцам, и невольно облизывается.
Половинки
- А все потому, что ты выбирать не умеешь, - сказала Инеш. - Если бы я так выбирала… - она поискала по карманам, выложила на столик несколько двадцатисентимовых монет и принялась складывать их в столбик. - Если бы я так выбирала, я бы… - столбик покачнулся и распался, и Инеш упала грудью на столик, пытаясь не дать монеткам раскатиться в разные стороны.
Изилда прихлопнула ладонью убегающую монетку и поболтала палочкой корицы в остывающем кофе.
- Не хватит тебе, - сказала она, пододвигая монетку к Инеш. - У тебя тут нет нет двух с половиной евро.
- Думаешь? - Инеш покопалась в сумочке и вытащила еще горсть двадцатисентимовиков. - Мне Паулу вчера десять евро разменял. Хожу теперь, бренчу… Дона Фатима!!! - внезапо заорала она. Изилда вздрогнула и пролила на стол немного кофе. - Дайте мне пачку "Португальских" голубых и зажигалку!
- Ну, что ты так кричишь? - пробормотала Изилда, промокая салфеткой коричневую лужицу. - Хоть бы предупреждала заранее, что ли…
- Зачем? - удивленно спросила Инеш, похлопала себя по карманам, и тут же завопила снова. - ДОНА ФАТИМА!!! Не надо зажигалку! Я уже свою нашла!
Изилда страдальчески поморщилась и сломала палочку корицы пополам. Иногда подруга отчаянно ее утомляла.
* * *
- Я вообще не понимаю, как ты можешь с ней жить, - недовольно сказала дона Консейсау, откупоривая пузырек темного стекла. По кухне пополз резкий запах каких-то трав. - Она - холодная, эгоистичная, самовлюбленная сука, а ты…
- Я не живу, - буркнул Жоау, с треском разворачивая фантик. - А Габриэла - не сука, - добавил он и быстро сунул конфету в рот.
- Сука, - непреклонно возразила дона Консейсау. - Раз!
Жоау нервно дернулся и проглотил конфету целиком.
- Ты чего? - спросил он, поднимая глаза на сестру.
- Лекарство, - лаконично ответила дона Консейсау, наклонив пузырек над маленьким стаканчиком. - Два, три, четыре, пять…
- Габриэла - не сука, - сказал Жоау и потянулся за следующей конфетой.
- Восемь! - угрожающе сказала дона Консейсау. - Девять, десять, одиннадцать…
- Она просто несчастный больной человек. Где ты берешь эти, с коньяком? Очень вкусные, мне такие ни разу не попадались.
- ПЯТНАДЦАТЬ! - крикнула дона Консейсау и торжествующе взмахнула пузырьком.
* * *
- Не нужны тебе мальчишки, - убежденно сказала Инеш. - Тебе нужен мужчина. Взрослый, образованный, с деньгами. Которого ты будешь уважать. Понимаешь? У-ва-жать! А не использовать в постели и не гонять по хозяйству, как прислугу.
Изилда покивала головой и заказала себе еще кофе.
- Только дайте мне, пожалуйста, ложечку, а не корицу, - попросила она.
- Ты меня не слушаешь, - укоризненно сказала Инеш. - Я вообще не понимаю, для чего ты тогда просишь совета, если ты меня не слушаешь?!
* * *
- Хорошо, хорошо, - сказал Жоау. - Габриэла - холодная, эгоистичная, самовлюбленная сука, а я - тряпка без капли самолюбия и позволяю садиться мне на шею, погонять и пришпоривать. Вот такой у тебя неудачный брат.
Дона Консейсау заплакала.
- Конечно, - сказала она сквозь слезы. - Это я виновата. Я была слишком авторитарной сестрой, и от этого у тебя все проблемы…
* * *
- Я знаю, кто тебе подойдет, - сказала Инеш, застегивая куртку.
Изилда вопросительно глянула на нее. Инеш сделала таинственное лицо.
- Погоди, сама увидишь, - мурлыкнула она, подставляя прохладную щеку для прощального поцелуя.
* * *
- Образованная? - строго спросила дона Консейсау и поправила очки.
- Очень, - горячо ответила Инеш. - Знает семь языков, пишет докторскую по филологии…
- Курит?
Инеш замялась, и дона Консейсау махнула рукой.
- Что творится с молодыми женщинами? - осуждающе сказала она. - Курят, пьют…
- Изилда не пьет! - обиженно сказала Инеш.
Дона Консейсау еще раз поправила очки и криво улыбнулась.
- Ну, хорошо, хорошо… приглашайте ее на наш рождественский обед, а там будет видно. Может, и впрямь что-то получится…
* * *
Изилда с тоской посмотрела на поднос. На нем уже стояла чашка, кофейник, вареное яйцо на фаянсовой подставочке, блюдце с двумя кусками подсушенного хлеба, вазочка с джемом, нож, масло… и все-таки чего-то не хватало.
Изилда зажмурилась и попыталась вспомнить, как выглядели завтраки, которые приносил ей в постель ее предыдущий мальчик. Вроде, все было на месте…
За спиной что-то зашипело.
Молоко! - вскрикнула Изилда, резко поворачиваясь к плите - как раз в ту секунду, когда белая пена хлынула через край кастрюльки.
* * *
Жоау поерзал, устраиваясь поудобнее.
Как Габриэле мог нравиться этот дурацкий ритуал? - мрачно подумал он. - Каждый день завтракать в постели. Это же с ума сойти!
Жоау чувствовал себя очень глупо и от этого страшно злился.
* * *
- Ну, как? - спросила Изилда, усаживаясь в ногах у Жоау.
- Переварено, - буркнул Жоау, ковырнув вареное яйцо. - И кофе остыл. И тосты.
Изилда с шипением втянула воздух сквозь намертво сжатые зубы.
- И салфетки ты не положила! - проговорил Жоау, раздражаясь. - Какого черта ты берешься делать завтрак, если не умеешь?!
Очень медленно, почти плавно, Изилда встала с кровати, взяла поднос, подошла к окну и вышвырнула поднос на улицу.
- Еще раз, - проговорила она скрежетнувшим от ненависти голосом, - еще раз ты позволишь себе разговаривать со мной таким тоном, и следующий поднос я сломаю о твою голову. Умеешь готовить и сервировать завтраки? Отлично. С завтрашнего дня это делаешь ты. А я буду сидеть в постели и критиковать.
Жоау издал странный звук - не то икнул, не то громко сглотнул, потом вдруг покраснел, кулем вывалился из кровати, подполз к ошеломленной Изилде и обнял ее колени.
- Я буду, - прошептал он. - Я буду делать завтраки. Все, что прикажешь.
Изилда улыбнулась и потрепала Жоау по голове.
- Конечно, - мягко сказала она. - Конечно, прикажу.
Мне снилось, что мы поженились
Мне снилось, что мы поженились и теперь живем вместе.
Мне снилось, что я проснулась и поняла - ну, вот, мы поженились.
Мне снилось, что я встала и пошла через комнату, старательно наступая на солнечные пятна, разбросанные по начищенному паркету.
Я шла и удивлялась - откуда в твоем доме паркет? И кто его так здорово чистит?
Мне снилось, что я выглянула в коридор, а там было сумрачно и прохладно, и я осторожно трогала пол босой ногой, как трогают воду, не решаясь в нее нырнуть.
Мне снилось, что я, наконец, решилась, набрала воздуха в грудь и побежала по коридору в гостиную, где ты пил кофе. Я знаю, что ты пил там кофе, я слышала, как стукнула чашечка об стол.
Мне снилось, что я вбежала к тебе, переводя дух, а ты лежал на диване и улыбался. А с пола точно такой же улыбкой мне улыбались собака и кошка. Кошка была твоя, я даже во сне не мыслила тебя без кошки. А собака - моя, черно-белый бордер-колли с глазами цвета жидкого меда, я всегда о такой мечтала.
Мне снилось, что ты старше, чем тогда, когда мы виделись в последний раз. Но я подумала - конечно, пять лет прошло, а ты уже не мальчик, ты и тогда уже не был мальчиком…
Мне снилось, что ты подвинулся на диване и сказал: "Падай сюда", и я послушно упала, думая, что теперь я, наверное, смогу и спать с тобой в одной постели, и ты не будешь больше говорить, что не хочешь меня будить своим храпом.
Мне снилось, что ты первый сказал: "А помнишь?", и я напряглась, не зная, о чем ты заговоришь, а ты сказал что-то совсем невинное: "А помнишь, я носил непромокаемую шляпу, и ты называла меня шампиньоном?", и я с облегчением засмеялась. Я боялась, что ты скажешь: "А помнишь, как ты исподтишка признавалась мне в любви?", потому что я помнила, и мне было стыдно за то, что каждый день, когда ты не видел, я гвоздиком выцарапывала на столе под клавиатурой "я люблю тебя", а сказать не решалась, боялась, что ты ответишь: "а я тебя нет, извини", и тогда мне придется уходить, потому что я не захочу, не смогу находиться рядом с тем, кто уже сказал, что не любит, а мне так хотелось думать, что у меня есть надежда.
Мне снилось, что я вспоминала, как мы оба не решались заговорить о серьезном, и когда серьезное подходило слишком близко, ты начинал шутить невпопад, а я громко и вымученно смеялась. Мы заклинали серьезное, и серьезное, напуганное нашим камланьем, отступало. Мы были хорошими шаманами - ты и я. Только ты потом мрачнел и замыкался, а я с остервенением царапала гвоздиком, сдвинув клавиатуру, "я люблю тебя, я люблю тебя", и каждый день эта надпись становилась глубже и глубже.