* * *
- Вечеринку собираешься устраивать, да? - спрашивает Карла Абукассиш, глядя, как Соня подкатывает к ее кассе красную тележку, заваленную снедью.
- Да, - автоматически отвечает Соня, прикидывая, стоит ли ей взять еще бутылку вина или обойдутся.
- Пикник, да? - с обидой спрашивает Карла, косясь на увесистый сверток с бифштексами и упаковку колбасок.
- Пикник, - подтверждает Соня. - На пляже.
- Знаешь, что? - говорит Карла. - У меня нету времени пробивать твои покупки. Иди в свою кассу, там и пробивай!
- Я не могу в свою, - терпеливо объясняет Соня. - У меня Рита уже кассу сняла и все закрыла.
- А мне все равно, - Карла поворачивается к Соне спиной.
Соня тяжело вздыхает.
- Это семейный пикник, - говорит Соня Карлиной спине. - Дядя ко мне приезжает. Дядя Фернанду. Из Бельгии. Я обещала устроить ему пикник и пожарить мясо на гриле. Если бы не дядя, я бы тебя обязательно пригласила. К тому же, ты обещала меня сегодня прикрыть и не прикрыла, мне от Риты влетело. Если будешь выступать, я тебя тоже больше никогда не прикрою.
Карла дуется еще несколько секунд, потом нехотя поворачивается к кассе и пробивает Сонины бифштексы.
* * *
- Соня, давай бегом, опоздаешь! - Карла уже переоделась и приплясывает на месте от нетерпения.
- Не опоздаю, - вяло отзывается Соня, нехотя расстегивая пуговицы на халатике. Ей совершенно не хочется никуда бежать. Ей кажется, что от усталости она вся покрылась сетью мелких трещинок, и если ее как следует встряхнуть - рассыплется на тысячу кусочков.
- Ну, Соня же!!! - Карла подскакивает к Соне и начинает стаскивать с нее халатик. - В темпе, в темпе! Нас с тобой сейчас здесь закроют, и просидим в раздевалке до понедельника!
Карла распахивает дверцу Сониного шкафчика, чтобы повесить халатик. На внутренней стороне дверцы прилеплена фотография - смеющаяся Соня с каким-то упитанным загорелым типом.
- Это кто? - с подозрением спрашивает Карла.
- Никто, - говорит Соня. - Ты его не знаешь. Он здесь не живет.
Карла пожимает плечами.
- Не хочешь, не говори. Я пойду, займу нам места. Смотри, не засни тут!
- Не засну, - говорит Соня, натягивая джемпер. - Иди, занимай места, я только сумки возьму и догоню тебя.
Громко топая, Карла выбегает из раздевалки. Соня подходит к своему шкафчику и пальцами гладит лицо на фотографии. Потом, разозлившись, отдирает фотографию от дверцы и прилепляет ее изображением внутрь. На обратной стороне написано: "Сониня, я тебя люблю. Тьягу".
* * *
Соня медленно выходит из "Острова". Мимо нее, задыхаясь, семенит маленькая старушка в синем непромокаемом плаще и красных сапогах. Соня останавливается и смотрит, как два дюжих парня в форме охранников торгового центра подхватывают старушку и втягивают ее на паром. Коротко погудев, последний на этой неделе паром отходит от острова.
В сгущающихся сумерках видно, как по палубе мечется рыжая голова Карлы Абукассиш.
- Мы Соню забыли! - истошно кричит Карла. - Соню-то Пиреш забыли! Соня! Соня!!! Беги скорей, Соня!
Но Соня никуда не бежит. Она машет Карле рукой, разворачивается и возвращается в здание торгового центра.
В раздевалке она раскладывает свои покупки по скамейкам: два ящика воды, два пакета сока, пять бутылок красного вина, две - белого, упаковка пива, овощи, бананы, яблоки, сыр, мясо и сладости.
"Хорошо, что на выходные остров вымирает, - думает Соня. - Никто не потревожит".
Она разворачивает сверток с бифштексами и считает, загибая пальцы.
"Два мне, три дяде Фернанду. Долорес, наверняка, больше одного не съест. Кэт бифштексы не любит, она будет есть колбаски", - Соня смотрит на три толстых розовых бифштекса. - "Если Тьягу и сегодня не появится, не буду больше покупать ему мясо. Сколько можно? Одно разорение".
Соня воинственно шмыгает носом, снова заворачивает бифштексы в бумагу, зубами отрывает уголок от пакета с апельсиновым соком и пьет, громко глотая.
Потом выбирает банан поспелее, и выходит на улицу. Ждать.
Слишком личное
Убираю все с кухонного стола.
Сметаю крошки.
Долго и придирчиво разглядываю кусок прозрачной клеенки, служащий мне скатертью.
Протираю клеенку влажной губкой, затем насухо - бумажным полотенцем.
Кладу на стол прямоугольник белого картона.
"Иза Войт", - пишу я красным маркером на куске картона. Буквы неровные, зато крупные. Обвожу каждую по два раза. А потом еще раз - для верности.
Ставлю табличку в угол, прислонив к стене. Пятясь, отхожу на другой конец комнаты. Надпись буквально сочится красным, и прекрасно видна даже из коридора. Иза бы наверняка ее сразу увидела. Жаль, придется оставить табличку дома. Мне не хочется, чтобы кто-то знал, что я встречаю Изу.
Сегодня я первый раз еду в аэропорт. До этого мне казалось, что Иза приедет поездом, и я добрых два месяца встречала ее на центральном вокзале. Потом - на автобусной станции. Потом еще недели три - в порту. В порт я и сегодня заеду - на всякий случай и для очистки совести. Хотя зачем, если Иза прилетит на самолете?
Мне даже странно, что я столько времени не вспоминала о самолетах. Может быть потому, что сама я боюсь летать, и внутри себя была уверена, что Иза тоже боится. Но, с другой стороны, когда нужно - очень нужно, - я все-таки летаю. Почему бы и ей не летать? Пока я паркуюсь, пока изучаю таблицу прилетов, во мне крепнет уверенность, что именно сегодня, где-то между часом и пятью… нет, шестью… между часом и шестью, произойдет то, ради чего я живу. Я увижу Изу. А Иза увидит меня.
В без пяти шесть я допиваю восьмую за сегодня чашку кофе. Иза не прилетела, а мне пора идти, через тридцать пять минут мне в эфир. Или, к черту эфир? "Пассажир Рикардо Мартинес Диас, прибывший рейсом 589 из Мехико, пройдите, пожалуйста, к окошечку информации. Повторяю: пассажир Рикардо Мартинес Диас, прибывший рейсом 589 из Мехико, подойдите к окошечку информации, вас ожидает супруга"
Господи, да что же это со мной сегодня! Я уже сто раз могла дать объявление! "Пассажирка Иза Войт! Вас ожидают у стоянки такси" или "Госпожа Иза Войт! Подойдите, пожалуйста, к кафе на первом этаже".
Быстро расплачиваюсь за кофе. Девочка за кассой смотрит на меня со жгучим любопытством. "Простите, ради бога, - говорит она. - Ведь, правда же, вы - Иза Войт? Ток-шоу "Час с Изой"? Простите, вы не дадите мне автограф?"
* * *
- Не знаю, мне не нравится, - морщится Иза. - Какой-то надрыв нездоровый. Не фантастика, а шизофрения…
- Ну, одно другого не исключает. Кто сказал, что шизофреник не может быть героем фантастического рассказа?
- Я бы не стала… - Иза рассеянно хлопает рукой по бумагам на столе - ищет сигареты. Сигареты лежат прямо рядом с ее локтем, но я не подсказываю - пусть поищет. Иза делает неловкое движение и сваливает на пол стопку дисков. Ворча что-то про бардак, который я тут развела, лезет за ними под стол.
- Вот там и сиди! А я тут покурю пока, - показываю ей язык.
- Вредная, да? - хмыкает Иза. - Собираешься меня тут сгноить, ты, душительница свободы слова?! Ты не имеешь права на меня обижаться, я - твой соавтор, мне позволено все, даже критика.
Иза по одному подает мне диски, я делаю из них башню. Башня несовершенна - сверху явно нехватает мясной тефтельки.
- Эй, узница совести, у тебя есть мясная тефтелька?
- Обязательно, - говорит Иза из-под стола. - А еще - пять тысяч паровых машин, портрет очень одинокого петуха и неплохая идея, которую я тебе ни за что не выдам. Сама все напишу, опубликую и прославлюсь.
- Поделишься идеей, дам сигаретку, - вкрадчиво говорю я.
- Две сигареты, - торгуется Иза. - И еще одну потом - с кофе и коньяком. И одну прямо сюда, под стол, я тебе пятки прижигать буду.
Наши диалоги чудовищны, но они доставляют нам массу удовольствия. Нести часами всякую необременительную чушь, попивая кофе и покуривая то мой Житан, то Изин Кент - что может быть лучше?
- Выходи, смелая подстольщица, - говорю я. - Дело делать будем.
- Питьем запивать, - подхватывает Иза, выбирась из-под стола, - куревом закуривать. Вначале курево, потом дело!
Протягиваю ей сигарету и зажигалку. Иза закуривает. Выражение лица у нее как у ребенка, которому после категорического запрета на холодное неожиданно обломилась тройная порция мороженого, и он еще не вполне поверил своему счастью.
Щелкаю пальцами перед Изиным носом.
- Идею давай, а то опять под стол пойдешь!
- А, да! - Иза растерянно улыбается, как будто я ее разбудила. - Идея простая. Давай, напишем про человека, у которого НЕ было двойника!
* * *
Тони сидит на берегу Кванзы и бездумно кидает камешки в воду. Камушки говорят "бульк". Или "шлеп". Если кинуть правильно, будет шлеп-шлеп-шлеп-бульк. Или даже шлеп-шлеп-шлеп-шлеп-шлеп-бульк.
Тони не знает, почему "шлеп-шлеп" правильнее, чем "бульк". Но он точно знает, что все люди вокруг него - "шлеп-шлеп". И только он один - безнадежный "бульк", после которого сразу тишина.
Тони шесть лет. Он маленький, худой, очень темный. И очень, очень несчастный. Потому что всех всегда двое. И только он, Тони, всегда один.
- Почему? - спрашивает Тони у Мары.
- Так получилось, - обычно отвечает Мара.
- А где мой второй? - спрашивает Тони у Мариного второго, Лино.
- Этого никто не знает, - обычно отвечает Лино.
- Он потерялся? - спрашивает Тони. - Он заблудился? Заболел? Умер? Он меня ищет? Мне его вернут?
- Да, да! - отвечают Мара и Лино, и в их одинаковых голосах сквозит одинаковая фальшь. - Конечно, тебе его вернут. Только, наверное, не сейчас. Может быть, чуть-чуть позже.
Но Тони знает, что второго никогда не возвращают "чуть-чуть позже". Если со вторым что-то случается, его всегда возвращают немедленно. Вторая рыжей Марии, рыжая Рита, попала под машину и умерла. Тони сидел в кустах и видел, как ее сунули в зеленый мешок и увезли. А через два часа обе рыжие играли в классики у фонтана.
На днях вернули старого Герберта, второго старой Франсишки, свернувшего шею в ванной, а до того - ушастую Лизу, вторую ушастого Элдера, подавившуюся вишневой косточкой… И только его, Тониного, второго не возвращают. Поэтому Тони всегда один. Поэтому Тони сидит на берегу Кванзы и бездумно кидает камушки в воду. Шлеп-шлеп-бульк.
* * *
- А дальше? - спрашиваю я Изу.
- Ну… - Иза растерянно пожимает плечами, - опишем трагедию ребенка-экстраверта, растущего в абсолютно интравертном мире. Представь себе этот мир - у всех есть двойники. Не просто близнецы, а настоящие двойники, идеальные. Каждая пара зациклена только на себе, внутри пар одинаковые эмоции, одинаковые переживания, можно даже не разговаривать - твой двойник и так все понимает, потому что переживает то же самое…
- Эээээээ… Андрогины? Самодостаточные люди? А почему они у тебя то однополые, то разнополые?
- А тебе не все равно? - Иза кладет сигарету в выемку пепельницы, и я немедленно ее оттуда утаскиваю. Я уже и не помню, как у нас сложился этот ритуал, но мы всегда курим одну сигарету на двоих и пьем кофе из одной и той же чашки. - Они же все равно не размножаются… в привычном нам смысле, я имею в виду. Какого бы пола они ни были, пара - это всегда идеально сбалансированное единое существо.
- Ладно, - говорю я, - почти убедила. Стерильная цивилизация, самодостаточные пары, как только что-то случается с одним из двоих, его немедленно восстанавливают. Понятно. А что с ребенком Тони? Где его второй?
- А ребенок Тони у нас подкидыш, - Иза отнимает у меня недокуренную сигарету и затягивается. - Его нашли…
- В капусте!
Иза давится дымом.
* * *
- Почему мне не возвращают второго?! - наскакивает Тони на Мару. - Почему всем возвращают, а мне нет?! Почему?!!
Мара беспомощно смотрит на Лино. Лино пожимает плечами.
- Видишь ли, Тоник, - осторожно говорит Мара, - так получилось, что у тебя нет второго.
- А где он? - спрашивает Тони
- Нигде нет, - вступает Лино. - У тебя с самого начала его не было. Ты уже большой мальчик, знаешь, откуда берутся дети…
Тони кивает. Мара пару раз водила его на детфабрику, показывала двойные пробирки, в которых развиваются пары зародышей.
- Молодец, - Лино гладит Тони по курчавой шевелюре. Мара прерывисто вздыхает и отворачивается. - Так получилось, что ты к нам попал не с детфабрики. Тебя…ну…принесли. Одного.
- Кто принес?
- Не знаем, Тоник, - отвечает Мара. - Мы вышли утром, а ты лежишь у почтового ящика, как посылка. Маленький совсем. И плачешь. Мы тебя и взяли…
- Маленький вот такой? - Тони разводит большой и указательный пальцы.
- Побольше, - смеется Мара. - Вот такой! - и показывает руками расстояние сантиметров в пятьдесят.
Тони смотрит на нее и пытается представить себе - как это, такой маленький и один? Так не бывает. Пары разъединяют, как только дети начинают ходить. Это ему рассказали на детфабрике, когда он спросил, почему зародыши в двойных пробирках связаны между собой какой-то трубочкой. Выходит, Мара и Лино говорят правду - у него никогда не было никакого второго. Тони смотрит на Мару и Лино - они улыбаются друг другу. Они вместе. А он, Тони, по отдельности.
Час спустя Тони опять сидит на берегу Кванзы и кидает в воду камешки. Правда, теперь он тоже улыбается. Он только что обнаружил, что сколько бы камешек ни шлепал по воде, последнее слово всегда за "бульк", и это доставляет Тони какое-то щекочущее удовольствие.
"Я вам еще покажу! Я вам всем покажу", - думает он, отправляя в полет новый снаряд.
* * *
- Подожди, подожди, - говорит Иза. - Тебя куда-то не туда понесло, ты что делаешь из мальчишки?
- Понятия не имею, - отвечаю я. - Мстителя-разрушителя, маньяка-одиночку, судя по всему. А что из него еще может вырасти в такой ситуации?
- Глупости какие! - сердится Иза. - Его можно отправить в путешествие в поисках второго, он может выдумать себе невидимого второго, он может подрасти и встретить его… мало ли вариантов?!
- Не знаю, - говорю я. - Мне не нравится идея. То есть, все понятно, все трогательно, но я не вижу сюжета, развития. К чему ты хочешь прийти? Какой финал видишь?
Иза неопределенно пожимает плечами. Вид у нее забавный, как у обиженного ребенка.
- Не хочешь - не пиши, - говорит она. - Ты только критиковать умеешь! Придумай твою собственную идею, может, она будет лучше!
Я смеюсь.
- Мне теперь тоже идти под стол, чтобы ты меня простила? Я могу! Буду сидеть там и кусать тебя за ноги, а ты будешь носить мне еду, кофе и сигареты. Идет?
Иза фыркает.
- Ладно уж, прощаю, - говорит она. - А давай напишем такое… мистическое?
- Главный герой - журналист, - подхватываю я.
- Ральф Блюм!
- Тогда уж - Леон!
- Тогда уж - Гарсия!
- Леон М. Гасия, - говорю я. - Обязательно с М. в середке - для солидности. И лет ему сорок…
- Тридцать шесть!
- А работает он…
- В Эль Мундо!
Это похоже на игру в буриме, одна начинает фразу, другая ее заканчивает, одна изобретает ловушку, другая - возможность спастись из нее. Именно так рождаются наши лучшие вещи.
И вот уже Леон М. Гарсия, циничный и слегка нетрезвый испанский еврей (36 лет, разведен, воспитывает дочь), обрастает плотью. Мы уже видим его - носатого, слегка лысеющего, с вечной сигаретой в углу рта. Один глаз слегка прищурен от дыма, и кажется, что Леон все время ехидно усмехается.
- Он - журналист одной темы.
- "Охотится" на целителей, колдунов, шаманов…
- А почему?
- У него бывшая жена ушла в секту, дважды воровала дочку… потом, наверное, вообще умерла. От передозировки нектара и амброзии.
- Секундочку! - Иза стучит стучит зажигалкой по столу. - А каким боком тут двойники?
- Ну… может, очередной шаман будет его двойником?
- Скучно… Может, этот очередной шаман будет лечить людей с помощью двойников?
- Это как?! - иной раз Изины идеи ставят меня в тупик.
- А вот читает шаман заклинание, и из человека выходит двойник. И шаман говорит - это, мол, та часть тебя, у которой рак…
- Или венец безбрачия!
- Или венец безбрачия, не суть важно. Этого двойника человека должен убить - сам, своими руками. И тогда он избавится от рака. Ну, и от венца безбрачия заодно.
- Богатая мысль! При этом шаман говорит всем, что количество двойников в нас конечно, и тот, который является носителем рака, может заодно быть и носителем любви к своим детям… Поэтому злоупотреблять "процедурами" нельзя - можно убить в себе все человеческое…
- А Леон?
- А Леон оказывается свидетелем ритуального убийства двойников. Публикует жуткую статью со снимками, организовывает кампанию травли. Шамана сажают в тюрьму, а на суде он проклинает Леона.
- На следующий день Леон распадается на много нежизнеспособных двойников и умирает. Дочь остается сиротой, и ее усыновляет вышедший из тюрьмы шаман.
- Мне не нравится! - хором говорим мы с Изой. Иза нервно хихикает, я встаю из-за стола и начинаю ходить кругами по комнате. На этот раз обычная тактика не принесла плодов. Не дается нам рассказ о двойниках, хоть плачь…
* * *
- Мне кажется, я знаю, в чем дело, - тихонько говорит Иза.
- Я тоже знаю. - Я останавливаюсь посреди комнаты. Иза подходит ко мне почти вплотную.
- Это очень личное, правда? - шепчет она. - Слишком личное. Такое личное, что об этом невозможно написать.
Иза сейчас так близко, что я вижу свое отражение в ее глазах. Я тянусь к ней - обнять, поцеловать, просто прикоснуться! Губы опять - в который уже раз - наталкиваются на стекло… Хватаю со стола пепельницу, в бешенстве запускаю ее в преграду, вечно, с рождения отделяющую меня от моего двойника.
Иза со звоном осыпается к моим ногам.