* * *
Непрерывность времени вызывает огромные сомнения у любого, кто имел возможность наблюдать хосс. То, что мы воспринимаем как день, из существования хосс вычеркнуто, попросту отсутствует.
Хоссы не боятся света, не прячутся в темноту и отнюдь не прекращают преследование жертвы с первым лучом рассвета. Хоссы не знают ничего о рассвете - для них царство ночи непрерывно и безгранично. Куда девается промежуток времени от рассвета до заката? Как они ощущают этот разрыв непрерывности? Нам об этом ничего неизвестно. С уверенностью можно сказать лишь одно: каждый раз с наступлением темноты хоссы продолжают то же движение, с той же фазы, на которой оно было для нас как бы остановлено слабым мерцанием раннего утра. Да, с той же фазы, с того же места. Даже самый яркий, самый солнечный и счастливый день ни на тысячную долю миллиметра не отдаляет их от намеченной жертвы. Дня нет.
* * *
Стоя одной ногой на ступеньке междугороднего автобуса, она быстро целует Марвина в щеку.
- Ну все. Пока-пока. Целую. Лимонад в холодильнике. С лаймом, как ты любишь. Я уверена, что с мамой ничего страшного. Побуду у них пару дней и вернусь, да?
- Да, - отвечает Марвин, обнимает ее, удерживая на секунду. - Да, и все хорошо будет. Не беспокойся, все будет хорошо.
Она ловко поднимается в салон, необременительно нагруженная полупустой дорожной сумкой. Дверь с тихим шипением закрывает проем, мотор глухо взревывает, и автобус устремляется в густое марево заката.
Марвин - триколор: синие джинсы, белая футболка, ярко-рыжий хвост - медленно идет домой.
А у нее волосы - лен-серебро. А у нее сны - мед и имбирь.
Никогда бы Марвин на ней женился, если б не ее сны. А так - одну беду за другой прячут, одним горем от другого укрывают.
Пока однажды - возвращались с вечеринки у общих знакомых - Катерина случайно не заснула у него на плече, Марвин о ней думал примерно такими словами: "не судьба" и "сердце пополам". А когда у него на плече уснула - понял, что смертница она. Смертница, с такими-то снами, и удивительно, как она детство пережила, потому что если в двадцать пять у нее такие сны… как же она благоухала по ночам в том возрасте, когда каждый вечер ожидаешь, что утром под подушкой найдешь подарок от феи-крестной?
Понял - и немедленно принялся за ней ухаживать, а она: "Я думала, ты - гей", а он: "Да почему же?" - "Такой парень - и один… не бывает!" - "Тебя искал". И поженились. И он стал стражем и защитником, только сказать ей ничего не мог.
* * *
Бодрствующие никогда не видят хосс. Даже если бы вам довелось дежурить у постели облюбованной хоссами добычи в ту ночь, когда совершается их трапеза, - вы ничего не заметили бы до самого утра. Ваш друг не проснется, его больше нет с вами и нет нигде. Тело его лежит покойно, дыхание его - после краткого волнения - ровно и тихо. Может быть, вы даже и заметили в какой-то момент, что его конечности дергались, а дыхание ускорилось, как у мучимого мимолетным кошмаром. Но это сразу прошло, и он будет лежать тихо до самого утра, пока вы не попытаетесь разбудить его. И потом тоже он будет лежать тихо. То, что от него осталось, так и будет лежать уже всегда.
* * *
Четыре года назад хоссы съели президента прямо в Белом доме, и никто даже не понял сначала, в чем дело. Но ушлые ребята из FBI - большие мастаки докапываться до истины, она, хоть и за семью замками, но всегда где-то рядом, недалеко. А рядом с истиной обнаружился и Орден. Так что Марвин жене не врал, когда говорил, что служит в FBI, а больше ничего ей не говорил. Я, дорогая, работаю во сне, ложусь-засыпаю и охочусь на чудовищ, - нет, ничего такого он ей не говорил. Фэбээровская секретность, это конечно, само собой. Но Ордену лет за тысячу, а говорить о нем просто не принято, вот и все. Марвину повезло: не надо врать и выкручиваться. Он вообще везучий, Марвин: и разделить постель с любимой смог, и врать ей не пришлось.
А что хоссы пришли - так это с самого начала ясно было, что придут.
* * *
Хоссы питаются тем, из чего человек свои сны производит, как паук производит паутину из особой железы на брюшке. По качеству снов они определяют и вкус, и количество того вещества, которое достанется им в добычу, когда они доберутся до человека
* * *
Весь в мыслях о Катерине, ее имбирно-медовых снах, ее льняных коротко остриженных волосах ("Нет, ты все-таки гей. Что ты из меня делаешь? Это же не я, а какой-то подросток с сиськами!" - "Просто мне так нравится"), обо всем ее облике Алисы, только что выбравшейся из Зазеркалья, о ее царапчатом характере и нежном сердце, о ледяном лимонаде, который она готовит совсем волшебно, он входит в дом и сразу идет к холодильнику. Лимонад горчит чуть сильнее обычного - слишком много лайма, а еще она добавила мяты. Это вкусно: мята и немного горечи со льдом, в такую несусветную жару. Скоро совсем стемнеет - пора спать. Сегодня Катерина не помешает ему схватиться с хоссами, не вырвет его из сна-охоты. Он устал. Он очень устал - ночь за ночью хоссы все кружат и кружат уже вплотную, их хищные тени делают сны Катерины совсем тонкими, их ткань рвется от малейшего беспокойства, - и она снова и снова будит Марвина, уводя его из схватки, не давая покончить с напастью.
А хоссы уже приметили ее - даже сквозь источаемые Марвином сны. Она слишком ярка, Марвину не затмить ее. Ночь за ночью он старается приковать внимание хосс, отвлечь от жены, вынудить сражаться с ним, - и ночь за ночью Катерина разрывает их связь. Она сама просыпается - и оказывается вне досягаемости для хосс, но она и Марвину не дает покончить с ними, а он чем дальше, тем больше устает и выматывается.
Так. Все. У него есть пара ночей, чтобы закончить эту историю. Хотя бы до того, как начнется новая, - ведь всех хосс в этом мире за одну ночь не извести.
Он устал. Но тянуть некуда - хоссы и не дадут. Надо лечь и уснуть. И сразиться с врагом. Лечь. И уснуть.
* * *
Сон Охотника - особое искусство, обучаются ему долго и в больших трудах. Только спящий может видеть хосс, он же перед ними и беззащитен. Хорошо обученный Охотник умеет бодрствовать по ту сторону сна, а также безупречно владеет парными мечами, длинными и слегка изогнутыми, вроде катаны.
Мечи каждый Охотник выращивает сам из себя в процессе обучения. Охотник может только сам перейти по ту сторону сна, но невозможно пронести с собой ничего из нашей реальности. Охотник вооружен только самим собой. Из этого следует, что для Охотника нет ничего важнее ясности сознания и цельности духа.
* * *
Последний свет угасает за окном - и хоссы возобновляют движение. Им осталось совсем немного: их гибкие туловища наполовину выступают из углов, их похожие на кошачьи, но чересчур вытянутые морды плавно качаются в такт шагам - а лапы их больше похожи на обезьяньи, чем на кошачьи, большой палец выставлен отдельно, саблеобразный коготь на нем бесконечно медленно скребет по полу. Изредка то одна, то другая из хосс разевает пасть, испуская неслышимый крик. Тогда видны криво и в беспорядке рассаженные по верхнему и нижнему небу широкие тупые зубы.
Марвин спит, вытянувшись под покрывалом. Четыре светильника горят, наполняя спальню густым желтоватым светом. Хоссы плывут в нем, словно в меду. Марвин видит их, он выжидает.
* * *
- Мам? Я не приеду. Прости, я все знаю. Нет, я не подслушивала. Я просто… поняла. Ну я же его знаю. Я же его насквозь вижу. Да, потом - обязательно. Мы вместе приедем. Ну, дней через… несколько. Все, мам, пока.
Автобус продолжает свой путь на запад. Катерина переходит через дорогу и протягивает руку навстречу приближающимся огням автомобиля.
* * *
Атака прайда, когда хоссы понимают, что нарвались на Охотника, бывает стремительной и слаженной. Пожалуй, самое надежное - подпустить их так близко, чтобы не осталось места для прыжка, подпустить почти вплотную - и взорваться стрижиным мельканием клинков, полосовать призрачную плоть, пока длинные когти хосс полосуют его. Выживет тот, кто окажется быстрее и безжалостнее к себе.
* * *
Дверь приоткрывается, Катерина заглядывает в спальню. Ловец прижат к ее груди. Хоссы - цвета пепла и темноты в пустом углу - ей не видны. На цыпочках подкрадывается она к светильнику - больше в этой спальне подвесить ловца не к чему. Пока она тянется вверх и привязывает шерстяной шнурок к металлической загогулине, хоссы не прекращают движения.
Катерина обходит светильники и гасит их один за другим. Тихо, стараясь не шуметь, стягивает джинсы и майку, расстегивает лифчик. Приподняв край покрывала, осторожно ложится рядом с Марвином. Он лежит тихо и дышит медленно, да и кувшин на кухне Катерина проверяла - он пуст ровно на половину. А если все-таки опять кошмар - Катерина услышит и придет на помощь. Она прижимается щекой к плечу Марвина - кожа его влажна, слишком жарко для объятий. Отодвинувшись, Катерина кладет голову на его волосы, совсем черные в темноте, и поднимает взгляд к ловцу: твоя очередь караулить. Она устала. Она спит.
Завораживающий аромат ее сновидений растекается по спальне. Хоссы в возбуждении бьют себя хвостами по бокам. В чистой темноте их движения становятся изящней и легче.
* * *
Хосс видит только тот, к кому они приближаются с каждым неторопливым движением. Видит их ярко, ясно и отчетливо, во всех подробностях. Хоссы словно просвечивают сквозь изнанку его снов. Сны от этого приобретают еще более острый аромат, и хоссы в возбуждении начинают хлестать себя хвостами по бокам. Их движения почти неразличимо ускоряются. Один-два ленивых шага - бритвенно-острые когти взломают скорлупку черепа, и сладкое маслянистое желе, из которого образуются сны, выплеснется наружу. Хоссы будут кружить и клубиться над спящим в последний раз человеком, жадными черными языками слизывая сновиденное вещество, тупыми зубами будут ломать осколки скорлупы, чтобы добраться до последних капель. Еще всего лишь один-два шага.
* * *
Марвин ощущает острый запах ее страха. Новая добыча источает сильный пряный аромат, и хоссы меняют направление движения, а вслед за ними и Марвин меняет план - слишком рано или слишком поздно, как посмотреть. Хоссы еще могут прыгнуть, они еще слишком далеко от него, но уже слишком близко к Катерине. Один миг - обнажить сверкающие клинки, спустить на врага их холодную ярость, полосовать и кромсать… Но клинков нет. И рук нет. И Марвина нет самого… Сам он есть. Но у него нет тела по ту сторону сна. Мысли мелькают быстрее непробудившихся клинков: Катерина вернулась, Катерина обманула… лимонад. Отчаянным усилием Марвин пытается разорвать оцепенение, - в ушах звон и постукивание пилюлек в белой коробочке в руке Катерины, а собственных рук у Марвина нет. Он беспомощно дергается на грани между той и этой стороной - и хоссы снова обращают к нему кошачьи фосфоресцирующие взгляды. Теперь они смотрят в упор: расстояние между ними и Марвином - и Катериной - ровно на сабельный взмах когтя.
* * *
Но Ловец говорит:
- Стоять!
* * *
Смеются хоссы быстро и громко, это подтвердит всякий, кто имел возможность наблюдать их забавы.
* * *
- Ты кто такое? - в изумлении застывает старшая хосса. - Ты кто такое есть, моток? Ты кем себя?
- Я - Ловец.
Хоссы одна за другой останавливают движение. Они валятся на пол и начинают кататься по ковру, задирая лапы и весело скалясь.
- Моток!
- Плавленый резина!
- Ощипок куры!
- Ты не Ловцом, - говорит старшая хосса. - Ловца - ивы, оленья кожи, орла пер. Духи предка. Перьев, - поправляется она и кокетливо улыбается. - Нестоящий. Не-на-стоящий.
- Не пущу, - говорит Ловец, покачиваясь на шерстяном шнуре.
- Пса!
- Цепной!
- Гав!
- Нас не можешь, - говорит старшая хосса. - Мы не снов. Мы их есть.
* * *
Никакие приспособления и прочие меры вроде оберегов, поумендеров, так называемых ловцов снов, окуриваний, опрыскиваний, хождений с колокольчиками, свечами и тому подобного не имеют силы против хосс.
Они обитают в пространстве между явью и сном, сами не являясь ни тем, ни другим. Только в этом узком промежутке и возможно сразиться с ними.
* * *
Марвин слышит его. Ловец говорит - говорит голосом, похожим на голос Катерины, хотя и немного отдающим пластмассой и шерстью. Странным образом Ловец оказывается сразу во всех слоях - во сне, по эту и по ту сторону сна. Здесь, и там, и где-то еще, в неназываемом пространстве поля боя. Хоссы слышат его. Марвин слышит его. Катерина во сне кричит - всем телом, мучительно вздетым дугой над постелью. Беззвучный крик по ту сторону сна. Пронзительный, он полосует реальности, перекрещивает их шрамами, перемешивает плоскости. В этом месиве, в этой неразберихе Марвин вдруг оказывается Ловцом. Катерина тоже. Все втроем они распахивают руки - Марвин не успевает сосчитать клинки, вспыхнувшие из его ладоней. Дальше - молниеносно.
* * *
Утром они лежат на постели обнявшись. Марвин лежит ничком, дышит Катерине в шею. Катерина во сне считает рубцы и шрамы на его теле, считает свежие отметины этой ночи. Теперь она видит их, как видит и искромсанные туши на полу вокруг кровати, и мерцающую на стенах кровь хосс. Постель тоже вся испачкана, и Катерине хочется встать и стирать, мыть, чистить - убрать все следы кошмара. Но она не просыпается, потому что не просыпается Марвин, он спит даже там, глубоко во сне. И Катерина, не просыпаясь, закрывает глаза с намерением ждать сколь угодно долго.
Ловец смотрит на них, покачиваясь на коротком шерстяном шнурке. Там, во сне, он тоже с ними. И когда они проснутся, он останется с ними насовсем.
СЕРГЕЙ МАЛИЦКИЙ
СОБЕСЕДОВАНИЕ
1
Где сплетаются лестницы,
Остается надежда
Ступить на равнину.
Jenny
Дом казался пришельцем из прошлого. Впечатление усиливали узкие стрельчатые окна, которые в первом ряду натужно поблескивали темными витражами, во втором и третьем походили на бойницы, а выше замещались каменными фигурами с оскаленными пастями. Женни попробовала посчитать этажи и не смогла. Высокие оконные проемы сбивали с толку. Взметнувшиеся рядом офисы отсвечивали тонированным стеклом и казались самонадеянными выскочками.
Девушка посмотрела на часы. Постоянная боязнь оказаться несостоятельной, опасение упустить возможную работу заставили прийти на полчаса раньше и теперь вынуждали бродить по тротуару. Улица заканчивалась тупиком с вязами, в тени которых стояло несколько машин. Женни оглянулась, рассчитывая увидеть скамью или небольшое кафе, но этот район Гамбурга не собирался потакать слабостям. Она вздохнула и, поеживаясь от неожиданной утренней майской прохлады, подошла к дому. Обрамленные каменными спиралями колонн массивные двери казались частью монолитной стены. Рядом на высоте человеческого роста поблескивала металлическая плита. Сливающимся готическим шрифтом на ней темнела надпись:
Этот дом был построен в 1950 году
Олафом Густафсоном
и подарен городу Гамбургу
Женни подняла голову, еще раз окинула взглядом вертикаль фасада и недоуменно качнула головой. Дом выглядел значительно более старым. И на ощупь тоже. Камень не мог обмануть ее. Сколько раз, прогуливаясь по узким берлинским улицам, она угадывала возраст зданий! Неужели ошиблась?
Девушка шагнула к дверям, вгляделась в колонну, возраст которой был никак не менее пяти сотен лет, провела пальцами по матовой поверхности дерева, опустила ладонь на покрытую патиной медную рукоять. Неожиданно правая створка двери легко подалась и уплыла внутрь. Внезапный сквозняк растрепал волосы, затягивая их в открывшийся полумрак. Женни подхватила локон, убрала за ухо и вздрогнула, увидев незнакомца.
Человек стоял в трех шагах от двери, завершая нелепой фигурой образовавшийся треугольник света. Впрочем, кажущаяся нелепость рассеялась, едва Женни сумела рассмотреть его. На незнакомце ладно сидел строгий, но элегантный черный костюм, открывающий ворот белоснежной водолазки. Черные туфли поблескивали зеркальными носами. И только морщинистое, почти безволосое лицо старика, которое странным образом успокоило Женни, развенчивало общую безукоризненность. Но и эта мнимая ущербность растаяла, едва человек открыл рот. У него оказался приятный низкий голос.
- Входите, фройляйн…
- Женни Герц.
- Как странно.
Незнакомец замер, пожевал сухими губами, словно пробуя имя на вкус.
- Но ведь вы не француженка?
- Нет, - Женни постаралась улыбнуться. - Папа был помешан на Франции.
- Женни, - задумчиво повторил человек. - Ударение на последнем слоге и короткая фамилия. Герц. Отличная фамилия для немецкого имени и никуда ни годная для французского. Когда будете выходить замуж, постарайтесь подыскать мужа с фамилией из двух или трех слогов, но чтобы ударение падало на последний из них. Это важно, как звучит имя.
- Господин Теллхейм? - постаралась улыбнуться Женни.
Внезапно она почувствовала неловкость, мысленно укорила себя за невыдержанность и принялась подбирать извинения. Но старик тепло улыбнулся и шагнул назад:
- Входите, милая Женни!
"Неплохое начало, - подумала девушка. - К счастью, этот Теллхейм слишком стар, чтобы доставлять неудобства возможной назойливостью".
- Вас не удивила догадка о вашем девичестве? - вежливо спросил Теллхейм, складывая губы в улыбку и приглашая Женни насладиться открывшимся видом.
Девушка кивнула, но оставила вопрос без ответа. В неполные двадцать пять лет она уже успела понять, что это был единственный способ избежать возможных приставаний, ухаживаний и последующей мести за неуступчивость. Сейчас Женни занимал дом. Она оказалась в высоком зале, который менее всего походил на прихожую. Сумрак, почудившийся ей при входе, рассеялся. Окна, предстающие мрачными провалами снаружи, здесь оказались источниками света. Из нижних проемов он падал пятнами, окрашиваясь цветными стеклами, закрепленными в свинце витражей, а сверху лился неискаженными солнечными лучами. Девушка подняла голову и не увидела потолка. Он находился столь высоко, что казалось, его не было вовсе. И только следуя глазами по ступеням широкой лестницы, которая разбивалась на узкие переходы и уже ими карабкалась вверх по противоположной внутренней стене, по бесчисленным колоннам, устремляющимся прочь от плиточного пола, Женни предположила в туманной вышине пыльные балки из потемневшего дерева и остроконечные своды.
- Фантастика! - восхитилась она.
- Изнутри больше чем снаружи, - довольно кивнул Теллхейм. - Ваш папа был помешан на Франции, а строитель этого здания на готике. Или, скажем так, на ощущении архитектуры, которое оформилось во Франции двенадцатого века.
- Это стилизация? - спросила Женни.