Она узнала его голос, а когда он подбежал, обхватила за плечи и стала оседать, подломившись в коленях, содрогаясь от пережитого ужаса. И только теперь почувствовала, что левую руку дергает от плеча до кончиков пальцев, что здесь - во дворе - холодно, ветер обжигает, и влажные волосы уже схватились ледком.
Потом она обернулась и увидела скорчившегося в снегу мужчину. Он был наг, а по плечам текла чёрная кровь.
- Я… я… твои рубахи постирала. Они где‑то там, в коридоре валяются, - дрогнувшим голосом произнесла Клёна, пряча лицо на груди у отчима.
- Чистые? - спокойно спросил он.
- Чистые.
- Хорошо. Высохнут - заштопаешь.
Девушка обняла его и судорожно вздохнула.
* * *
- Эй…
Лют поднял голову. Над ним стояла Лесана и смотрела с удивлением:
- Ты чего скорчился?
Волколак потёр шею и сказал сипло, отрывисто:
- Ошейник… мой… принеси…
Обережница смерила трясущегося пленника обеспокоенным взглядом и огляделась в поисках пропажи.
Возле дровяника двух рыдающих навзрыд девушек утешали послушники из старших, Клёна жалась к отчиму. Ихтор с Рустой склонились над распростертым окровавленным Беляном. Над ними глыбой застыл Дарен, готовый, если что, вбить кровососа в снег. А маленький дворик был перерыт звериными лапами, вытоптан, залит кровью. Ну и где же искать?
- Кто его с тебя снял? - спросила обережница.
- Не помню, - прорычал в ответ волколак. - Найди!
С запозданием Лесана поняла, в чём дело, и тут же увидела пропажу - в судорожно сжатом кулаке Клёны.
- Разреши, - обережница мягко забрала у девушки ошейник и шагнула к пленнику.
Диво, но тот сам подставил шею и, лишь когда звякнула металлическая пряжка, его окаменевшие измаранные в крови плечи расслабились.
- Хоть плащ какой дай, что мне так и сидеть тут нагишом? - сварливо сказал оборотень.
Лесана повернулась к одному из старших ребят и жестом попросила отдать накидку. Тот без лишних вопросов бросил одёжу пленнику. Лют перехватил её и благодарно закутался.
- Всё. Замаялся я с вами. Веди обратно, - кивнул он обережнице, поднимаясь.
Лишь теперь девушка заметила, что волколак едва стоит на ногах.
- Что с тобой? - спросила она озадаченно.
- Устал.
- А с ним? - она кивнула на простертого в снегу кровососа.
- Да Встрешник его разберет! Одурел, похоже. Лесана, я прошу, уведи меня отсюда, ты же знаешь, сам я не могу Черту переступить.
- Пошли.
Видя, что от него больше ничего не добиться, девушка подошла к Клесху:
- Глава, я уведу Люта. Он еле стоит.
Крефф отвлекся от падчерицы и смерил пленника острым взглядом.
- Уведи. Завтра с ним поговорю. Нынче не до того.
- Шагай, - обережница подтолкнула оборотня к выходу, но перед тем, как разомкнуть защитный круг, почему‑то оглянулась на Клёну.
Девушки встретились глазами и Лесане показалось, будто падчерица Клесха смотрит на Люта не столько потрясённо, сколько задумчиво. Впрочем, он на неё даже не оглянулся.
Пока шли по коридору, обережница молчала. Волколак, пошатываясь, хромал впереди. Наконец, девушка не выдержала:
- Что с тобой, ты можешь объяснить?
- Я объяснил, - ответил он зло: - Устал.
- Налево.
- Что?
- Налево, - она толкнула его в спину по направлению к мыльням.
- Я не хочу мыться. Я хочу спать, - сказал он.
- Ты весь в крови.
Пленник вздохнул, понимая, что проще подчиниться, чем спорить.
В раздевальне он повернулся к своей спутнице и спросил:
- Ну? Так и будешь тут стоять?
Она пожала плечами:
- Прежде ты не стеснялся.
Лют хмыкнул, сбросил плащ и тут же исчез в мыльне. Лесана уселась на лавку ждать.
На душе было мерзостно. Кровосос, по всему судя, натерпелся от волчьих клыков. И что с ним приключилось - оставалось только гадать. Но всё равно незлобивого трусоватого парня оказалось жаль. Вот. Опять ей жаль Ходящего.
В этот раз Лют плескался недолго. Видимо просто опрокинул на себя несколько ушатов воды и вышел. Обережница увидела, что спина и плечи у него распаханы до мяса. Кровяные борозды влажно блестели.
До коморки дошли быстро. Лесане даже показалось, что идет Лют куда бодрее, видимо, помылся и стало легче. Наверное, оно и впрямь было так, потому что у самых дверей покойчика, оборотень резко обернулся к спутнице и дернул её к себе.
- Как же вкусно ты пахнешь…
Горячее дыхание обожгло шею.
Обережница не ожидала ничего подобного, поэтому, когда сильные руки перехватили её запястья, лишая возможности вырваться, а полунагое мужское тело оказалось совсем рядом… Память обрушилась ледяным водопадом. Девушку сковал ужас, дыхание перехватило, перед глазами поплыли чёрные круги.
Холод, темнота, мужчина.
И она одна.
Совсем одна.
Каменный пол крепости стремительно уходил из‑под ног.
Казалось, будто все это длилось вечность, но на деле Лесана не успела сделать и полвдоха. Тело само пришло в движение, невзирая на скованный ужасом разум. Обережница швырнула пленника в стену, вывернула ему руку, одновременно крепко ухватив мокрые волосы на затылке, заставляя запрокинуть голову едва не к самым лопаткам.
Лют судорожно выдохнул, приложившись о камень, и тут же хрипло рассмеялся:
- Вот ведь злобная девка…
- Ты… - она вцепилась в его ошейник и дернула так, что оборотень был вынужден схватиться за кожаную полоску, сдавившую горло. - Руки переломаю…
Она все равно смеялся - сдавленно и сипло, хотя дышать было нечем.
Хватка ослабла.
- Я не хотел тебя пугать, - с искренним раскаянием сказал волколак. - Просто я только что перекинулся в зверя и обратно… трудно уняться. Тем более, запах этот. Хорошо, что ты нашла ошейник, боялся - не сдержусь, и тот здоровый мужик уложит меня рядом с Беляном.
Лесана втолкнула пленника в коморку.
Как же он её злил!
Лют, между тем, скинул плащ и, как был нагой, упал животом на сенник. Девушка посмотрела на рваные борозды, налитые кровью и сказала:
- Это надо зашить.
Оборотень пожал плечами и широко зевнул:
- К утру сами затянутся. На волках всё заживает быстрее, чем на собаках. Вот одежду жаль. Бабка твоя злобная порты дала и то всего облаяла, а уж теперь, чую, вовсе нагишом ходить придется. Плащ‑то хоть не забирай.
Обережница смотрела на него и опять не понимала. Зачем он её сгрёб? Знал ведь, что мало не покажется. И почему теперь опять зубоскалит?
- Лют… - она решила спросить напрямую. - Для чего ты меня нюхал?
Он приоткрыл один глаз, сверкнувший в темноте звериной зеленью, и ответил:
- В этих ваших верёвках тяжко. Естество ведь не перекроишь, оно выхода требует. А тут ошейник сняли впервые за столько времени. Я даже перекинулся, хотя и было больно. Знаешь, каково это - вдруг стать зверем? Запахи. Сотни запахов. Слух обостряется. Слышишь биение сердца того, кто рядом, слышишь далекие шаги… Столько звуков… А как эти девушки пахли… - он закатил глаза и честно сказал: - Так хотелось их съесть!
Это прозвучало нелепо, ведь он вёл себя как человек, говорил, рассуждал, как человек и вдруг признался в том, что…
- Съесть?
- Да. Они ведь боялись, а запах страха, он… лишает рассудка. Было очень тяжело с собой совладать. Я даже обрадовался, когда Белян вылетел. Потому что если бы он побежал каким‑то другим путем… Я бы рехнулся, наверное. Веревки‑то ваши держат. Получается - в собственном теле, как в клетке. А потом вы все примчались и… ты так пахла. Ты вообще очень вкусно пахнешь.
Она смотрела на него с отвращением.
- Ну, чего ты так скривилась? - усмехнулся оборотень. - Лучше, если б я наврал? Я такой, какой есть, Лесана. Глупо прикидываться человеком, если от человека в тебе лишь половина.
- Почему же ты их защитил? Почему не сожрал? - спросила она враждебно.
Лют усмехнулся и закрыл глаза:
- Зачем? Белян - Осенённый. От его крови толку больше. Ну и ещё я сыт. Будь голоден, разумеется, не удержался бы. Как тогда, когда ты кормила меня щами. Но я не голоден. Смог пересилить себя. Хотя это было непросто. Собственное естество всё‑таки самый жестокий противник. Жаль, конечно, что Белян умер.
Лесана удивилась:
- С чего ты взял, что он умер? Ихтор с Рустой над ним колдовали, значит, был жив…
- Умер, Лесана, умер. Я же ему горло разорвал, - спокойно сказал волколак. - Тут, уж прости, не удержался. Надо было прикусить и не отпускать, пока вы не сбежитесь, но эти девушки, их запах - всю душу разбередили. Не могу сказать, что Белян мне нравился, однако убил я его не из ненависти. Просто слишком долго был человеком, а когда снова стал зверем, одурел. Всё ведь из‑за ваших наузов. Они сил лишают, а потом те прибывают все разом, и животное теснит человечье. Это противно. А ты не попросишь у той бабульки одежду?
Девушка смотрела на него задумчиво:
- Попрошу. Как думаешь, мог ли Белян вызвериться из‑за наузов?
Пленник пожал плечами:
- Не знаю. Но, скорее всего, именно из‑за них и взъярился. Он ведь Осенённый. Вы его оплели, лишили естества. Заперли Дар. Вот и аукнулось. Безумием. Мне… мне самому было очень тяжко последние дни. Ещё и луна прибывает…
Обережница смотрела на него - спокойного, вроде бы, искреннего…
Ходящий в Ночи.
Не человек.
Он легко может сравнить её с едой и не увидеть в том ничего плохого. Легко может загрызть, а потом развести руками и миролюбиво сказать, что не справился с собой. Надо было только руку отхватить, а тут голова в зубы попала…
- Дай, посмотрю, - она склонилась над оборотнем, чтобы получше разглядеть борозды рваных ран на спине. - Закрой глаза.
- Что?.. - он глухо зарычал, когда сияние Дара осветило каморку.
Ничего страшного. Действительно затягиваются на глазах. Волколак прав - к утру и следа не останется. Девушка погасила огонек и направилась к двери.
- Лесана? - Лют сел на лавке. - Почему ты испугалась, когда я тебя схватил?
Она повернулась и сказала твердо:
- Я не испугалась.
- Испугалась, - оборотень упал обратно на сенник. - Ты пахла страхом. Так вкусно…
Последнее он протянул, мечтательно прикрыв глаза.
- Боялась, что не сдержусь и прибью прямо в коридоре, - буркнула девушка и прикрыла за собой дверь.
* * *
Когда в мертвецкую ворвался всклокоченный Зоран, Лашта объяснял второгодкам, как поднимать покойника.
Синее тело голого мужика, лежащее на полу, вяло дрыгалось, колыхалось, но вставать и подчиняться воле начинающего колдуна отказывалось. Взопревший выуч старательно бубнил слова заклинания, и усердно капал кровью на мертвяка. А тому хоть бы хны! Наставник терпеливо наблюдал.
- Никому не выходить! - рявкнул Зоран, нарушая покой мертвецкой, и одним рывком сдвинул массивный, оббитый железом стол, подпирая дверь.
В руке у парня был нож, рубаха разорвана, щека оцарапана, а глаза дикие.
Лашта посмотрел на выуча с удивлением. Донатос, который в дальней части залы учил своих подлетков потрошить оборотня, спокойно сказал:
- Не выйдем. Нож положи. И говори, что случилось.
Послушник, задыхаясь после отчаянного бега, выпалил:
- Кровосос этот - Белян - вырвался! Ильгара об стену приложил, голову ему разбил, потом на меня кинулся… Я только оберег успел сломать, а он уж в шею вцепился.
Услышав это, Лашта быстро кивнул выучам, чтобы отошли в дальний угол. Подлетки сгрудились у стены и теперь с тревогой смотрели на ненадежно, как им казалось, перегороженный вход в мертвецкую.
Донатос же, кропя кровью обережную черту перед дверью, спросил Зорана:
- А Даром его сковать ты, дуболом, и не догадался?
Послушник помотал головой:
- Он после этого только пуще взъярился. Если б Ильгар не подскочил - загрыз бы меня. Я в него вцепился и держу, чтоб не убежал, думаю - ну все… сил больше нет. А он сзади…
Пока парень сыпал словами, Лашта повернулся к своим ребятам и прикрикнул:
- Ну, чего встали, как стадо? Продолжаем, продолжаем… - он кивнул на синюшного покойника.
Выуч, который до появления встревоженного вестника безуспешно пытался поднять мертвеца, снова начал бубнить заклинание. Только теперь запинался и потел ещё сильнее, да к тому же то и дело обеспокоенно косился на перегороженный столами вход.
Зоран сидел на низкой скамеечке и жадно пил воду прямо из кувшина. Уф. Успел…
В этот самый миг, в подпертую столами створку загрохотали отчаянно и громко. Послушники подпрыгнули, а читавший наговор испуганно смолк. И в этой тишине из‑за двери раздался звонкий и просительный голос Руськи:
- Дядька, дя - а-адька, ты там? Я что‑то дверь открыть не могу… Дядька, невеста твоя совсем расхворалась.
Колдун выругался, в несколько стремительных шагов достиг двери, сдвинул в сторону стол и за шиворот выдернул Руську из коридора.
Зоран тут же захлопнул тяжелую створку, а Лашта перекрыл вход и подновил черту.
- Какая невеста? Я тебе сейчас весь зад синим сделаю! - тряс крефф за ухо пищащего паренька. - Коли взрослый такой по казематам шляться, так и у столба под кнутом выстоишь. Ум на всю жизнь вложу!
Мальчонок скулил, привставал на цыпочки, выворачивал шею и лопотал:
- Эта, лохматая. В жару мечется, всё тебя зовет, я и прибёг. Дя - а-адька, больно ж!
Донатос отпустил красное оттопыренное Русаево ухо и встряхнул мальца, как пыльное одеяло.
- Нечего ночами шастать!
Он бы добавил что‑нибудь ещё, да покрепче, но в этот миг в дверь снова загрохотали и на сей раз густым голосом Дарена возвестили:
- Отворяйтесь, поймали!
Снова отодвинули столы, открыли.
- Чего там стряслось? - спросил Лашта. - Как он вызверился‑то? Я ж ему сам науз плёл…
- Да, будто спятил, - сказал ратоборец. - Хорошо ещё парень Ольстов не растерялся. Но досталось ему - бок подран, голова разбита.
- Ихтор с Рустой где? - спросил Донатос, направляясь к выходу.
- Там, - махнул рукой вой: - В башне. Храбреца нашего припарками пользуют.
Наузник обернулся к всклокоченному Зорану и приказал:
- К целителям, бегом! - и после этого перевел глаза на Руську, распухшее ухо которого заметно оттопыривалось в сторону и горело, словно головня. - А ты идём. Невесту глядеть.
…Светла и впрямь металась в жару - губы пересохли, вокруг глаз залегли тёмные круги, горячие пальцы лихорадочно дергали ворот рубахи, будто собственная одёжа давила девушке горло, заставляла задыхаться.
- Грехи мои тяжкие… - Донатос взял дуру на руки и кивнул Руське: - Сапожки её возьми, полушубок и за мной ступай.
Мальчонок сгреб всё, что велели, в охапку и побежал впереди, отворять колдуну двери. По счастью, пройти в Башню целителей можно было, не выходя во двор, но в каменных переходах стоял такой холод, что пришлось остановиться и закутать Светлу.
Когда колдун со своей ношей и Русаем в сопутчиках пришёл в лекарскую, Ихтор и Руста уже заканчивали перевязывать Ильгара. Тот был ещё заметно бледен, но не испуган, скорее, раздосадован.
- А с этой‑то чего опять? - не скрывая недовольства, спросил Руста. - Без неё будто дел нынче мало. Зачем приволок?
- Да уж не тебе похвастаться, - огрызнулся колдун. - Горит, вон, вся, задыхается. Или, может, ты сам к ней хотел прибежать?
Руста дернул плечом, всем видом показывая, что бегать к дуре ему уже порядком надоело.
- На лавку положи, - спокойно сказал тем временем Ихтор, щупавший багровый от кровоподтека бок Ильгара. - Туда, к окну. Я посмотрю её. Руста, Зораном займись.
Донатосов выуч сидел на лавке и смирно ждал своей очереди. Потрепан он был не сильно, но лекарь все одно общупал сверху до низу, напоил какой‑то гадостью, а щеку намазал жирной вонючей мазью.
Колдун тем временем устроил свою ношу на лавке, выпростал из полушубка и потрогал лоб. Горит. Горит, клятая. Как печь пышет. И воздух губами ловит, будто мало ей его.
С подоконника спрыгнула рыжая кошка, прошла по краю скамьи. Донатос хотел её согнать, но она зашипела и, вместо того, чтобы уйти, легла на грудь и без того задыхающейся Светле. Легла, замурчала…
Крефф уже протянул руку, сбросить блохастую, но Светла вдруг рвано вздохнула и открыла глаза. Взгляд у неё был отрешённый, обращённый в никуда, но горячая рука нашарила ладонь колдуна и стиснула:
- Родненький, - прошептала скаженная. - Замаяла я тебя… ты уж прости… хоть ел… нынче? Или опять… позабыл?
Она слепо смотрела мимо него.
- Ел, - глухо ответил он, чтобы прекратить жалобное лепетание. - Если узнаю, что опять без полушубка на двор…
Дурочка слабо улыбнулась и еле слышно проговорила:
- Нет, свет мой… какой уж теперь двор?
Горячие пальцы погладили его запястье:
- Устал… тебе бы поспать… ты иди, иди… отдохни… я утром приду… кашки принесу…
Ее голос угасал, веки отяжелели и медленно опустились.
Подошел Ихтор, согнал блаженствующую кошку, ощупал занемогшую, оттянул веко, потрогал за ушами, под подбородком…
- Не пойму, что с ней… - растерянно сказал целитель. - Не настыла - уж точно. Надо лучше глядеть. Раздевай.
Наузник поймал себя на том, что едва не начал пятиться обратно к двери. Хранители, за что наказание такое?! Может, ему ещё и припарками её обкладывать?
- Ну? - Ихтор повернулся от стола, на котором смешивал какое‑то питье. - Служки спят все. Раздевай.
- Иди, за дверью постой, - приказал Донатос Руське, который уже присел на низенькую скамеечку и развесил уши по плечам. - А ты отвернись, - сказал колдун Зорану.
Парень покраснел и отвел глаза. Он и не думал глядеть, но наставник, видать, решил иначе.
Колдун приподнял бесчувственное тело и неловко взялся стаскивать с девки исподнюю рубаху. Отчего‑то ему сделалось неприятно от мысли, что нагую дурочку сейчас будет смотреть сторонний мужик, трогать, крутить то так, то эдак.
Рыжая кошка снова устроилась на подоконнике, откуда внимательно наблюдала за мужчинами.
Ихтор подсел к блаженной, на которой из всей одежи остались только шерстяные носки, и взялся водить руками вдоль тела, то где‑то мягко нажимая, то осторожно щупая. Искорки Дара сыпались с пальцев, таяли, уходя под кожу. В движениях целителя не было сластолюбия, не было глумления, лишь заученная отточенность. Он просто делал то, что следовало, не обращая внимания, кто перед ним.
Донатос скрипнул зубами и уставился в окно. Прибывающая луна торжественно сияла и будто ухмылялась со своей высоты.
- Чудно… - послышался из‑за спины колдуна голос целителя. - Здорова девка. А отчего у неё жар - не пойму… Ты часом не донимал её? Может, обидел как? Бывает с ними такое…
- Какое? - разозлился крефф. - Уж не первый день то полыхает, то снова скачет, как коза. Нынче, вон, совсем плоха. Ты лекарь или нет? Чего делать, скажешь? Колыбельными мне её пользовать что ли?
Ихтор покачал головой.
- Оставляй тут. Пусть будет под приглядом. Я к ней выуча приставлю следить, малиной поить, мёдом потчевать, глядишь, и пройдет всё. Ну и ты… помягче с ней.
- Я её тебе сюда на руках принес, уложил, раздел, - начал перечислять обережник. - Куда уж мягче‑то, а?