Он накрыл её окоченевшие ладони своими - шершавыми и горячими.
- Расхвораешься ещё… Ступай, ступай.
Девушке отчего‑то расхотелось уходить, она посмотрела на мужчину:
- А ты завтра здесь будешь?
- Куда ж я денусь, - вздохнул он и вдруг спросил: - Ты придёшь? Только оденься потеплее. И рукавички захвати. А то руки занозишь.
Против воли Клёна рассмеялась. Эх и ушлый!
- Не приду, - сказала она.
Он вздохнул:
- Жаль. Ну, ты запомнила? Мимо мылен, потом налево и по всходу на первый ярус.
Девушка кивнула. Она ушла, не оглядываясь, но затылком чувствовала - он смотрит ей в спину. Почему‑то от этого стало теплее на душе.
* * *
Лесана куда‑то уехала. Клесх целые дни проводил в покое Главы. Цитадель жила своей обычной жизнью: камень, холод, строгость. На поварне было скучно. Нелюба и Цвета после недавнего свидания с парнями в казематах ходили неразговорчивые и виноватые. Клёна едва дозналась, что случилось. Оказалось, обережники и слушать не стали нарядных девок. А Ильгар так напустился на Нелюбу, что та всю ночь проплакала у подружки на плече.
- Говорит, мол, чего пришли? Утра вам мало? Грозился за ухо из подземелья вывести и Главе на руки передать, чтобы вразумил, - гнусавым голосом жаловалась девушка.
Цвета стыдливо прятала глаза…
- Да чтобы я в его сторону ещё хоть раз поглядела? Да не дождется, упырь проклятущий! - в своём гневе Нелюба забыла, что Ильгар вовсе не звал её миловаться.
Клёна только утешала несчастную и вспоминала про себя Люта. Он её не прогнал. Хотя… Лют ведь не послушник. Одёжу‑то он носил самую обыкновенную, стало быть, простой служка, что ему её ругать?
А Нелюба с Цветой в своей обиде даже не спросили подругу, как она дошла до своего покоя в кромешной‑то темноте. Ну и ладно. Нелегко девкам пришлось. Крались на свидание, а ушли, словно хворостиной отстёганные. Обидно ведь!
Но про себя Клёна решила, что к Люту нынче не пойдет. Ну его. Кто знает, может, приветит ещё хуже, чем Ильгар Нелюбу? А и рад будет, так нечего баловать. Решит ещё, что влюбилась. А она не влюбилась. Вот и нет! Просто… хотелось хоть с кем‑то поговорить. Не слушать про парней, не вспоминать разоренную деревню, не думать о маме и брате. Лишь разговаривать, хоть о чём. И чтобы не объяснять ничего, не слушать утешений и жалобных всхлипываний. А то и пуще того. Забыть все. Навеки. Будто не было в жизни ни Лущан, ни Вестимцев, ни Фебра, ни отчима… никого. Стать бы деревом. Да. Деревом. Как та сосна, которая укрыла от Ходящих. Стоять, качаясь под ветром, расправив могучие ветви и ничего не бояться, ни о чем не горевать.
Нет. Не пойдёт она больше к Люту. Парни чёрствые, что камни.
Вон, Ильгар, вроде как подмигивал Нелюбе, вроде поглядывал. А пришла девка - напустился, как на Ходящую. И не подумал, какой храбрости ей стоило на нижние ярусы спуститься.
Или взять хоть Фебра?
Однако при воспоминании о старградском сторожевике Клёне сделалось так горько, так тошно и стыдно, что уши заполыхали. Поэтому завершив хлопоты на поварне, она вернулась в свой покойчик, заперлась и села прясть. Только бы не видеть никого. Не думать ни о чем. Почему не говорила мама, как тяжко становиться взрослой?
Тянулась шерстяная ниточка, крутилось веретено, выл за окном ветер, в очаге потрескивали поленья. Не пойдёт она больше к Люту. И ни к кому не пойдет…
Много люди сами себе дают зароков. Много и часто. А сдерживают далеко не все. Так и Клёна, переборов приступ острой тоски, к вечеру следующего дня заскучала. Подруги позвали гадать на лучинке и шерстяных нитках. И, правда, почему нет?
Собрались у Клёны в каморке - принесли с поварни плоское блюдо, ковш воды, набрали обрезков нитей, которые спряли сами.
- На что гадать‑то будем? - шёпотом, замирая от сладкой жути, спросила Цвета. - На близкое или на далекое?
- На близкое, - так же шёпотом ответила Клёна. - О далеком чего гадать? Когда оно ещё наступит.
- А о близком чего? А то мы не знаем, что завтра снова будем котлы чистить да лук резать.
Девушки задумались.
- Ну, давайте на далёкое, - сказала с сомнением Клёна и взялась завязывать узелком обрывки ниток.
Некоторое время подружки молчали, каждая выплетая свою судьбу.
- На женихов гадаем‑то? Или на судьбу?
- На женихов! - решительно ответила Нелюба, одним махом отсекая всё остальное. - Какая судьба без жениха, верно?
Девушки кивнули.
Первой подожгла свою плетенку Цвета. Держала, сколько сил хватило терпеть огонек, обжигающий пальцы, и скороговоркой шептала слова гадательного наговора: "Гори - гори нить. Сама тебя сучила, сама тебя пряла. Сама тебя сплетала, сама тебя сожгла. Гори - прогори, что не знаю - яви", потом бросила пылающую плетёнку в блюдо, а Нелюба тут же подставила светец так, чтобы видеть тень.
- Ой, гляньте‑ка, девоньки! - тихо взвизгнула Цвета. - Гляньте, чудище какое с рогами!
На тени и впрямь вышла голова не то быка, не то тура.
Девушки ахнули, разглядывая страшилище, а потом одна из прогоревших нитей осыпалась и, вместо турьей головы, тень превратилась в человечка, сжимающего в руке хворостину.
Клёна прыснула:
- Гляди, Цвета, будет муж тебя хворостиной воспитывать.
Подружка рассмеялась:
- Может, пастух какой?
- Может…
Ещё покрутили блюдо, но так ничего толкового и не разглядели, поэтому стряхнули прогоревшие нитки в ковш с водой. Следующей плетёнку жгла Нелюба.
У Нелюбы на тени вышло и вовсе чудное - не то дом, не то башня. Крутили - крутили блюдо то так, то эдак, но все одно - не поняли, чего значит.
Клёна, чтобы не получилось, как у Нелюбы, связала ниток побольше и узелков - петелек наплела затейливых. Шерсть вспыхнула радостно, затрещала, а когда к почерневшему комочку поднесли лучину и глянули на тень, то ахнули в три голоса, потому что на щербатой каменной стене, подрагивая в свете лучинки, отразилась ощеренная волчья голова.
- Ой! - пискнула от ужаса Цвета и вцепилась в руку подруге.
Клёна, державшая блюдо, вздрогнула, сгоревшие нити распались, тень всколыхнулась, и волчья морда превратилась в человеческое лицо, но до чего уродливое!
- Стра - а-асть‑то какая… - протянула завороженно Нелюба и тут же выхватила блюдо и смела нитки в ковш с водой. - Тьфу, вот же дуры, прости Хранители! Сами себя пугаем. Клёна, да ведь сегодня не Первоцветов день, чтобы всякому гаданию верить. Ты не пугайся. У меня вот, знаешь, сестра старшая с подругами гадала, так ей вышел мужик - в одной руке у него топор, а в другой голова девичья, за косу схваченная. Тоже вот перепугались, плакали, а потом замуж она вышла в семью дружную и хорошую. Ничего не сбылось. А потому, что не на Первоцветов день гадали. Мне знахарка говорила, мол, на Первоцветов день Хранители тайны открывают, судьбу являют, а всё остальное - это Встрешник, мол, головы дурит.
Цвета согласно закивала. Однако сгоревшие нитки вместе с водой из ковшика девушки выплеснули в окно, а потом осенили его лучинкой, чтобы никакие злые силы не смогли сунуться на страх.
Они ещё посидели в обнимку на лавке, повспоминали всяческие истории про гадания, но только чтобы непременно с хорошим концом. Поговорили даже про Цветину бабку, которая нагадала себе мужика с горбом, а вышла замуж за сына мельника - ладного статного парня. Уже думала, Встрешник на Первоцветов день гадание подпакостил, но потом однажды увидела мужа, когда он, согнувшись в три погибели, мешок с мукой на спине до телеги нес… Вот уж потеха‑то была.
Разошлись подружки, вдоволь насмеявшись и успокоившись. Но когда Клёна закрыла за девушками дверь и вновь бросила взгляд на стену, с которой всего оборот назад скалилось на неё чудовище, сделалось так страшно, что даже руки затряслись.
Поэтому, путаясь в рукавах полушубка, девушка оделась и вылетела со светцом прочь из коморки. А уж потом и сама не поняла, как оказалась перед дверью, ведущей на задний двор. И ведь не заплутала. Поставила светец в нишу на стене и сделала решительный шаг вперёд.
Когда она вышла в морозную ночь, мужчина, рубивший дрова, на миг замер и сказал, не оборачиваясь:
- А вчера не пришла.
Девушка удивилась:
- Как ты узнал, что это я?
- Так по шагам, - он повернулся. - Ты ступаешь легко, как летишь.
Она улыбнулась.
- Получается поленницу складывать? - и окинула взглядом дело его рук.
Дровяник заметно подрос, но был по - прежнему неровный и нескладный.
- Получается, - ответил Лют, поднимая со снега нарубленные поленца. - Зря ты вчера побоялась прийти.
- Я не побоялась! - тут же обиделась Клёна.
- Да? - искренне удивился собеседник. - А что же не пришла?
Она растерялась. Что ему сказать? Захотела характер показать? Грустила? На весь мир обижалась?
- Я… не смогла.
- Жаль, - ответил он. - Вчера были такие звезды… Я хотел показать тебе лисицу. А сегодня, вон, облака опять.
- Какую лисицу? - не поняла Клёна, помогая ему собирать разлетевшиеся по всему двору поленья.
- Которая на небе. Ты ведь видела звезды?
Девушка укладывала дровяник, укрепляя по тем сторонам, где дрова были сложены неровно и криво.
- Видела. А причем тут лисица?
Он усмехнулся:
- Завтра придёшь - покажу. Завтра будет ясная ночь. Или опять испугаешься?
Девушка заносчиво вздернула подбородок:
- Чего это мне бояться?
Лют пожал плечами:
- Вот и я думаю - чего? А ты боишься. Или, погоди… - он на миг застыл, а потом расплылся в улыбке. - Да ты не меня боишься. Ты темноты боишься, верно?
И рассмеялся. А Клёна покраснела, словно её уличили в каком‑то непотребстве.
- Все темноты боятся! - рассердилась она. - И нет в этом ничего смешного.
- Да как же, - он забрал у неё тяжёлую охапку поленьев. - Очень смешно. Ты ведь в Цитадели.
Она поджала губы:
- Зря я пришла.
Лют удивился:
- Я тебя опять обидел? Извини.
Он сказал это так легко и искренне, что досада слетела с Клёны, словно ветром её унесло. И то верно, что на него сердиться? Ведь прав.
- Почему ты работаешь ночами? - спросила девушка, уводя разговор в другую сторону.
- Днём народу много. А ночью тихо. Красиво. Ночью много интересного можно увидеть и услышать.
- Куда там… - уныло усмехнулась Клёна.
- Ты сегодня совсем грустная, - сказал Лют, усаживаясь на чурбак для колки дров. - Что случилось? Обидели?
Девушка вздохнула. И сказала правду. Лют не красовался, не пытался понравиться, говорил просто и искренне, не то что иные парни. И этим был неуловимо похож на Фебра.
- Не обидели. Мы нынче с подружками на суженого гадали. Нитки жгли и на тень глядели.
- Плохое привиделось? - с пониманием спросил собеседник.
Клёна кивнула, а он снова беспечно пожал плечами:
- Нашла из‑за чего горевать, из‑за сгоревших ниток.
- Там волчья морда была, - попыталась объяснить Клёна свой испуг: - Зубищи, как ножи, и щерилась страшно.
Лют покачал головой, словно сокрушаясь о том, какие все девки трусихи.
- Ну, если тебе волк не по сердцу, так и не ходи за него замуж, - просто заключил он. - Силком‑то ведь никто не отдаст.
Отчего‑то от этих его слов Клёне сделалось легче и спокойнее на душе. И, правда. Чего она так встревожилась? Вообще рядом с Лютом все становилось не таким страшным, как казалось. Будто тьма ночная отступала.
- А что ты всё лоб трёшь? - вдруг спросил мужчина. - Надысь тёрла. И ныне. Болит что ли?
Она кивнула:
- Болит… я головой ударилась сильно.
- Где же тебя так угораздило? Упала?
Девушка вздохнула:
- И упала, и ударили… Когда на деревню оборотни напали, на меня волк кинулся. Хорошо кобель наперерез ему метнулся, он и спас.
Мужчина смотрел внимательно, потом поднялся, похромал к куче чурбаков, взял один и сказал совсем пригорюнившейся Клёне:
- Поди, волку‑то тому тоже досталось.
Об этом девушка не думала. А ведь, правда, оборотню, который на неё кинулся, могло перепасть от пса.
- Ступай, - негромко сказал Лют, заметив, как она, сама того не замечая, постукивает ногой об ногу, стоя в снегу. - У меня ещё работы много. А ты зябнешь. Нет, погоди. На вот.
И он нагнулся, пошарил возле поленницы, вытащил откуда‑то охапку лучин:
- Держи. Я нарочно тебе наколол. А завтра приходи. Лисицу покажу.
Он не просил, не предлагал. Сказал и всё. Не было в голосе ни намека, ни обещания. Поэтому Клёна забрала лучины и ответила:
- Приду.
* * *
Бьерга крутила в руках погасшую трубку. Впервые в жизни острая на язык обережница не знала, что сказать. Радовало одно - вместе с ней не знали, что сказать и два других колдуна Цитадели: Лашта и Донатос. Сидели, глядели остановившимися взглядами в огонь, горящий в очаге, и молчали.
Тамир устроился в стороне от наставника и смотрел под ноги. Парня было жаль, потому что сейчас он более всего походил на виноватого первогодка, готовящегося отведать кнута. Бьерга в очередной раз удивилась, как удается Донатосу так пестовать своих подлетков, что они сперва ненавидят его люто, а потом, как отца родного почитают. Вон, и Тамир не знает, куда спрятаться от стыда, что доверил Главе то, чего не доверил креффу.
Клесх ходил по покою туда - сюда, угрюмо хмурясь. Нэд сидел за столом, постукивая пальцами по скобленым доскам, мрачный, как туча.
Да уж. Молодой Глава задал задачу. Огорошил.
- Ну, что молчите? - спросил, наконец, смотритель Цитадели. - Я не колдун. Мне предложить нечего. Жду, когда вы слово молвите. А уж чуть не треть оборота тишина. Донатос?
Наузник очнулся от размышлений, прожёг взглядом сидящего напротив выуча и ответил:
- Что сказать‑то? Вот что? Любую навь упокоить надобно. Это тебе всяк подтвердит, не только я. Но как упокоить того, чьих костей по всей округе не собрать, а? Я не чудодей, чего ты ждешь?
Клесх нахмурился:
- Я жду решения. Или ты не понял, что у нас с одной стороны обережник, который Ходящих породил, навью бесприютной по болотам бродит. С другой - Серый с бешеной Стаей. А посеред ещё один мужик мается, тоже Осенённый, тоже неупокоенный. Что делать с Серым я знаю. Убить и шкуру содрать, чтобы на ворота Цитадели прибить заместо украшения. А вот, что делать с двумя другими я хочу услышать от вас. И услышу. Бьерга, может, хоть ты слово обронишь?
Колдунья задумчиво потерла переносицу:
- Донатос прав. Нам не приходилось иметь дела с такой древней навью. Как её упокаивать - одни Хранители ведают. А самое главное, где искать‑то? Ну, положим, Тамир этого… как его… Волынца на Встрешниковых Хлябях видел. Так ведь и видел недолго, тот исчез и ищи свищи. Как его выманивать - не знаю. Ну, со вторым хоть что‑то ясно - он, видать, на Ходящих тянется.
Лашта от этих слов оживился, вскинул голову:
- А ведь верно! Тамир первый раз его видел, когда девочку с собачкой встретил, а второй, когда оборотней в Невежи Лесана побила.
Донатос в ответ только покачал головой и спросил с привычной едкостью в голосе:
- Одному мне тут диковинным кажется, что выуч мой навь видит и говорить с ней умеет?
Обережники переглянулись:
- Не одному, - ответил за всех Нэд.
- Так, может, они и не на оборотней или там ещё что‑то идут, а на моего дуболома?
Тамир хмуро поглядел на наставника, но промолчал.
- Думаешь, на парня выманить удастся? - с сомнением спросил Нэд.
- Не к спеху нам их выманивать, - сказал Клесх. - Сейчас от Серого вреда куда больше, чем от нави. Но и забывать о них - не дело. Две души Осенённые маются. Решать надо. Сегодня. Сейчас. Ну?
Колдуны опять переглянулись, ответил за всех Лашта:
- Глава, как быть и без того ясно. Мы же сказали - упокоить обоих. От смерти их беда на десятки поколений обрушилась. Да только неведомо никому - как это делать. Сколько крови пролить? Какой наговор твердить? А самое главное - к чему души привязать, коли останков нет?
- А если к человеку? - негромко спросил со своего места Тамир. - Если к человеку живому привязать, тогда как?
Донатос смерил выуча задумчивым взглядом и спросил:
- К живому человеку? Можно. Ненадолго.
Крефф колдунов задумался. Что ж, если Клесх хочет услышать решение. Пусть слушает:
- Если взять кого из выучей молодших, с Даром послабее. Навь, она ведь к живому тянется, плоть ищет. Вот если выуча взять…
- Ты совсем очумел? - спросил Нэд.
Донатос хлопнул себя по колену:
- Глава сказал - решать надо, как быть. Я вам говорю, как быть. Чего не так?
- Кроме того, что ты предлагаешь двоих молодших послушников убить? - холодно спросила Бьерга.
В ответ колдун зло выдохнул:
- Ты другой способ знаешь? Навь без плоти упокоить тяжко. Забыла? Иной раз трех - четырех колдунов надо, чтобы обычную душу отпустить. А тут две. Да ещё Осенённые, да ещё столько лет мыкающиеся. Тут хоть вся Цитадель досуха кровь из жил сцеди - не поможет. Пока единственное решение, какое мне известно - привязать мёртвые души к живым телам. И упокоить. Ежели тебе другое что известно, так говори. Я послушаю.
Клесх опять прошёлся туда - сюда, замер у окна и ответил:
- Выучей губить мы не станем. Их и без того мало. Да и не потянется такая сильная навь абы к кому. Вон, Тамир первый раз с Велешом в лесу был. Только Велеш - ни сном, ни духом, не гляди что старше да и отучился тогда побольше.
Все замолчали.
- В общем, решайте, - сказал Клесх. - Время покуда есть. Сперва с Серым разберёмся, а там уж с этими двумя. Вы же думайте, как это сделать.
- Глава, - негромко позвал Тамир. - Может, у нави‑то и узнать, чего она мается? Душа заблудшая ведь не просто так…
- Конечно, не просто так, - оборвал выученика Донатос. - Не упокоили их, потому и болтаются.
- Я не об том, - молодой обережник покачал головой. - Ведь, поди, не без причины они скитаются и упокоения не находят. За каждым - вина горькая. У одного стыд, у другого - отчаяние. Что если это их и держит?
Бьерга было кивнула, соглашаясь, но потом спросила с усмешкой:
- Вот только как нам этих двоих отыскать и хоть что‑то выведать, если кроме тебя их никто не видит и не слышит? Отправить одного по лесам блуждать?
Колдуны опять замолчали. Хмурый и грозный сидел за столом Нэд. Озадаченно смотрел в пустоту Лашта, угрюмо размышлял о сказанном Донатос, Бьрга по - прежнему вертела в руках трубку.
- Думайте, - подвел черту Клесх. - У нас тут не молельня - охать, ахать и на чудо надеяться. Сроку вам - до таяльника. Потом с каждого спрошу. Не взыщите.