Вскоре появилась и полиция. Меня тщательно допросили, мимоходом уронив, что рассматривается версия об отравлении. Никаких признаков этого обнаружено не было, но не может же не старая, полная сил женщина умереть безо всякой причины! Прямо следователь этого не сказал, но я поняла, что попала под подозрение, ведь у меня был мотив, я могла попытаться отомстить. Я уже приготовилась к изматывающим допросам, вроде тех, что мне пришлось выдержать после смерти Коменчини, однако меня больше не потревожили. Ведь никаких доказательств моей причастности к смерти Мачадо не было и быть не могло.
Поскольку увольнение не состоялось, хоронили ведущую балерину Королевской Оперы всем театром. Состоялась панихида, на которую явился даже ди Соуза, старательно делавший вид, будто видит меня впервые в жизни. В надгробных речах покойную превознесли до небес, следуя принципу: о мёртвых или хорошо, или ничего. В нескольких газетах и журналах поместили прочувствованные некрологи, и даже целые статьи. И стали жить дальше.
Я должна была бы радоваться, что всё разрешилось наилучшим для меня образом. Я и впрямь вздохнула с облегчением, избавившись от страха перед новыми происками Марселы, но радости не было. Коменчини, Фагундес, Мачадо… Не многовато ли вокруг меня смертей?
Коменчини мне жалко не было, Марселу, по большому счёту, тоже, но Фагундес!.. Неужели причиной для убийства может стать обычная ругательная статья? Или я ошибаюсь, и он умер от естественных причин? Но такое совпадение… Не умри так вовремя Марсела, я бы и не подумала, что Леонардо способен настолько далеко зайти в заботе обо мне и моей карьере, но в том, что за её внезапной кончиной стоял именно он, я почти не сомневалась. Так что же, он и впредь намерен убивать всех, кто скажет про меня резкое слово? Странно, что он не убил Марселу раньше. Впрочем, он заставил позаботиться об её устранении нашу дирекцию, и та таки позаботилась. Поистине, театр - это скопище пауков в банке. А я-то думала, что сумею миновать всю эту грязь, не замаравшись! Что ж, когда я танцевала в кордебалете, я и впрямь мало кого интересовала, кроме заклятых подружек, вроде Паолы. Она, кстати, этого не знает, но ей ещё повезло, она вылетела из Оперы, но осталась жива. А я пошла в гору и обрела врагов, а также друга, который по-джентльменски взял их устранение на себя.
Леонардо не давал о себе знать несколько дней, и я то раздражалась по этому поводу, то радовалась. Мне больше не хотелось встречаться с ним, но расставить все точки над "i" было необходимо. В конце концов он всё же позвал меня к себе, и встретил, как обычно, у двери, но я не пошла с ним. Наш разговор состоялся прямо у ведущей в подвал лестницы, в свете принесённого им фонаря.
- Зачем вы их всех убиваете? - спросила я.
- Кого "их"?
- Марселу и того критика?
- А ты что-то имеешь против? Или тебе так понравилось, когда тебя окатили кислотой, что не терпелось повторить?
- Но ведь можно было найти какой-то иной способ! А критик? Каждый человек имеет право на своё мнение. Его-то зачем?!
- Это было не его мнение. Статью ему заказали, - Леонардо скрестил руки на груди.
- Пусть так. Но убивать-то зачем?
- Затем, что это было лишь начало. Травля в прессе продолжилась бы, а может, и не только в прессе. Я избавил тебя от неё. Тебе это не нравится?
- Мне не нравится, когда из-за меня умирают люди. А по вашей милости умерли уже трое.
- Четверо, - спокойно поправил Леонардо. - Заказчика статьи я тоже убил. Ты нажила себе врага, и, заметь, не из-за карьерного роста, как Мачадо, а исключительно по собственной… неосторожности. Но теперь ты можешь его не опасаться. Я никому не позволю погубить то, что я создал.
- И вы так спокойно об этом говорите?!
Леонардо пожал плечами.
- Кто-то всё равно должен был умереть. Так почему бы не они?
- Что вы имеете в виду?
- А ты, наивная девочка, никогда не задумывалась, как мне удалось затормозить распад собственного тела? У меня больше не было своих сил, чтобы придавать ему видимость жизни, но силы можно позаимствовать.
Некоторое время я молча смотрела на него, переваривая услышанное.
- И как часто вы… заимствуете?
- Примерно раз в месяц. А дюжина человек в год - это не так уж и много. Иные и при жизни ухитряются убить много больше.
Я сделала шаг назад, потом другой.
- Тебе нечего бояться, Анжела. Тебя я не убью, клянусь.
- Я ухожу, - сказала я. - Я больше не могу оставаться с вами.
- Ты уже забыла, сколько я для тебя сделал? Кем бы ты была сейчас без меня? Да и следователь по делу Мачадо, не будь меня, не оставил бы тебя в покое так просто. Ты мне очень многим обязана.
- Вы и его убили?
- Зачем? Всего лишь подкупил. Смерть полицейского, ведущего расследование, могла бы наделать ещё больше шума, а мне - и тебе - это ни к чему.
- Простите, - повторила я, снова отступая к выходу. - Я не могу.
- Анжела, - Леонардо не шевельнулся, но его тон на мгновение приморозил меня к полу, - что я дал, то могу и отнять. Подумай хорошенько.
Я повернулась и опрометью выскочила за дверь.
Домой я не шла - бежала, сознательно не взяв экипаж, чтобы успеть успокоиться, но и прибежав к себе, я продолжала пребывать в состоянии сильнейшего нервного возбуждения. Я ведь и впрямь была наивной девочкой, которая не видела и не хотела видеть того, что было буквально перед её носом. И в самом деле, как можно жить неживому? Леонардо вампир, самый настоящий, пьющий чужие жизни, чтобы продолжить свою. Или у меня не было случая убедиться в его безжалостности? В его эгоизме? Он готов на всё ради своих целей, он пожертвует кем угодно и чем угодно, потому что для него имеет значение лишь один человек - он сам. И даже меня он ценит лишь постольку, поскольку я доставляю ему удовольствие. Как он там сказал? Что из всех наслаждений ему остались только эстетические? Вот он и наслаждается, попутно сметая с пути всех, кто может этому помешать. Если бы ему доставляло удовольствие наблюдать за мучениями живого существа, он замучил бы меня, не колеблясь.
Но ведь не доставляет? Так может, не стоило так его обижать? Надо было не рубить с плеча, а сообщить о своём решении как-нибудь помягче, и не сразу…
Я бегала по комнате, пока не устали ноги. Какое счастье, что сегодня у меня нет спектакля, чувствую, что танцовщица из меня сейчас… Я плюхнулась в кресло. Начинало темнеть, это в его подземелье вечная ночь, но здесь день только-только начинал сдавать свои позиции. Я смотрела на ещё светлое окно, и мысли в голове против воли повернули совсем в другом направлении, продолжая, тем не менее, вращаться вокруг Леонардо. Я вдруг представила, какой ужас он должен был испытать, когда понял, что оказался в разлагающейся оболочке. Сколько он ещё протянул бы, и сколько протянет теперь? Когда он перестанет владеть своим телом, когда ссохнутся мышцы и связки, так что он уже не в силах будет заставить их работать? Когда мозг будет не в силах удерживать сознание, и оно померкнет, и что он испытает перед этим? Да чтобы отсрочить (хотя бы отсрочить!) такой конец, на что угодно пойдёшь. Смогла бы я сама на его месте устоять и не ухватиться за пусть жуткое и гибельное для других людей, но спасение?
Страшная вещь - жалость. Умом я понимала, что убитые им люди тоже заслуживают жалости, но я уже была в шаге от того, чтобы его простить.
В дверь постучали.
- Сеньора, - Карла заглянула в приоткрывшуюся створку, - к вам какой-то господин. Говорит, что ему нужно с вами поговорить по важному делу.
- Какой господин?
- Не знаю, сеньора, он отказался назвать себя. Но говорит, что вы его знаете.
Я почувствовала себя заинтригованной. Что ж, выслушаем этого таинственного господина, узнаем, что у него за дело, это отвлечёт меня. Я глянула в зеркало и поправила волосы.
- Зови. И принеси свечей.
Когда господин шагнул в комнату, я поняла, почему он отказался назваться. Весьма разумно, кстати, знай я, кто это, и я отказалась бы пустить его на порог. Я сжала веер, который взяла, чтобы чем-то занять руки. И что теперь делать? Приказать ему убираться? А если откажется, не силой же его тогда выталкивать… Пока я колебалась, Карла сделала книксен и закрыла дверь.
- Сеньорита Баррозо, - Андрес наклонил голову.
- Сеньор ди Ногара… - сказала я.
Андрес глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду.
- Я хочу попросить у вас прощения, сеньорита, - решительно сказал он. - Я очень сожалею о том, что наговорил вам при нашей прошлой встрече. Сам не знаю, что на меня нашло… Мои слова были грубы и несправедливы, и я надеюсь, что смогу загладить свою вину перед вами. Простите, я не должен был так говорить.
Я опустила глаза на веер, открыла и закрыла его.
- Хорошо. Ваши извинения приняты. Это всё, что вы хотели мне сказать?
- Нет. Но вы не простили меня, сеньорита.
- Возможно, когда-нибудь я смогу простить вас. Не требуйте от меня слишком многого. Но я не держу на вас зла.
- Ну, что ж, - Андрес снова вздохнул. - Я понимаю, что заслужил подобное отношение. Но, надеюсь, вы всё же не откажетесь принять мою помощь.
- Я не нуждаюсь в помощи, сеньор ди Ногара.
- А я думаю, что нуждаетесь. Причём уже давно. Хотя, быть может, вы не сознаёте в полной мере грозящую вам опасность.
- О чём вы говорите?
- Я говорю о Леонардо Файа.
Вот это и называется "как обухом по голове".
- Что?! Откуда вы… Что вы имеете в виду?
- Прошу вас, сеньорита, сядьте, - твёрдо сказал Андрес.
Я села.
- Я, как вы, должно быть, догадываетесь, давно слежу за вами, - начал Андрес, в свою очередь усевшись на стул напротив меня. - Это не значит, разумеется, что я за вами шпионю, но я часто бываю в Королевской Опере, у меня есть знакомства и в околотеатральных кругах. И там о вас ходит довольно много слухов. Вы сделали прямо-таки фантастическую карьеру, сеньорита. Ещё два года назад никто и не подозревал о вашем существовании, и вот вы уже одна из самых известных балерин в столице. В столь юном возрасте это удаётся очень немногим, и, как правило, благодаря сильному покровителю. Но никто не может похвастаться, что знает, кому вы обязаны своим успехом на сцене.
- Быть может, самой себе?
- Быть может, - согласился Андрес. - И даже не "может", а так оно и есть. Я видел вас и в "Зачарованном лесе", и в "Замке снов", и в "Источнике слёз". Вы более чем заслуживаете звания прима-балерины. Но столь быстрый взлёт… Той же Мачадо, чтобы выделиться, понадобилось лет пять, и она, в отличие от вас, не пренебрегала покровительством власть имущих. В театре одного таланта зачастую оказывается недостаточно. Вы же отвергаете все попытки к вам приблизиться, кому это знать, как не мне. При этом у меня порой возникало подозрение, что вы были не против сделать наши отношения более близкими, но всегда в последний момент словно бы пугались чего-то. Вы пугались, или вас пугали.
Он сделал паузу, но на этот раз я промолчала.
- Быть может, это недостойно, - снова заговорил Андрес, - но я попытался выяснить, нет ли у меня соперника. Я расспрашивал членов труппы, но никто не смог сказать ничего определённого. Были, впрочем, две версии: что вашим покровителем является кто-то из членов администрации, то ли сеньор Росси, то ли сам директор, либо же - что вам покровительствую я сам. Последнее предположение в комментариях не нуждается, а вот первое… Сеньор Росси вообще отказался обсуждать со мной эту тему, и я пошёл к сеньору Эстевели. Тот отказался более откровенным, хотя его слова поначалу показались мне бредом сумасшедшего. Он заявил, что вам покровительствует дух Леонардо Файа.
Разумеется, я выразил сомнение в его словах, на что он очень серьёзно сказал мне, что, служи я в театре, никаких сомнений бы у меня не возникло. Дух Файа обитает в театре очень давно, и уже были случаи, когда он вмешивался в ход событий. Господин директор привёл мне несколько примеров, случившихся на его памяти. Музыка, которую слышат, но никто не знает её источника, онемевший рояль на прослушивании кандидатки на поступление в театр, таинственный голос, который он слышал лично, причём тот называл такие факты из биографии господина директора, каких не мог знать никто. Были и несколько подобных происшествий, связанных непосредственно с вами. Бред и совпадение, думал я, пока не вспомнил, как однажды встретил вас в странном состоянии, которое резко изменилось, когда вы узнали, что я тоже слышу звучавшую тогда музыку. Помните? Причём ни до, ни после я не слышал, чтобы кто-нибудь играл за кулисами после спектакля.
Тогда в мою душу закрались первые сомнения, хотя я ещё долго отказывался верить в реальность сказанного. Но в том, что с вами связана какая-то тайна, я убедился наверняка. Да и все, кого я расспрашивал о вас, в основном ваши коллеги по сцене, соглашались, что, похоже, у вас кто-то есть. Никто не мог сказать ничего определённого, но что-то такое в воздухе витало. Разумеется, вы можете сказать, что чьи-то неясные ощущения ничего не доказывают, и будете правы. Но недавно я убедился в справедливости своих подозрений.
- Когда же? - спросила я.
- Во время костюмированного бала в Опере. Я тогда увидел вас, но подойти так и не решился. А потом к вам подошёл герцог ди Соуза, и я оказался свидетелем вашего разговора. Я стоял на балконе над лестницей напротив, ярусом выше, и не слышал, о чём вы говорили, но ваше лицо мне было видно вполне отчётливо. И я видел, как в какой-то момент оно вдруг изменилось, и изменилось страшно. Даже нельзя сказать, что оно каким-то особым образом исказилось, но, честное слово, скажи мне кто тогда, что вы вампир, я бы поверил. Казалось, что из-под ваших губ сейчас полезут клыки, которыми вы вцепитесь герцогу в шею.
- Очень приятно, - проворчала я, вспоминая физиономию ди Соуза. Да, тогда он сбежал весьма даже поспешно…
- Простите, я понимаю, что это была не ваша гримаса. Файа ревниво оберегает вас от любого, кто может стать ему соперником. И теперь я пришёл, чтобы ещё раз в этом убедиться. Это не бред и не сумасшествие, и ваши слова уверили меня в этом окончательно.
Он замолчал. Я тоже молчала, глядя в пол и досадуя на свою оговорку. Потом решилась и подняла глаза.
- Ну, хорошо. Вы правы. Что из этого следует?
- Из этого следует, что вы в большой опасности, сеньорита Баррозо, - Андрес, словно в волнении, поднялся и сделал шаг ко мне. - Я не знаю, что он задумал относительно вас, но даже если его планы не простираются дальше, чем сделать вас примой, ваша участь незавидна. Он, сдаётся мне, почитает вас своей собственностью, и одному Богу известно, что будет потом. А если вы полюбите? Или просто захотите уйти из театра? С этого… даже не скажешь, человека станется сделать что-то страшное. Я не хочу, чтобы вы рисковали своей жизнью, продолжая пользоваться покровительством Файа.
Он был кругом прав, но меня охватило необъяснимое чувство противоречия, острое нежелание согласиться, быть может, вызванное тем, что он и впрямь влез не в своё дело, пусть и с наилучшими намерениями.
- Почему вы думаете о нём только плохое? - спросила я. - Быть может, он не только отпустит меня в самостоятельную жизнь, но и благословит на неё. Случай с ди Соуза не показатель, мне его общество было неприятно, и Леонардо это понял.
- Возможно, вы правы, но готовы ли вы проверить это на практике? А что до того, как я о нём думаю… Ваш Леонардо наверняка относится к человеческой жизни с изрядным пренебрежением. Он и сам уже не живёт, так что для него люди - не ровня.
Я опять уставилась в пол. Андрес и сам не подозревал, насколько был прав.
- Смерть Марселы Мачадо - уверены ли вы, что это не его рук дело? - добавил он.
Ответить было нечего. Я сделала над собой усилие и поднялась.
- Я ценю вашу добрую волю, сеньор, но я сама способна разобраться со своей жизнью. Вы высказали своё мнение, так что, если со мной что-нибудь случится, ваша совесть может быть чиста. Всего хорошего.
- Совесть? - переспросил Андрес и вдруг схватил меня за руку, с жаром воскликнув: - Нет, моя совесть не будет чиста! Анжела… я не смогу жить, если с вами что-то случится. Ваша жизнь для меня дороже собственной, и я не успокоюсь, пока не сделаю для вас всё, что только возможно!
- Что с вами, сеньор?
- Неужели вы не видите? Анжела, вы позволите мне снова вас так называть? Я не верю, что мои чувства секрет для вас, но я всё равно скажу: я люблю вас, Анжела, люблю, как никто и никогда. Умоляю, позвольте мне быть вашим другом и защитником.
В любовных романах, которых я перечитала немало, такие признания заканчивались предложением руки с сердца, но сейчас ничего подобного, разумеется, не предполагалось. Да я и не ждала этого. Но вот само признание… Ну почему, почему он не сделал его раньше, ещё до того злосчастного разговора на юбилее?! Тогда я, не колеблясь, послала бы к чёрту Леонардо с его служением искусству, то есть его собственной персоне. А сейчас…
- Сеньор, - сказала я, - давайте не будем об этом.
- Вы меня не любите? Хорошо, я не стану тревожить вас разговорами о моей любви. Но позвольте мне быть рядом с вами, помогать и служить вам.
- Не надо, - резко и торопливо сказала я.
- Вы не хотите? Или этого не хочет он?
- Какая разница? - я отстранила его и пошла к двери, но он обогнал меня и загородил проход, прислонившись к створке спиной.
- Не уходите.
- Пропустите меня.
- Нет.
- Что это значит, сеньор ди Ногара? Вы опять хотите оскорбить меня?
- Я никогда не хотел оскорбить вас.
- Тогда пустите! Или уходите сами.
- Я не уйду, пока вы не обещаете порвать с Леонардо Файа.
- Да кто вы такой, чтобы ставить мне условия?! Вы ничего не знаете о нём и обо мне! Ничего!
- Я знаю одно - я не переживу, если с вами что-то случится.
- Все мужчины так говорят, - сквозь зубы процедила я, отворачиваясь.
Его рука коснулась моей.
- Анжела…
- Не прикасайтесь ко мне!
- Анжела, - настойчиво повторил он, - поверьте мне. Я вам не враг. Я люблю вас и сделаю для вас всё. Если вы будете рядом со мной, вы никогда ни о чём не пожалеете, клянусь. С тех пор, как я снова узнал вас, не было дня, когда бы я не думал о вас. Я могу описать, как вы были одеты тогда, в день нашей первой встречи. На вас была белая пачка, расшитая блёстками, а на голове - серебряный венец Снежинки. Это было после представления "Рождественской сказки", верно? Вас ругала та мегера, а потом я увидел вас в коридоре, и вы были такой одинокой и беззащитной…
На мои глаза вдруг навернулись слёзы. Я опустила голову, пытаясь их скрыть.
- Разве вы не чувствуете? - Андрес оторвался от двери и шагнул ко мне. Теперь мы стояли совсем рядом, почти соприкасаясь. - Разве вы сами не чувствуете, как мы с вами близки друг другу? Мы - половинки одного целого, Анжела, нам самой судьбой предназначено быть вместе. Анжела…
Его руки скользнули мне на плечи. Я упёрлась ладонями ему в грудь.
- Сеньор, не надо.