* * *
От Козельска по пустынной бетонке в сторону Оптиной пустыни шли двое: широкоплечий мальчик в кадетской шинели и меховой шапке, надвинутой почти на глаза, чтобы было тепло, и девочка в отороченной дешёвым мехом курточке, закутанная в клетчатый шарф. Петя и Ася спешили, боясь опоздать к Всенощной.
Храм дохнул на них ласковым теплом. Они остановились недалеко от выхода, и Петя стал вглядываться в лица молящихся: вдруг Телегин…Он ведь верующий, не может он, живя где-то рядом с Оптиной, не приходить сюда на службу. Но Телегина не было.
После службы ручейки прихожан растеклись по храму тоненькими струйками. К каждому священнику - своя. Из алтаря вышел небольшого роста худой пожилой священник, намётка на клобуке разметалась крыльями от его неожиданно стремительной походки. Он встал у аналоя справа от алтаря, рядом с Казанской иконой, утопающей в огоньках свечей.
- Старец Илья, старец Илья… - прошелестело вокруг, и, казалось, уже слаженное течение ручейков заволновалось, перепуталось, кое-где даже пошло вспять. К старцу ринулись со всех сторон. Он немного подождал, пока угомонятся разволновавшиеся прихожане, и лёгким кивком головы пригласил первого. Петя почему-то почувствовал, что им надо непременно поговорить именно с этим старцем.
- Подождём, - шепнул он Асе. - На улице перехватим. Старец вышел, когда уже на Оптину опрокинулись холодные, промороженные звёзды.
Рядом с ним шла крупная женщина в пуховом платке и потрёпанном старомодном пальто с облезлой чернобуркой. Рядом с ней старец казался подростком. Женщина возвышалась над ним и что-то громко говорила. Голос грубый, слегка осипший:
- Нет, почему? Почему, я спрашиваю, куда ваш Бог смотрит, если невиновные страдают?
Старец женщину не перебивал. Шёл неспешно, опустив голову, слушал.
Петя и Ася направились было навстречу старцу, но остановились в нерешительности. Как-то нехорошо перебивать беседу. Но старец вдруг поднял на них глаза и махнул им рукой. Женщина, не обращая на них внимания, продолжала:
- Мне говорят, в церковь сходи. Ну, пришла, дальше что? Ноги по морозу била, а толку? В милиции отмахиваются и здесь не лучше. Одно только и слышу: молись. Да пока я молюсь, они хорошего человека в гроб загонят.
- Батюшка, - робко начал Петя, виновато взглянув на женщину. - Простите, нам помощь ваша нужна.
- Что случилось? - старец легонько потянул к себе Петю за рукав кадетской шинели, - Говори, говори, не стесняйся.
- Мы человека ищем, хорошего. Он уехал из Москвы, где-то здесь живёт. Где - мы не знаем. Его зовут Виктором Петровичем, подполковник Телегин, может, знаете?
Три широких шага - и женщина уже стояла перед Петей нос к носу.
- Телегин, говоришь? Ну, дела! Я как раз насчёт него тут. А вы чьи будете? Из Москвы? Выручать его приехали?
- Вот видишь, Валентина, - улыбнулся старец, - а говоришь, молиться без толку. Уже и помощь подполковнику подоспела из Москвы…
- Ну дела, - только и повторяла Валентина.
Всё рассказали ребята старцу. И про чудеса храбрости Телегина, и про мерзопакостный Мерлин, и про захват школы на Таганке, и опять про Телегина, и - про Ваню.
Петя торопился. Он боялся, что старцу холодно, ряса-то у него так себе, тоненькая. А на душе столько всего было невысказанного. Ася тоже нет-нет да и вставляла словечко:
- Петя, про Уроцкого скажи… и вообще про городских волков.
- Батюшка, у Вани отец при смерти, в коме, он очень переживает. - Шоу, батюшка, новогоднее шоу завтра. Ваня на репетиции с утра до вечера. Не будет добра от этого шоу… Только Валентина молчала, замерев среди сугробов эдакой большой снежной бабой. И вдруг Ася тоненько ойкнула и вскинула на Петю испуганные глаза:
- Девять! Без одной минуты!
- Отец Илья, у нас молитва, мы договорились с ребятами, с генералом Еропкиным. В девять…
- Вот и хорошо, вот и помолимся вместе, - старец вскинул руку с крестным знамением, поднял глаза к звёздному ночному небу. Потом вдруг резко развернулся к растеряно стоящей Валентине.
- А ну крестись! Что стоишь, руки опустила? Валентина испуганно глянула из-под платка.
- Что говорить-то?
- Говори: "Помоги, Господи! Всем помоги: и Ивану, и отцу его, и подполковнику Телегину".
Валентина стала прилежно называть имена.
- А Василию, сыну моему, можно? - спросила тихо.
- Нужно, - вздохнул старец.
Отец Илья благословил монастырского водителя отвезти ребят в Дешовки на постой к Валентине.
- Утро вечера мудренее, завтра решим что к чему. Тихо, стараясь не будить Василия, вошли в нетопленый убогий дом. Валентина Дешовкина бросилась было напоить гостей чаем, но на полке было хоть шаром покати. Вася, конечно же, проснулся, прислушивался было, понял, что мать трезвая, поняв, крикнул из-за занавески:
- У меня заварка есть, припрятана. И банка тушёнки, Телегин оставил…
А Валентина расплакалась вдруг:
- Я ведь ему смерти желала! За Ваську. Избила его до крови. А он всё банки Васе носил, прощения просил: прости, говорит, Валентина, меня окаянного. Помогал деньгами тоже. Да он всем помогал, в деревне-то его полюбили. А тут вступился. А разве можно по нашей жизни вступаться, посадили…
От Валентины Дешовкиной и узнали Петруша с Асей, что Телегин попал в КПЗпо милости пьяной мамаши, которой вернул девочку Марусю. Женщина немедленно сдала Телегина бандитам, крышевавшим калужскую порностудию. Василий даже показал ксерокопию милицейской бумажки: "подозревается", мол, "в разбойном нападении на автомашину, нанесении побоев местному предпринимателю Фатиме Берзоевой, сотруднику охранного агентства "Барс" Анатолию Мердякову".
- Мама его навещала, да, мам? - довольно улыбался Вася. - Уже неделю его держат в КПЗ.
- А он всё шутит, - Валентина утёрла заплаканные глаза, - говорит: - Чем плохо? Говорит, там даже лучше: тепло, кормят бесплатно, работать не надо, говорит, что давно бы убежал, если б охота была. Охрана у них - никакая: все пьяные, неделю не хватятся. Только ему не нужно. Говорит: бежать ему некуда.
Петруша подумал и сказал:
- Теперь есть куда. Завтра мне надо с ним встретиться.
Утром к дому Валентину Дешовкиной подъехала монастырская машина. Вчерашний водитель скомандовал заспанным ребятам:
- Быстро собирайтесь!
Они не заставили себя ждать. Попрощались с Васей, обнялись с Валентиной. Ася смущённо протянула ей маленькую иконку.
- Казанская. Пусть хранит вас. Спасибо, вы так нам помогли.
- Да чего помогла-то? - грубо отозвалась Валентина, но иконку взяла.
Петя и Ася по-быстрому, боясь прогневать строгого водителя, юркнули в машину и обмерли: впереди, рядом с шофёром, сидел… старец.
- В Москву! На Красную площадь! - то ли попросил, то ли скомандовал старец. - Но по дороге завезём раба Божьего Петра к Телегину, пусть поговорят, а мы с тобой, Ася, прямиком в столицу.
Глава 2. Греческий огонь
Хитри после этого! Употребляй тонкость ума! Изощряй, изыскивай средства!.. Тут же под боком отыщется плут, который тебя переплутует! Мошенник, который за один раз подорвёт строение, над которым работал несколько лет!
Н. В. Гоголь. Игроки
Ваня, уже не стесняясь чужих взглядов, брал Алису за руку, при встрече она позволяла чмокнуть себя в щёчку. Чмокая, Царицын смотрел на крошечный наушник, скрытый под золотистыми волосами, и странная сладость разливалась на сердце: слушайте, завидуйте мне, президентские охранники. Я целую дочку президента, шепчу ей на ухо всяческий бред, и она совершенно от меня без ума.
Это был классический роман на подмостках. В перерывах между репетиций - сорваться с места, опрометью броситься в полумрак закулисья, спрятаться за бутафорскую избушку, залезть между свежих, пахнущих краской декораций - и в полумраке ловить её за руку.
- Вася, Василька… я тебя люблю.
Лгать оказалось несложно, если помнить всегда о великой цели. Первый раз не получилось, но он всё равно встретится с президентом. Расскажет об отце, о том, как беременная мама была в заложницах. О том, как мечтал отомстить за отца, мечтал служить России. Ради этого организовал неформальное движение. Поневоле сделался знаменит, прозвали "московским гаврошем". Потом, разумеется, начались репрессии - выгнали из Кадетки…
- Я тоже тебя люблю, - тихонько смеётся девочка. - Ах, какая же я счастливая.
Режиссёр Ханукаин, поглядывая на влюблённых подростков, хищно облизывается на высоком стульчике.
- Дивно, шик-карно… Ромео и Джульетта! Какая фактура, какие у нас глазоньки, ну совершенно дурные от счастья. Идеальная русская пара!
* * *
До Нового года оставалось чуть больше суток.
Конечно, Ивану Царицыну надо было хорошенько выспаться. Но он не сомкнул глаз. Опять знакомо заныло в груди. Так бывало всегда, когда подбирались к Ване думы об отце. Он не решался ещё раз завести с Василисой разговор на эту тему. Досадно, что не состоялась встреча с президентом, и всё из-за лейтенанта Быкова. Да и генерал не захотел даже слушать Ваню. "Без тебя в Кремле обойдутся…" А отцу плохо. Вернее, как сказала вчера мама по телефону: "Всё так же, сынок, без изменений". Отцу плохо, а он тут крутит любовь с дочкой президента, в актёры заделался, с ребятами разругался, лучшего друга подальше послал. Ставрик и Кас-:и из Греции прилетели, а он для них пяти минут не нашёл. Деловой, занятой, куда там! Какая же ты, Царицын, скотина! Ваня ворочался с боку на бок и успокаивал себя тем, что вот разделается с надоевшим ему хуже горькой редьки шоу и… Всё вернётся на круги своя. И с Петей он помирится, и с Зервасами повидается. Вот только отец, с ним-то что будет?
может всё-таки решиться, переступить через себя, через свою гордость и ещё раз попросить аудиенции у президента. Василиса сейчас в рот ему смотрит, она всё сделает для него. Противненько стало на душе. И хочет забыть, а не может: "Ты поступаешь с девочкой подло…" Тихогромыч! Что ты понимаешь в любовных переживаниях? Ой, противно, будто отравился чем-то, подташнивает. Ваня вспомнил про письмо от Геронды. Вернее, он про него и не забывал. Он этого письма побаивался. Потому что несколько слов, в нём написанных, как прямой взгляд самого Геронды - строгий, взыскующий. "Держись твёрдо. Молись. Бойся гордости и славы". Он, кадет Иван Царицын, перед этим письмом как нашкодивший первоклассник перед учителем. Молись… После возвращения из Мерлина, он, помнится, даже молитвослов в иконной лавке купил, тогда знал: без молитвы никак нельзя, она чудеса творит, сам не раз убеждался. А потом закрутило Ивана, со страшной силой закрутило. Ему и не вспомнить сейчас, куда он этот молитвослов засунул… За отца! Родного отца, вот уже сколько времени лежащего под приборами, ни разу лба не перекрестил. Дурак! Иван-дурак, вот уж правда. Прости, отец! Сердце Вани зашлось от жалости к отцу, от вины перед ним. "Господи!" - стал он повторять мысленно, потом жарким шёпотом: - "Господи! Помоги! Ведь отец молодой, мама молодая, ведь он, отец, Родине служил, Господи! Ведь он любит её, Россию, помоги!" Ваня встал, включил свет, достал письмо Геронды и не отвёл от него трусливого взгляда, а смело, головой в омут, всмотрелся в каждое слово. "Молись".
- Господи! Ты же можешь всё. Сколько раз Ты приходил на помощь мне, Ване Царицыну, когда, казалось, всё - завал. Прошу, помоги. Отцу помоги, не за себя прошу.
Стало светать. И Ваня испугался этого света. Будто занавес стал раскрываться - медленно, неотвратимо. Да, да, занавес, скоро, сегодня (!) он раскроется, и Иван-дурак в красной скоморошечной рубахе предстанет перед тысячью глаз. С расхристанной душой, жалкий, запутавшийся, одинокий. Он опять глянул в письмо. И опять - как по глазам хлестнуло стыдом. "Господи!"
Уже под самое утро он забылся. А открыл глаза - первая мысль жестоко пробила сонный разум: "Сегодня. До шоу осталось несколько часов".
Он уже вышел из метро и направлялся в сторону Красной площади. Зазвонил мобильник. Знакомый набор цифр - мама. Ростов-на-Дону. Ваня отошёл в сторонку, стал почти впритык к красному зданию музея Ленина.
- Я слушаю, мама.
- Сынок! - голос мамы был не такой глухой, как обычно. - Сынок, отцу лучше, он открыл глаза! Врачи говорят: всё не так плохо.
Иван радостно рванулся к ГУМу. Потом зачем-то остановился, побежал назад, к метро, купил мороженое, два раза лизнул: больше не захотелось. Он расстегнулся и с удовольствием подставил лицо лёгкому морозному ветру. Всё не так плохо! Отец открыл глаза. Эх, сейчас бы ворваться в казарму, наволтузиться вдоволь с братьями-кадетами, обрадоваться радости в глазах Пети Тихогромова. Эх, Петруша, прости меня, дурака Ивана…
Звякнули куранты. Шоу. Сегодня. Уже скоро. Пора идти.
У Спасской башни Ваню ждали Ася и Надя Еропкина. Он бросился им навстречу.
- Ваня, мы за тобой! Тебе надо… Тебя старец ждёт, здесь недалеко, в Казанском соборе. Пошли, Ваня, очень тебя прошу! - Асенька тронула Ваню за рукав. Надя молчала и только строго смотрела на Царицына.
- Девочки, моему отцу стало лучше, он глаза открыл. Вы понимаете?
Ася перекрестилась.
- Слава Богу! - и повторила тихо, но настойчиво. - Тебя ждёт старец. Пошли.
И они пошли. Нет, побежали по скользкой от мороза брусчатке, назад, к Казанскому собору. Ваня ни о чём не спрашивал. Счастливое сердце нелюбопытно. Раз Ася говорит - значит, надо.
Справа, у подсвечника перед Казанской иконой стоял старец. Поднял на Ваню глаза: опалил строгостью. Геронда! Ваня заморгал часто-часто. Перед ним стоял Геронда. Тот же наклон головы, та же старенькая ряска. Но главное - те же глаза.
Всё знают эти глаза, про всё ведают. Можно даже не рассказывать.
- Ну, рассказывай, раб Божий Иван, сколько ты дров наломал? Видать много, раз покоя душа не находит.
Так и есть. Всё знает. Долго шла исповедь. Ваня почти скулил под епитрахилью, выцеживая из себя всё накопившееся непотребство. Старец слушал молча, не перебивал. Шмыгая носом, раб Божий Иван поднялся с колен. Поцеловал крест и Евангелие. Старец спросил его строго:
- Ты всё понял?
Острый, пахнущий ладаном палец старца ткнулся Ивану в грудь: "Здесь Империя. Здесь восстанавливай. А теперь поспешай, опоздаешь".
- Туда, на сцену? Не хочу, мне стыдно. Не могу.
- А вот теперь, брат, надо, - улыбнулся старец. - Раньше, когда тебе очень хотелось, то и не надо было. А теперь, коли ты совсем не хочешь, как раз и полезно тебе будет пойти.
Продюсер Ханукаин давно мечтал побывать на знаменитом объекте "М". И вот за пару часов до начала новогоднего шоу милая Сарра Цельс повела его поклониться главному алтарю Принципала в России, проводить старый год глотком волшебного вина и посмотреть, как подготовилось к мероприятию подземное крыло Лиги. Жёлтый автомобильчик привёз режиссёра на Софийскую набережную, во двор страшного, подслеповатого дома. Отсюда, из полузатопленного подвала, из лабиринта заброшенного сталинского бомбоубежища, был таинственный ход под Москвой-рекой. Со времён чернокнижника Брюса, верного соратника Петра Первого, никто, кроме московских колдунов, не знал, где проходит этот древний тоннель, построенный ещё при татарской царице Тайдуле для того, чтобы обезопасить обитателей ханского двора на случай внезапного погрома московитов.
Был, правда, один человек, который мог, теоретически, разгласить тайну подземного хода: лет пять назад из капища, буквально из-под ритуального ножа, ухитрился сбежать пожилой бомж. Как это произошло, никто до сих пор не понял (вряд ли колдуны довольствовались тем объяснением, которое имелось у самого беглеца, что, мол, "Богородица спасла").
Однако колдуны были уверены, что беглый бомж прожил недолго: вслед ему напустили столько проклятий и порчи, что хватило бы на целый океанский лайнер типа "Титаника".
Сарра вела режиссёра привычной дорогой по холодной и чёрной подземной трубе. Здесь уже накопилось немало современного мусора, занесённого чернокнижниками: смятые пивные банки, салфетки, бумажные пакеты и битое стекло. Между тем примечал Ханукаин и любопытные артефакты древних времён: крюки и обрывки цепей, торчавшие из каменной кладки, обломки древнего оружия. Согласно древней клятве, принесённой ещё каббалистом Схарией (мудрейший старик в своё время активно пользовался этим подземельем, для того, чтобы "чудесным" образом проникать в Кремль "сквозе белокаменны стены"), ничего нельзя было забрать с собой из этого подземелья - иначе нарушался вековой договор с даймонами, охранявшими местные клады. В одном месте из-под земли торчало золочёное яблоко старинного меча.
- Не вздумайте прикасаться, - с нервным смехом предупредила Сарра. - Иначе мы не выйдем наружу живыми. Здешние даймоны не шутят, их привязали к этой дыре много веков назад. Представьте, Изя, сколько злобы у них накопилось.
Внезапная смена декораций поразила чуткое восприятие продюсера: как неожиданно после сырого средневекового подземелья за сверхсовременной бронированной дверью запахло восточными курениями, послышался треск соломы в небольшой жаровне перед глиняным саблезубым идолом. Ханукаин вошёл в полумрак подземного капища, с удивлением вдыхая аромат сандала, розового масла, палёной шерсти и жареных кошачьих внутренностей, шипевших на решётке жертвенника. Старая ясновидящая ведьма Эмма Розгинская приветственно распахнула крылья пыльной восточной шали и покатилась в своей каталке навстречу:
- Ах, милая Саррочка! Кого же ты привела? Да неужели же это наш любимый Изенька? Ах, вы мои хорошие! Да я же ж вам чаю налью!
И тут же, позабыв про чай, Эмма Феликсовна начала, захлебываясь от радости, докладывать:
- Мальчишка - наш, с потрохами! Вы знаете что? Совершенное крушение русской защиты! Я держу его на поводоч-ке, можно крутить в любую сторону.
Она показала на дно серебряного блюда, в котором застывали сгустки свинца.
- Видите, куколка превратилась в настоящего зверька, у неё появляются лапки! В сердце мальчика вырастает маленький чёрный дракоша, страшно милый и оч-чень голодный…
Она любовно погладила живописный портрет Царицына в траурной раме, стоявший на столике у жертвенника.
- Мальчик совершенно не может бороться со своей гордостью. Его уже можно… зомбировать.
В этот момент чашка с остывшим кофе, стоявшая на столике возле переносного компьютера, с неприятным хлопком треснула, рассеклась - и чёрная жижа потекла по заляпанной скатерти.