Царицын, как зомбированный, отыграл ещё пару мизансцен. Настал черёд его любимой сцены - сражение с Псом-рыцарем на льду. Ваня обрадовался, что ему выдали двуручный меч. Хорошо, что хоть здесь обошлось без переделки сценария. Сжимая холодную рукоять, он замер в темноте, у края сцены, ожидая выхода. Чинно, медно звучали нерусские колокольцы. Нарастал барабанный скрежет: оркестр играл тему вражьего нашествия "Натиск на восток". Ванька бешено припоминал:
сейчас эта глыба металла вывалит на гребень холма и закричит: "Подчиняйся, русски швайн! Мы вас всех поголовно в рапство закабаляйт!" Мягкий мерцающий свет озарил гребень холма. И выступил из лучей заката прекрасный белокурый рыцарь, высокий и статный, с открытым лицом. В левой руке он держал алую розу. На правом плече его чистил перышки жемчужный соловей.
- Мир вам, братья во Христе! - возгласил благородный рыцарь, и Ваня Царицын узнал добродушный, простой голос хоккеиста Солнцева. Теперь он узнал его в лицо: макияж был удачен, он скрашивал некоторую грубость черт, превращая мужественную физиономию Солнцева в подобие ангельских ликов, изображаемых мастерами раннего Возрождения.
- Я принёс вам эту розу от Римского папы, - продолжал златовласый рыцарь. - Это знак любви. Западное рыцарство протягивает Святой Руси руку помощи. Мы предлагаем вам военный союз против диких монголов. Мы поможем вам сохранить вашу вечевую демократию в Новгороде…
Западный витязь обернулся и принял из рук подскочившего оруженосца великолепный, окованный золотом ковчег продолговатой формы.
- В этом футляре хранится меч Эскалибур. Мы передаём его вам, чтобы вы могли обратить его против варваров, наступающих из бесконечных глубин Азии.
Рыцарь с лёгким поклоном протянул Ване меч.
- Ни шагу назад, - послышалось из радиосуфлёра. Царицын вздрогнул.
Да, это была его реплика из старого сценария, давно и тщательно заученная наизусть. Но сейчас, здесь, она звучала, прямо скажем, совсем не к месту.
- Иван, не молчать! - взвизгнул радиосуфлёр. - Повторяй за мной: ни шагу назад!
- Ни шагу назад! - крикнул Иван, оглядываясь на Илью Муромца и Серого Волка. Те почему-то оскалились и обнажили клинки.
"Пощады никто не желает, - шёпот Ханукаина настойчиво щекотал барабанную перепонку. - Не потерпит наш народ…"
- Не потерпит наш народ, - выкрикивал Ваня, судорожно озираясь на Муромца и Волка, которые напирали на безоружного рыцаря, рыча от возбуждения, - чтобы русский хлеб душистый назывался словом "брод"!
- На тебе! Получай, фриц! - вдруг хрюкнул Муромец и с размаху двинул белокурого паладина дубиной по лицу.
- Умри, немецкая гадина! - скрипнул зубами Волк, всаживая кинжал в арийское сердце прекрасного Пса-рыцаря. Западный воитель побледнел, возвёл глаза к небу и, медленно сложив на груди могучие руки, повалился навзничь.
"Кто с мечом к нам придёт…" - зазвучало в левом ухе.
Царицын ошарашено мотнул головой. Он не мог избавиться от этого звона в голове, от назойливого суфлёра. Покраснев от собственного бессилия, он покорно повторил вслед за режиссёром:
- От меча и погибнет!
Как в лихорадке, как заведённый, он отыграл ещё сцену, потом ещё… Вот пришли на Русь коты-баюны в пышных одеждах польских шляхтичей. Опять всё пошло как-то криво, не по сценарию: вместо того чтобы хамить и пьянствовать, шляхтичи церемонно кланялись и предлагали помощь в прекращении внутренней русской смуты. И опять этих милых людей, пытавшихся приобщить Русь к ценностям западной цивилизации, страшно избили, связали верёвками… Иван кричал, как подсказывал Ханукаин в левое ухо:
- Великая, могучая, никем непобедимая! За Веру, Царя и Отечество!
А когда победили шляхтичей, на сцену вывалило добрых полсотни танцоров, это начался грандиозный, очень длинный и сложный с точки зрения хореографии номер. Назывался он "Русская смута" - вот на сцене извивались и грызли друг друга танцоры бродвейского мюзикла "Кошки".
В динамиках рокотал качественный русский хард-рок:
Барыня, рабыня!
Сударыня-дурыня!
А я по миру пошла!
Да клиента не нашла!
Непонятно откуда взялась огромная голая баба из папье-маше. В красном кокошнике, в сапогах выше колен - спускается откуда-то с неба, раскорячена в поганой позе с растопыренными розовыми ногами. Кокошник сплошь в золотых крестах, в пёстрых башенках, как на Василии Блаженном. И тут Иван Царицын заплакал. Отвернулся, чтобы не видеть ничего, что творилось на сцене. Он плакал сегодня уже второй раз. Первый - на исповеди - легко и спасительно. Второй - сейчас - безысходно и жалко. Он понял, конечно же, как зло его обманули, как обвели вокруг пальца, использовали и надсмеялись. Да разве только над ним? А над Петей Тихогромовым, Лобановым Пашей, Надинькой Еропкиной, Асей - разве нет? Над всеми, кто любит Россию, болеет за неё - разве нет?
Подбежала Василиса. Да и встала как вкопанная.
- Ты что, Ваня? - распахнула вопросительно глаза.
- За что они нас не любят? - спросил он горько у девочки.
- Кто, Ванечка, кто? Тебя все любят, ты талантливый, ты умный, я тебя… люблю.
- Не надо! - почти прикрикнул он на Василису, но устыдился и добавил горько: - Тебе только так кажется.
Девочка смотрела на него с недоумением. Она капризно выдвинула нижнюю губу. Красавица Снегурочка в хрустально розовом кокошнике, в белоснежной шубке, будто изморозью, покрытой серебряными блёстками. Она ждала от Вани объяснений.
- Василиса, - Ваня решительно посмотрел девочке в глаза, - тогда тот звонок, помнишь? Я сказал тебе, что мы слишком разные. Это правда, Василиса. Тогда я сказал правду. А потом - врал. Прости меня.
- Дурак, - зло сощурившись, бросила Снегурочка Ивану Царевичу.
* * *
Мосты через реку перекрыты, но на другом берегу, на старой Софийской набережной никаких кордонов. В половине десятого блестящая инкассаторская машина подъехала к полуразваленному зданию с заколоченными окнами первого этажа. С Красной площади доносилась ритмичная музыка. Двигаясь как бы под музыку, три ловких человека, одетые в дешёвые китайские пуховики, прошли по первому этажу и подвалу бомжатника. Бездомный мужчина лет сорока, дремавший в подвале на трубах с горячей водой, был застрелен двумя выстрелами в упор из пистолета с глушителем. Пьяная старуха в картонном закутке под лестницей успела проснуться и промычать несколько слов. Их труппы аккуратно завернули в кусок рубероида, забросили в инкассаторский броневик. Броневик уехал, а люди с пистолетами, спрятанными под пуховиками, остались в здании.
Прошло четверть часа, и они оживились. По набережной проехал автобус с бойцами ОМОНа. Автобус свернул во двор мёртвого дома, люди в омоновской форме, прижимая к бронированным животам укороченные автоматы "Кедр", посыпались из автобуса и молча вошли в здание. Понадобилось несколько минут, чтобы найти потайную дверь. Люди в омоновской форме один за другим, пригибаясь, молчаливой вереницей двинулись в темноту. Последний, оглянувшись на восток, вздохнул:
- Аллах акбар.
И, звонко щёлкнув предохранителем автомата, шагнул за остальными.
Над Красной площадью меж тем звенела "Марсельеза". Известный актёр Шереметев, с брюшком и лёгкой залысиной, играл роль очередного захватчика.
- Я принёс вам освобождение от рабства, - говорил он, придерживая двумя пальцами треуголку. - Мои солдаты принесли вам не смерть и разрушение, а свет европейской культуры. Мы принесли вам свободу, свежее дыхание вольности святой…
Илья Муромец, рыча, надвигался на него с дубиной. Серый Волк, беснуясь, порывался поджечь Москву.
* * *
Под стылой зимней рекой четырнадцать человек в омоновской форме быстро и молча шли по тёмному коридору.
Великое шоу Ханукаина продолжалось. Иван Царевич шёл крестным ходом на бой с Кощеем, попутно покоряя разную встречную нечисть. Уже плелись следом за Ильей Муромцем закованные в цепи пленники: курносый Леший в цветочном венке, миловидная Русалка, добродушный Тугарин в расписной тюбетейке и прочие персонажи в пёстрых народных костюмах.
- Вперёд, поганые басурмане, агаряне да тьмутаракане! - ревел Муромец, погоняя пленников дубиной.
"Бойцы ОМОН" уже входят на объект "М". Оглядываются, поскрипывая ремнями, опускаются на корточки вдоль холодных стен, кто-то бубнит молитву.
- Долго ли коротко ли шли богатыри святорусские, три пары железных сапог износили, по три железных хлеба изгрызли, целую тучу поганых земелек покорили, а всё-таки дошли, наконец, до Кощеева царства.
Динамики на площади ревут так, что даже в мерзлой глубине, на объекте "М" слышно. Взрывотехник уже укрепил на потолке небольшой заряд, отошёл немного, рассчитывая направление силы.
- Понимаете, здесь не более тридцати сантиметров, - охотно поясняет гостям ведьма Эмма Феликсовна, - Эти умельцы бетон заливали вслепую. Они думали, что старые галереи полностью завалило после взрывных работ. Они взрывали мёрзлую землю второпях, когда строили деревянный мавзолей. Потом, уже при Хрущёве, закачивали бетон в пустоту, не понимая, что там карстовые пещеры.
Занавес в глубине сцены всколыхнулся, и из мерцающей темноты выступили две фигуры. Высокий, прекрасный юноша - бледный брюнет с огненным любящим взором, с кудрями, разметавшимися по плечам. И рядом - девушка, слепяще красивая, вся в серебристом кружеве, в розовых жемчугах… Кощей и Снегурочка. Снова сильные руки помрежа выталкивают Царицына на сцену: давай, русский дурак. Отрабатывай деньги!
Иван вновь оказался под ярким перекрёстным огнём прожекторов.
- Вот он, главный террорист! - пролаял из-за спины Серый Волк, потрясая кривым посохом. - Вот он, Кощей богомерзкий! Ну всё, Кощейка, смерть твоя пришла! Избавим мы тебя, Снегурочка, от рабства Кощеева!
И тут девочка в сияющем одеянии, взмахнув ресницами, отшатнулась от своих избавителей.
- Нет! Я никуда не уйду…
Иван даже улыбнулся. Так вот что ты задумал, поганый режиссёр… Ясно. Так и есть. Снегурочка, всплеснув руками, бросилась милому Кощею на шею.
- Я тебя люблю, Кощеюшка! Спаси меня от этих, с крестами и дубинами!
Молчит русский Иван. Стоит, пошатываясь, посреди сцены.
- Снегура, ты что, с ума сошла? - пьяно ревёт Муромец. - Это же Кощей! Это ж террорист!
- Нет!
Снегурочка смело смотрит в глаза нетрезвому русскому богатырю.
- Террорист - вот он, Иван-дурак. Он всех своих соседей закабалил-замучил! Никому не даёт свободы! Чем тебе Пёс-рыцарь не угодил? Чем тебя Тугарин прогневал?
Она стреляет злыми глазками в сторону Ивана.
- Не пойду за тебя замуж! И в Россию не вернусь. Если не освободишь пленников, не повинишься перед ними за грубость, так и знай: не видать твоей стране Нового года! Так и останетесь навсегда в старом, отжившем!
Гром и молния, яростный рёв барабанов подвели черту под словами прекрасной Снегурочки. Сцена провалилась во тьму, и в свете прожектора вновь появилась знаменитая писательница в ладном полушубке из серой норки.
- Вот такая история у нас получилась… мудрая и правдивая история, - поплыл над площадью её мягкий, неспешный голос. - И пусть каждый, кто борется с террором, начнёт с самого себя. Может быть, мы сами виноваты в том, что нас взрывают? И я хочу попросить всех: давайте дружить! Давайте забудем злые былины, где святорусские богатыри только и делают, что порабощают соседей. Наступает Новый год, время новых сказок. Мы против террора, мы за дружбу! И пусть, в знак этой дружбы, русский Иван прямо сейчас встанет на колени перед теми, кого он унизил и оскорбил: перед народами Прибалтики и Кавказа - за годы оккупации. Перед мусульманами Поволжья и евреями советского рассеяния - за столетия кровавых погромов; перед европейскими соседями - за склонность к азиатской деспотии и нежелание быть свободным, культурным и дружественным народом.
Один-единственный луч ударил в середину тёмной сцены, без труда пригвоздив к ней Ивана.
- И теперь, дети и взрослые, волшебники и те, кто только учится творить чудеса, давайте все вместе, хором попросим русского Ивана встать на колени. Одумайся, Иван, и отрекись от своего рабского, варварского прошлого. Настало время великого покаяния русской земли!
Непразднично затихла площадь. Как-то напряжённо ссутулился на своей трибуне президент. Закрыл ладонью глаза кто-то из бойцов "Альфы".
- Какая странная сказка, - произносят в толпе. Кремлёвские куранты пробили девять. Вернее, двадцать один час…
Сидящие рядом на трибуне суворовцы до боли сжали друг другу руки.
- Неужели встанет? - тихо спросил Паша Лобанов у Ярослава Телепайло и получил сильный тычок в бок.
- Забыл? Девять!..
Кадеты дружно перекрестились. Через несколько рядов от них сидели Ася и Надинька. Рядом было свободное место. Петя Тихогромов предупредил, что может опоздать, но его всё ещё не было. Ася волновалась: куда делся? Но когда она услышала: "Давайте хором попросим русского Ивана встать на колени", она закрыла лицо руками. Ей захотелось крикнуть на всю Красную площадь:
- Не смей! Не смей, Ваня! Мы с тобой!
Но она только до боли закусила губу и прошептала: "Вразуми, Господи…"
И вдруг над Красной площадью, громко, как и хотела Ася, пронеслось:
- На исэ стафэрос ке о Кириос фа сэ воифиси.
Кричали двое. Мальчик и девочка. Потом мальчик вскочил на скамейку и принялся махать во все стороны не то шарфом, не то флагом. Ваня увидел. "Ставрик, - догадался он, - вот ведь какие дела. Ставрик, а рядом Касси…" - "Держись твёрдо" - вспомнил он наказ Геронды…
- Ваня! Держись твёрдо, мы с тобой!..
Это что есть мочи заорали друзья-кадеты. И, глубоко впустив в себя морозный воздух, грянули "Фуражку":
- Фуражка, милая, не рвися…
А дома возле телевизора сидел багровый от злости генерал Еропкин. Сжимая кулаки, начальник Суворовского училища смотрел на позорное новогоднее действо и ругал себя, на чём свет стоит.
- Звала же Надежда! Пойдём, пойдём, так нет, старый пень дома остался. Я - по телевизору… Ядрёна-матрёна… Ванька, держись! Держись, брат-кадет, Христа ради прошу!
- Я буду держаться твёрдо. Я буду… - Иван вспомнил родной взгляд Геронды с далёкого летающего острова. Вспомнил такой же родной взгляд старца Ильи из Оптиной пустыни. - Я буду держаться твёрдо…
И встаёт на колени.
- Отставить, - кричит генерал. Но поздно. Иван стоит на коленях в свете зло пронзающего темноту луча. Молчит…
- Ну что там, а? - нетерпеливо спрашивает один из "омоновцев", ожидающих своего часа в подземном капище. Он уже надел маску с прорезями для глаз, уже проверил подствольный гранатомёт.
- Сейчас, уже скоро, - ответил взрывотехник.
- Иван, повторяй за мной, - требует режиссёр в радиосуфлёре. - Я прошу прощения за всех моих предков. Рабство всегда было у нас в крови. Поэтому мы завидовали другим, свободным народам… Мы, вековые рабы, хотели стать господами всего мира.
Ваня молчит.
- Не молчать, - ревёт режиссёрский шёпот в левом ухе. - Повторять! Я требую! Мы, русские, всегда были рабами…
- Мы, русские, всегда были рабами… - произносит Иван и поднимает свои синие, страдающие глаза к совсем близким куполам Казанского собора. - Мы всегда были рабами… Божьими. И только перед Богом русские встают на колени.
Площадь ахнула - и загудела.
- Что ты несёшь, кретин! - трещало в левом ухе. - Прекрати отсебятину! Подчиняйся, свинья… У тебя контракт!
- И я прошу прощения не за своих предков, - громко говорил Ваня. - Меня простите, отец и мама, друзья-кадеты, Петя, Митяй, и вы, товарищ генерал…
* * *
А в это самое время, успев матерно выругаться, забилась в бесовской лихорадке верная слуга Принципала Сарра Цельс.
Её корчило безжалостно и долго.
* * *
- Вот такая хохлома… - растерянно пробормотал генерал у телевизора. - Эх, Ванька, несладко тебе сейчас, сынок…
- А ещё прости, Господи, что мы допустили такую пакость в самом сердце страны…
И стало Ване легко. Так легко, что прямо взял бы сейчас и взмыл в ночное московское небо сизым голубем. Обернувшись в сторону режиссёрской будки, торчавшей над Красной площадью, подобно сторожевой вышке в концлагере, он громко крикнул:
- А ваше лживое шоу никого не обманет, господин Ханукаин. Люди не дураки! - он весело сверкнул озорными очами. - Это я вам говорю, Иван-дурак!
Сказал - и поднялся с колен. И пока не опомнился гроссмайстер Фост, ещё несколько мгновений было у Ивана-дурака, чтобы всё-таки закончить сказку по-русски. Он повернулся лицом к Снегурочке.
- Бросай ты этого колдуна, милая. Нас дома ждут, на Руси.