И Игорь вдруг понял, что ничто не сможет его удержать, и он прямо сейчас последует за полотенцем. Что и говорить, уместное желание для почти взрослого парня…
А много ли он потеряет в этом случае? Похоже, что дрожать-то уже было особо и не над чем. Осталось только выяснить, все это его собственный бред, или же по ту сторону необычного зеркала что-то есть?
Он оперся выпрямленными руками о раковину, перенес на руки свой вес и немного покачался. Придя к выводу, что на совесть смонтированная итальянская сантехника должна выдержать килограммы его веса, Игорь вскарабкался с ногами на край раковины…
- Плюну в глаза тому, кто скажет мне, что я нормальный человек… - усмехнулся он и, кряхтя, изобразил прыжок полураздавленной лягушки…
Его плечи едва пролезли в проем зеркала, но кроме этого ничто не задержало его падения. К счастью, пропасти по ту сторону не оказалось. Он приземлился на все четыре конечности и, перевернувшись, сел, осматриваясь.
Рядом с ним лежало на траве мокрое окровавленое махровое полотенце в полосочку. Там, откуда он только что вывалился не было ничего. А вокруг всеми цветами радуги переливались под небесными ночными сполохами неоглядные красоты…
Здесь, как и дома, уже стемнело, но было значительно теплее, чем питерской октябрьской ночью. От одних пейзажей и запахов у Игоря закружилась голова. Он подобрал полотенце и обнаружив, что оно все еще мокрое и все так же пахнет хлорированной ладожской водой, прижал его к распухшему лицу.
- Чудненько, Игорек… Это ты здорово сделал… - вздохнул он. - А немного подумать никогда не вредно. Особенно, когда собираешься свалять дурака… Хоть бы кухонный нож с собой захватил, идиот… Место-то ой какое скверное…
В последнем он был уверен бесповоротно. Словно знал это всегда. Словно бывал здесь когда-то, но позабыл об этом на время.
- Лох в Зазеркалье, первая серия… - проворчал он, поднялся на ноги и, придерживая у лица полотенце, начал спускаться вниз по едва заметным глазу примятостям на траве.
Слева в темноте что-то вдруг захрумкало, зашуршало. Игорь в панике отпрыгнул вправо, но напугавший его звук стал резко стихать, удаляясь.
- Тарзан в каменных тисках мегаполиса с точностью до наоборот, прошептал он, едва переводя дух. - Какой же ты, к чертям собачьим, мужик, если тебя какой-то кролик до смерти перепугал?…
Придя в себя, Игорь решил поменьше обращать внимания на непонятные звуки и прочие странности места, куда он так скоропостижно попал.
- Если ты будешь нервничать, тебя первый же чеширский кот забодает, Игорь вложил в свои слова побольше презрения.
Разговаривать наедине с собой было несколько непривычным, но послушать собственный голос посреди погруженной в темноту холмистой степи оказалось весьма кстати. Приободрившись, он снова пошагал вниз. Цели своего путешествия Игорь пока не представлял. Что-то подсказывало ему, что цель нарисуется сама собой, нужно только поменьше разевать рот и постараться, чтобы никто тебя не съел раньше времени.
Часть III. НА ПРОСТОРАХ ПОГРАНИЧЬЯ
Глава 1. Новорожденный
Вообще-то ему и в состоянии небытия было неплохо.
Конечно, как только его выдернули из этого состояния, он уже не мог сказать наверняка, был ли он счастлив в своем бессмысленном неодушевленном небытии.
Он появлялся на белый свет долго, почти сутки, и едва родившись, знал все о себе и о прежнем обладателе своих многокрасочных воспоминаний. Больнее всего ему стало, когда картины стали связными и живыми.
Почему, когда рождаешься, первым делом приходит боль?.. Еще не почувствовав толком своего тела, он уже бредил, погрузившись в кошмар всплывающих мучительных воспоминаний. Его крутил и крутил неумолимый поток…
… Увидев в зеркале чужое лицо, он сначала решил, что и в самом деле здорово перебрал накануне. Так и до белой горячки недалеко. Пора послушаться добрых советов и взяться за себя. Да и неловко: кому скажешь, что подойдя к зеркалу, увидел в нем чужую угрюмую и даже злобную рожу? Всякий решит, что ты сам себя не узнал. А рожа, действительно, была хоть и чужая, но будто бы слегка знакома.
Не обращая особого внимания на квадратную физиономию, выглядывающую из зазеркалья, Андрей принялся раскладывать принадлежности для бритья, но темноволосый тип решил всерьез заявить о своем реальном существовании. Андрей слишком поздно осознал опасность.
Первый удар был очень сильный. Он отшвырнул Андрея на пол, сковал мышцы, парализовал, не давая даже разогнуться. Андрей уже слышал торопливые шаги Игоря в коридоре, но второй удар оказался настолько сокрушительным, что последней связной мыслью стало сожаление, что вечеринка не иначе, как накрылась.
Это был удар изнутри, и он оборвал все.
Перед невидящими глазами Андрея возник чей-то силуэт. Это был очень бледный и почти бесплотный молодой мужчина. Он узнал его: это было его собственное отражение в несуществующем зеркале. И это отражение казалось мертвым, столь же мертвым, сколь он был и сам. На секунду Андрею почудилась неведомая опасность, исходящая от полупрозрачного, эфемерного двойника, но потом он почувствовал что уход был неизбежен, и призрак-отражение в этом не виноват.
Ничто не могло противостоять той странной воле, повинуясь которой его тело распадается заживо, каждая молекула стремится оторваться от соседок немедленно.
Мертвые глаза его прозрачного отражения наполнились вдруг необъяснимым восторгом и нетерпеливым ожиданием. "Это не мое отражение, - понял вдруг Андрей. - Оно само по себе. Оно чувствует себя совсем иначе… Оно… О, Боже, оно ждет моей смерти…" И страх вылил в душу целый ушат боли. Сердце, неровно качнувшись, остановилось и с сухим почти безболезненным хлопком лопнуло… Кровь перестала шуметь в ушах. Он уже не мог позвать брата на помощь. Даже когда он почувствовал, что Игорь рядом, ни пожаловаться, ни вовсе рот открыть он уже не мог. Все очень просто. Хлоп - и выноси готовенького. Вот в чем прелесть внезапной смерти в расцвете лет: минимум страданий себе и окружающим. Вот только младшенький… Как теперь он без какого-никакого, но все же опекуна?
К тому моменту, когда в квартире появились призраки в белых халатах, он был уже стопроцентно готовеньким. Да, с ним пытались повозиться, пристраивали аппаратуру, кололи чем-то в самое сердце, пропускали через тело электрические разряды, но рассыпавшуюся в хлам машину уже нельзя было запустить.
У него уже ничего не могло болеть. По всем правилам свеженькому покойничку не положено ощущать боль. Но вопреки этим правилам, боль гуляла внутри…
И тогда он понял, что жив.
Не ВСЕ ЕЩЕ жив вопреки разрушительному удару, а УЖЕ жив!..
И сначала он обрадовался. Еще бы, ведь он больше не не был тем бестелесным и неразумным клубком преломленно-отраженно-поглощенного света, застрявшим между слоем амальгамы и поверхностью стекла. Он был живым созданием и вовсю рвался наружу, и доказательством его существования на свете стала слепая и неумолимая боль.
Он выдержал ее.
Чужая мучительная смерть стала его рождением, и по жестокому капризу судьбы, рождение его было едва ли не более мучительным, потому что длилось неизмеримо дольше, чем умирание.
Родившись, он долго кричал, потом бредил и звал на помощь того, кому было до него дело. Тщетно. Кому будет дело до новорожденного зеркалицы из низшей касты?! Справляйся сам. Хоть вечно проживи, если суждено, но справляться со всем будешь только сам. Бредовые видения пронеслись, проскользнули и растаяли.
Боль начала постепенно вытекать наружу, лениво, неторопливо, не упуская возможность взять свое сполна. Настало долгожданное избавление от страданий, оно мягко окутало его каким-то покрывалом, нежно приласкало, вселило надежду…
Он полежал немного, приходя в себя и чувствуя восторг от того, что ничто больше не терзает его.
Он не представлял, сколько времени прошло, прежде, чем он впервые открыл глаза. Слабый поток воздуха овеял его лицо, осушил влагу на ресницах, пощекотал шею едва уловимым холодком, и в почти прозрачных ладонях новорожденного, которыми он попытался заслониться от сквозняка, заискрилась хрустальная кровь.
Он сел на холодной поверхности, засыпанной гравием и пылью и оглядел себя внимательно и придирчиво. И хотя тело его еще не приняло четко различимый силуэт, а кожные ткани не обрели нормальную плотность, он быстро ощупал все, что ему теперь принадлежало.
Две ноги. Длинные такие, тонкие, поросшие темными кучерявыми волосками, настолько хлипкими, что назвать их шерстью было никак нельзя. Честно говоря, две тонкие голые ноги - это не слишком много. Конечно, они были ровными, приятными на вид, да и не особо выпуклые, но упругие мускулы на бедрах были совсем не безнадежны, но все же он почувствовал некое разочарование.
Руками своими он остался тоже слегка недоволен. Однако самую сильную озабоченность вызвало у него туловище. Положа руку на сердце, смотреться он должен был неплохо, но плоский живот и широкая грудь не имели не только мало-мальски обнадеживающего рогового панциря, но даже ни одной огрубевшей кожной складки. Выдернув из мягкой, даже нежной кожи под ключицей пару темных волосков, он осмотрел их и сдунул прочь, скептически усмехнувшись.
Из прочего имущества, подлежащего инвентаризации и тщательному освидетельствованию, в наличие имелся детородный орган, состояние коего могло бы порадовать, благо способ практического употребления его в дело новорожденный представлял себе. Но радоваться ему было ни к чему, потому что он справедливо подозревал, что у него довольно шансов пасть от вражеских рук, зубов или когтей раньше, чем предоставится случай продлить свой род или просто потешить молодую плоть.
Наконец, он равнодушно потрепал волосы, свисающие растрепанными прядями, ощупал широкий гладкий лоб, короткие брови, суточную щетину на подбородке и сделал окончательное горькое заключение: "Я человек!.."
Чужая смерть стала его началом, но он не знал, проклинать или благодарить того, чьей плотью обросло его естество. Понятно, выбирать не приходилось. Но уже можно было сходу оценить степень справедливости слепой судьбы. Справедливость судьбы равнялась нулю. Даже новорожденный зеркалица в состоянии понять, повезло ему в жизни или нет.
Ему не повезло.
Жестоко не повезло, на всю катушку.
Родиться в Аду Зеркал - это наказание уже само по себе, по определению.
Хотя воспоминания о боли рождения были свежее парного молока, новорожденного расстроило другое: надо же было угодить под такой топор воспринять человеческий облик! Да еще вобрать такую неспокойную, исковерканную, нездоровую душу!
Может быть именно потому тело новорожденного не сразу приняло эту душу, отторгая раз за разом останки чуждой личности?
Но все же он всосал эту проклятую человеческую душу на самом пределе, корчась и вопя от боли. Может, зря только перетерпел такие муки? Не родился бы сейчас, родился бы когда-нибудь позже…
Вот, например, насколько меньше было бы огорчений, если бы он появился на свет трехглазым мушафом или мускулистым рогатым ры-мчу. Их среди зеркалиц было особенно много, и вряд ли они жалели о своей доле. И те, и другие существа степенные и апатичные. Жив так жив, мертв так мертв, была родня, не было ее - и так могут прожить и эдак, не заботясь лишними переживаниями. Благодаря абсолютной невозмутимости зеркалицы из мушафов и рым-чу умудрялись выживать если не с легкостью, то не затрачивая чрезмерных физических или душевных усилий.
Но зачем кому-то понадобилось перехватывать Андрея Качурина, этого никчемного типа? Зачем вызывать к жизни новую зеркалицу, чтобы сделать такое некудышное приобретение для племени? Что он теперь такое? Просто боевая машина. Точнее, плохая боевая машина. Битвы две-три от силы, да и то если повезет.
Человек - плохой боец, если он не среди себе подобных. В человеческом мире такой экземпляр имел бы успех и немалые шансы выпутаться из массы неприятностей. Но в Аду Зеркал люди-зеркалицы долго не протягивали. Здесь человек был едва ли не самым уязвимым созданием. Старейшины зеркалиц не часто баловались пленением человеческих душ, но вот этот несчастный почему-то не миновал их внимания…
Он посидел, глядя, как обретает силуэт его молодая плоть, потом встал на колени и огляделся.
В огромном гроте с прозрачными гранеными стенами, кроме него самого никого не было. Вернее, пока не было. Грот смело мог считаться обжитым. Недалеко от выхода наружу из осколков хрустальной скалы был выложен очаг, подальше, у стены, кто-то разбросал ворох сухой травы и листьев и чей-то шерстяной плащ необъятных размеров был небрежно брошен на землю рядом с неколькими обглоданными костями. Глодали их, похоже, давно, потому что оставшиеся на полированной поверхности костей то тут, то там клочки мяса протухли и источали гадкий смрад.
Новорожденный прежде очень мясо уважал, особенно жаркое из парной вырезки, которое мастерски готовили "У Саныча", и гниющая куча костей не могла порадовать его. Какой болван гадит там, где спит?!
Он подошел и ногой разметал кучку костей. Кости отлетели к дальней стене и, натолкнувшись на гладкую хрустальную грань с приятным нежным перезвоном обрушились вниз. Однако, в глубине грота мусору было не место, и новорожденный, брезгливо морщась и орудуя ногой, заставил вонючие кости проделать путь наружу. Через несколько секунд только мерзкий запах напоминал о их недавнем присутствии.
Может быть, все не так уж и плохо. В отличие от почти равнодушных даже к собственной судьбе мушафов и ры-мчу люди настолько извращенные создания, что хотят жить независимо от того, насколько плачевна перспектива.
Вот и ему захотелось не только выжить, но и попробовать вырваться из Ада Зеркал, туда, где он мог бы дать волю своей человеческой натуре. На просторах Пограничья, наверняка, найдется немало мест, где он сможет быть свободной тварью!
Неожиданно он почувствовал холод. Ничего не поделаешь, человечья кожица - это не броня ры-мчу. Новорожденный внимательно осмотрел то место, где только что лежал. Увы, там не было ни клочка. То обстоятельство, что родиться ему пришлось голым, показалось совсем уж несправедливым.
В зеркале ведь отражался не голый Андрей Качурин. На нем были и трусы, и какой-никакой халат. На трусы-то плевать, тем более, что в зеркале их не было видно. Но почему бы не родиться в халате?..
Единственным куском ткани оставался брошенный плащ. Новорожденный решительно шагнул к нему, поднял, встряхнул, подняв клубы вонючей пыли, и накинул плащ на плечи. Стало потеплее.
Путаясь в волочащихся по земле полах, он неторопливо обошел грот, но так и не нашел ни топлива, ни того, чем можно было бы развести огонь.
Выйдя наружу, новорожденный обнаружил, что грот находится на развилке нескольких троп, уходящих вверх, в хрустальные горы. И если внутри грота скала казалась просто бесцветно-стеклянной, в рассветных лучах дивные горы переливались всеми возможными оттенками. Оттенки плыли, менялись, скользили по островерхим хрустальным пикам, пейзаж дышал диким великолепием, и новорожденный даже почувствовал вдруг некоторую гордость за то, что он зеркалица и имеет полное право считать эту красоту своей.
Он неторопливо вернулся в грот, стал искать острый осколок хрустальной скалы, а отыскав, разложил на земле свой плащ и кое-как обкромсал длинные полы. Он собирался в длинное путешествие, и балахон до пят не был достойным приобретением.
Отрезав лишенее, он ободрал торчащие кое-где волокна и снова набросил тряпку на плечи.
Когда в гроте вдруг стало темно, новорожденный сначала даже не понял, что случилось, пока под сводами не зазвучал грозный рык:
- А-а-а, оклемался, заморыш?!
Новорожденный вскинул голову и увидел, что лучи утреннего светила едва пробиваются в щелки, оставленные каким-то громилой, застывшем в проеме грота.
- Ну ты и орать горазд, заморыш!.. Знаешь, откуда тебя слышно было?
Чуть ли не из самой долины…
Существо шагнуло внутрь и позволило рассмотреть себя. Это был гигант ростом метра под три, напоминающий отчасти человека, но с очень узким тазом и мощнейшим торсом. Его руки с невообразимо толстыми предплечьями и ладонями свисали ниже колен, хотя стоял он прямо. Лицо могло бы свидетельствовать о серьезном врожденном психическом заболевании, если бы он был человеком. Но это существо, одетое лишь в заскорузлые кожаные штаны, когда-то было родом с одного из соседних с человечеством этажей.
- Эй, заморыш, у тебя что, языка нет? - прорычал гигант.
- А это имеет хоть какое-нибудь значение? - отозвался новорожденный.
- Тю-у-у, да ты умника корчить будешь? - присвистнул его колоритный собеседник. - Это ты брось! От умников очень мало толку, разве на мясо забить… До тебя моим напарником был один руад. Очень начитанный парень, всю мудрость миров на меня выплеснул… Пришлось ему шею сломать, очень уж достал он меня… А ты что, собственно, пялишься?
- Не пялюсь, а смотрю, - буркнул новорожденный. - А смотрю, потому что есть на что.
- Тьфу, придурок! - гигант сплюнул. - Не выпендривайся, парень, добром не кончится. Лучше поскорее собери мозги в кучу, пригодятся. Думаешь, я не понимаю, каково тебе сейчас? Понимаю, потому как сам такой был. Давно я тут зеркалицей живу, родился-то я здесь совсем еще ребятенком…
Новорожденный невольно улыбнулся, представляя себе, какой это был ребятенок.
- Чего скалишься? - фыркнул гигант. - Ты как, совсем оправился, или еще болит где?
- Да уже все в порядке…
- Ну так не стой столбом! Пожри чего-нибудь и марш на пост. Твоя очередь нынче…
- Моя очередь? На что? - удивился новорожденный.
- Службу нести, недоумок! Или я каторжный? За двоих уже пятые сутки вкалываю! Просил-просил нового напарника, так насилу дошло до них, что невозможно в одиночку сдерживать этих придурков… Так что ступай на пост, а я сосну немного, совсем заморился.
Считая, видимо, что он все сказал, гигант проковылял к куче сухих листьев и тяжело плюхнулся на узкий тощий зад. Покосившись на новорожденного, он вдруг снова смачно сплюнул и безнадежно махнул рукой:
- Эх, толку-то от тебя! Неужели в мирах покойников мало, чтобы такую хлипкую падаль подбирать?
С последним замечанием, насколько оскорбительно оно ни звучало, трудно было не согласиться. В сравнении с мощным рукастым бугаем новорожденный зеркалица смотрелся невыгодно.
- Да, если тебя одного на пост пустить, к утру я опять без напарника останусь, - уверенно заявил гигант и звучно поскреб свой затылок, поросший лохматыми рыжими волосам. - Разве пожрать немного да идти вместе с тобой?
Он повернул голову и долго смотрел на то место, где совсем недавно лежала куча гнилых костей.
- Где мой завтрак?! - наконец загремел он, очнувшись.
- Завтрак? - переспросил новорожденный. - Здесь не было ничего, кроме тухлых костей.
- Тухлых костей? - оторопело повторил гигант. - Ты в своем уме, заморыш?
- Вполне.
- Вполне?! - заорал громила и с неожиданным для его размеров проворством подскочил на ноги. - Ах ты, дерьмо человеческое! Да у меня эти кости две недели вылеживались! Две недели я ходил вокруг да слюну глотал, ждал, пока дойдут!! А ты сожрал их!
Последнее предположение вызвало у новорожденного легкий рвотный спазм, но брезгливая гримаса не убедила гиганта. Он рванулся, поймал новорожденного своими лапищами и затряс, как грушу:
- Сожрал?! Признавайся, а то голову оторву! Сожрал, да?!