Видно, он был исключительно слаб на выпивку, ибо я не дал бы ломаного гроша, что кто-то сможет напиться допьяна этой слабой бурдой. Но так уж бывает, что люди, которые без меры дают волю греху винопития, с течением времени способны выпить всё меньше вина или пива. Конечно, бывают похвальные исключения, но Ахим Мышь со всей определённостью к ним не относился.
– И давно у вас такое творится?
Он уставился на меня с раскрытым ртом.
– Гулль. Давно завёлся? – пояснил я.
– Oooo! – Он махнул рукой. – Не соврать, с год, а может, – он задумался, – уже и с два.
Я посмотрел на Курноса, и он покачал головой.
– В Хез, Мордимер, – сказал он тихо, но твёрдо. – Едем в Хез.
Я пожал плечами, потому что и так знал, что он будет делать то, что я прикажу. В конце концов, именно я был вожаком стаи, и разводить демократию я позволял лишь тогда, когда её решения соответствовали моим планам. Теперь, правда, стая состояла из одного Курноса, но обычно мы путешествовали вместе с близнецами. В этот раз, однако, Первый и Второй остались в Хезе, и, насколько я знал, должны были срочно заняться долгами одного человека, у которого на пути к состоянию умершего отца стоял старший брат. Я не одобрял такого способа заработка, но и не было в нём ничего, что могло бы обеспокоить меня как инквизитора. В конце концов, обычные мошенничества и убийства не попадали в круг интересов Святого Официума. И действительно, у нас были более важные дела, чем заниматься запутанными семейными спорами. У меня, однако, складывалось непреодолимое впечатление, что благодаря близнецам, запутанная юридическая ситуация приобретёт неожиданную прозрачность, а юристам в этом деле останется не много работы.
– Поедем, Курнос, поедем, - произнёс я успокаивающим тоном.
И, по правде сказать, когда я произносил эти слова, я ещё в них верил, ибо поиски какого-то сумасшедшего трупоеда не казались мне занятием особенно интересным. Хотя, с другой стороны, человеческое мясо и кости могли ведь служить и для отправления мрачных ритуалов. Не раз и не два я был уже свидетелем того, что зло может завестись даже в самом захолустном городишке. А может, оно более охотно и укрывалось именно там, куда не достигал благословенный свет Инквизиториума. И, хоть мы и старались донести факел веры (что некоторые из моих братьев понимали излишне буквально) в каждый уголок мира, однако было нас слишком мало, чтобы искоренить всё возможное зло. Что ж, как сказано в Святом Писании:
жатвы много, а делателей мало.
– И что, занялся кто-нибудь вашим трупоедом? - спросил я Ахима, который опустошил уже следующую кружку.
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, и вино полилось ему на бороду.
– Ч-ч-чего? – Икнул он.
– Трупоед. Кто им занялся? – повторил я терпеливо.
– З-знаю! – ответил он радостно. – Настоятель написал к-кому-то. Едут. – Он важно покачал пальцем. – Едут к нам… едут к нам... – Он выразительно задумался. – Хтой-то едет, – удовлетворённо закончил он и снова потянулся за кувшином.
Очевидно, в дальнейших расспросах не было никакого смысла, и я немного отсел, потому что у Ахима слишком сильно раскачивалась в руке кружка с вином, и я не хотел, чтобы он облил мой плащ.
–Слыхал? – заговорил Курнос. - Кто-то должен приехать в эту дыру.
– Едут, едут… - невнятно заверил нас Ахим.
– Куда написал настоятель? В ближайшее отделение Инквизиториума? И интересно, что? Так пойдём, расспросим его...
– Прощай, Хез, - произнес Курнос, и я удивлённо посмотрел на него, ибо он редко выказывал чувство юмора.
* * *
Священник, как всякий настоятель в маленьком городке, был сильно упитанным мужчиной средних лет. Открытое пухловатое лицо окаймляли солидные бакенбарды, а огромное брюшко тряслось за широким украшенным поясом. Двери в приход открыла грудастая девка с весьма смело вырезанным декольте и длинными светлыми косами. И в этом не было ничего удивительного, ибо всякий богобоязненный человек должен как-то скрашивать себе долгие вечера.
– Здравствуйте, - сказал я. – Меня зовут Мордимер Маддердин, я лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона.
Курнос вдруг решил, что настало самое время показать своё прекрасное личико, и сбросил капюшон. Девка громко пискнула, потом покраснела и убежала в дом. У священника на минуту язык прилип к нёбу, и я не знал, была эта внезапная немота вызвана объявлением моей профессии, или же тем, что настоятель получил возможность подробно рассмотреть моего товарища.
– Добро пожаловать, мастер. - Вымолвил он наконец, и я заметил, что его нижняя губа нервно подрагивает. - Что вас привело в тихий Столпен?
Следовательно, городишко назвался Столпен. Ну и ладно. А поскольку настоятель так спешил уверить меня, что он тихий, становилось ясно, что дело требовало проверки.
–Всего лишь остановка в пути, - объяснил я и многозначительно посмотрел внутрь дома.
– О, прошу, прошу, сердечно прошу. - Он махнул рукой. - Что же я, Бог мне свидетель, за хозяин! Проходите, господа, чем Бог послал. Может быть, отужинаете? Или наливочки? У нас здесь прекрасные наливки, из сливы, чёрной смородины, бузины... Да и винца найдём, какого положено... Я не представился, что у меня с головой, Бог мне свидетель. Альберт Ламбах, к вашим услугам, мастер, я имею подлинную честь исполнять здесь, во славу Божию, обязанности настоятеля.
Что-то слишком много, на мой вкус, трещал этот священник, а опыт научил меня, что быстрый поток речи имеет порою целью утопить правду. Однако я знал, что быстро выясню, в чём здесь дело.
– Я не побрезгую приглашением, которое идёт от чистого сердца, - ответил я с улыбкой.
Курносу я велел отправляться на кухню, поскольку знал, что его вонь будет тяжело терпеть в небольшом помещении, и не хотел портить себе аппетит. То, что попик смешно морщил нос и старался тайком отворачивать голову, меня весьма забавляло, но я признал, что ради минуты легкомысленного развлечения глупо поступать себе во вред.
Мы сели в большой, старательно побеленной комнате. На стене висел огромный образ Христа, с Креста Сходящего, но, видимо, работу выполнял какой-то местный талант, потому что ноги Господа нашего были настолько кривыми, словно он всю жизнь провёл в седле, и меч он держал в левой руке. Между тем, ни в каких источниках не говорилось, что Иисус был левшой. Я заметил также, что один из римских легионеров держал арбалет, что было уже настоящей нелепицей.
– Прекрасная картина, - сказал я.
– Правда? – Обрадовался Ламбах. - В церкви Вы ещё не то увидите... У нас есть необычайное полотно, которое изображает прибытие святого Павла в Столпен...
Я осмеливался полагать, что во времена святого Павла на месте Столпена ещё росла не выкорчеванная пуща, но не намеревался спорить с Ламбахом, ибо почти каждый городок создавал собственные легенды, в которых Апостолы и святые занимали почётное место. Трудно, однако, было отделаться от мысли, что они должны были бы летать на пегасах, чтобы появиться везде, где их якобы видели. Тем временем служанка настоятеля внесла мясо, ломти свежего хлеба и кувшин пива. Настоятель разлил пиво по пузатым глиняным кружкам.
– С дороги горло промочить, а потом перейдём к наливочке, если пожелаете, мастер. Принеси той, бузинной, - приказал он девушке. - А в местном реликварии у нас есть даже палец святого Амброзия, – похвастался он. – А также перо из крыла архангела Гавриила, которое он уронил, принеся Весть Марии.
Я не стал комментировать эти откровения, не желая оскорбить местечковый патриотизм пастора, который, видимо, искренне гордился накопленной коллекцией реликвий. Меня интересовал лишь вопрос, сколько они стоили местным прихожанам. Девка развернулась на месте, колыхая тяжёлым задом.
– Приятное зрелище, - буркнул я.
– Ох, мастер, кто при моём сане обращает внимание на такие вещи? – Настоятель сделал мученическую мину и сложил ладони на груди. - Готовить умеет, чистая, убирает охотно и не крадёт. - Высчитывая преимущества служанки, он загибал по очереди пальцы правой руки, и я заметил на них два дорогих перстня, один с рубином, а другой с сапфиром. Неплохо должен он стричь свою паству, подумал я, чтобы хватило денег на такие игрушки.
– Значит, вы говорите, мастер, что перерыв в путешествии привёл вас в Столпен? – Проговорил он с полным ртом мяса. - Долго у нас пробудете?
– Пусть только кони отдохнут, - ответил я. - А завтра уже отправимся.
Он приложился к кружке, похоже, для того, чтобы скрыть от меня чувство облегчения, которое отразилось на его лице, и которое он неумело пытался спрятать.
– Разве что… - вымолвил я.
– Разве что? – забормотал с прижатой к губам кружкой настоятель и пытливо уставился на меня.
– Разве что задержат меня здесь дела профессиональной природы, – ответил я с улыбкой.
– Профессиональной?! - почти крикнул он. - Бог мне свидетель: вы шутите, мастер! Какие же дела профессиональной природы у вас могут быть в Столпене?
– А это уже вы мне объясните, - сказал я сердечным тоном.
Он сразу поник. Поставил свою кружку и, облокотившись на стол, подпёр голову кулаками.
– Значит, вы знаете. - Вымолвил он печальным голосом.
– Естественно, мы знаем, - я фыркнул. – Или вы думаете, что есть такие места на свете, куда не достигает милосердный взор Инквизиториума?
– Ничего такого я бы не осмелился…
– Кому отправили письмо? – Перебил я его.
– Моему епископу, - объяснил он быстро. - И удостоен я ответом, что, по счастливому стечению обстоятельств, при дворе епископа находится в гостях брат Маурицио Сфорца, один из элемозинариев Святейшего Папы. Я получил, Бог мне свидетель, уверение, что брат Сфорца захочет лично позаботиться о наших бедах. А он человек весьма учёный и опытный в розыске слуг сатаны и выявлении всевозможных его козней.
– В это свято верю, - сказал я.
Папские элемозинарии были, искренне говоря, не пойми чем. Не то отдельным орденом, но без иерархии и структуры, не то вольным обществом, но зато снабжённым бесчисленными привилегиями и прерогативами, исходящими из канцелярии самого Святейшего Папы. Они существовали уже много лет, но лишь в последнее время обратили на себя пристальное внимание Инквизиториума. Почему? А потому, любезные мои, что вместо того, чтобы заниматься раздачей милостыни, они начали вмешиваться в дело преследования чар и ересей. Похоже, некоторые люди в Апостольской Столице решили, что дилетантского запала достаточно, чтобы конкурировать с инквизиторами, обученными в преславной Академии. Очевидно, попытки подрыва компетенции Инквизиториума и замещения нас священниками случались непрерывно. Я имел когда-то возможность разоблачить преследующего ведьм каноника Пьетро Тинталлеро, который, в конце концов, исполненный раскаяния, признал, что сам является главой чернокнижного шабаша и богохульствует над нашей святой верой. Поскольку доказательства его деятельности были неоспоримы, то всё закончилось счастливо и через пламя костра мы провели его душу в Царствие Небесное. За что, в конечном итоге, он горячо нас благодарил. А я утвердился в убеждении, что нет более прекрасного зрелища, чем вид сокрушённого грешника, который в болезненном экстазе, среди пламени, громко признает грехи и благословляет Инквизиториум, который в своём милосердии направил извилистую тропу его жизни.
Присутствие брата-элемозинария не сулило, однако, ничего хорошего. Я, правда, никогда не слышал о Маурицио Сфорце и его делах, но сам факт, что священник будет заниматься такой сложной материей, как преследование чернокнижия и ереси, будил мою самую глубокую обеспокоенность. Ибо если будет позволено, чтобы вода сделала даже маленькую щель в плотине, то пролом начнёт увеличиваться, пока, в конце концов, безудержный поток не разорвёт стену и не зальёт спокойные долины. А этого никто в здравом уме не мог допустить.
– Когда брат Сфорца пожалует в Столпен? - спросил я.
– Ожидаем его со дня на день, - быстро ответил настоятель. - Следовательно, как видите, нет надобности, чтобы вы изменяли планы и посвящали ценное время нашему убогому городку. Бог мне свидетель, мастер, наверняка более интересные вещи требуют вашего внимания.
О, я гляжу, попик хочет от меня избавиться, поскольку, видимо, считает, что легче поладит с другим священником или монахом (среди элемозинариев были и те, и другие), чем с инквизитором. Я не знаю, почему большинство людей наивно полагают, что главной мечтой должностного лица Святого Официума является разжигание максимально большого количества костров на максимально большой территории... Между тем, возведение костра для справедливо осуждённого грешника было всего лишь благословенным венцом нашей работы, которого мы достигали, проводя тщательное следствие. И в ходе этих расследований и процессов выступали как горячие обвинители, праведные юристы и справедливейшие судьи. Ну, по крайней мере, так гласит теория...
– Извините, - сказал я. - Я вижу, что правила Святого Официума вам не слишком хорошо известны. Инквизитор, который имеет хоть малейшее подозрение, что наткнулся на еретические или колдовские практики, не может оставить дело под угрозой кары, определяемой судом Инквизиториума. И поверьте мне, что даже милосердный Инквизиториум отличают в этом вопросе далеко идущие последствия.
По выражению его лица я понял, что слово "милосердный" не слишком соответствовало в его понимании слову "Инквизиториум". Что в корне неверно, ибо мы всегда относились к грешникам с пылкой жалостью, с которой сравнится разве что столь же пылкая любовь.
– Но здесь, Бог свидетель, и речи нет о чернокнижии! - Он снова почти кричал. - Это какой-то сумасшедший раскапывает могилы и бесчестит останки!
– Почему тогда вы сообщили епископу, а не юстициариям? - спросил я. – Коли уж вы считаете, что это всего лишь уголовное дело?
Он покраснел, и на его лбу выступили капельки пота.
– При всём уважении, мастер, но я думаю, что вы не имеете права...
– Имею, имею, уж поверьте, - прервал я его снисходительно, ибо слишком часто я слышал похожие песенки, рассуждающие о том, на что имеет право должностное лицо Святого Официума. - И если вы думаете, что мне доставит удовольствие проторчать в этой дыре хоть на день дольше, чем это будет необходимо, то вы глубоко ошибаетесь.
– Моей обязанностью было известить епископа, – сказал он наконец, громко сглотнув слюну, и вытер пот со лба.
– Наверное, - вымолвил я. - А моей является пристально присмотреться к упоминавшемуся делу, которое, как я осмеливаюсь судить, беспокоит не только достойного священника, но равно и честных граждан тихого Столпена. - Слово " тихого" я произнёс так, что даже самый подозрительный человек не почувствовал бы в нём и тени иронии.
– Что от меня нужно? - Спросил он с тоской в голосе.
– Радости, - ответил я, глядя ему в глаза, - вызванной тем, что Святой Официум, который и без того занят многими серьёзными проблемами и ведёт борьбу за души людские во всём мире, отыскал время, чтобы поддержать усилия верующих в этом городке.
– Покорнейше благодарю, – сказал он быстро. - И Бог мне свидетель, я радуюсь от всей души, что вы решили посвятить нам своё столь ценное время.
– Не меня благодарите, но Господа, который направил мой путь, - поправил я, не отводя от него глаз.
– Неустанно благодарю я Господа за все милости, которыми Он меня наделяет, - пробормотал он ещё быстрее.
Я видел, что этот человек уже начинает чувствовать страх пред вашим покорным слугой, как и должно было случиться. Не было, однако, во мне ни капли грешной радости по этому поводу. Каким бы я был инквизитором, если бы подобные низменные чувства находили приют в моём сердце? В конце концов, я являюсь слугой Божьим и молотом ведьм, а эти звания, хоть и неофициальные, ко многому обязывают.
– Расскажите подробно о трупоеде, - добавил я.
– Бог мне свидетель, и рассказывать-то почти нечего, – сказал он со вздохом. - Уже года полтора кто-то раскапывает могилы и отрезает куски от останков. Порою отрежет одни ягодицы, порой украдёт целую конечность. Люди напуганы. Боятся близких хоронить на нашем погосте.
– Следы укусов? – Уточнил я.
– Нет. – Покачал он головой. – Такого не было.
– Значит, это не гулль, - констатировал я. – У тех мозгов не хватит, чтобы ножом пользоваться.
– Вы верите в гуллей? - Настоятель широко открыл глаза. – Это же суеверие...
– Если вы не верите в силу зла, как вы можете верить в бесконечную силу Добра? - Ответил я вопросом на вопрос. - Если вы сомневаетесь в силе сатаны, то и Бог напрасно будет стучать в ваше сердце.
– Я не сомневаюсь! - В этот раз он действительно крикнул. - Бог свидетель, моя вера крепче крепостных стен.
– Вы убеждаете в этом меня или самого себя? - спросил я вежливо, а потом махнул рукой. – Но оставим теологические размышления. Никто ведь, дорогой настоятель, не подвергает сомнению силу вашей веры, - произнёс я таким тоном, что он имел право забеспокоиться.