– Видишь, дитя, - обратился он к Илоне. - Немного таких, как этот честный парень. Им там, - снова махнул он рукой, но на этот раз в сторону двери, - все равно, здоров я или болен, лишь бы только я читал, подписывал, выслушивал, советовал, рекомендовал. – Он громко отхлебнул из бокала. - Господь тяжко испытывает своего верного слугу...
Принимая во внимание доходы епископских поместий и тот факт, что среди должников Герсарда было много кардиналов и даже сам Папа, эти испытания не были, на мой взгляд, настолько уж тяжкими. Но, ясное дело, я не намеревался делиться с Его Преосвященством моими наблюдениями, поскольку вследствие такого разговора я не имел бы, наверное, случая делиться уже ничем и ни с кем.
– Налейте себе, дети, вина, - предложил епископ. - И расскажите, с чем пришли к старику?
По опыту я знал, что епископу, когда он был в подобном настроении, очень легко было надоесть, а тогда уже малыми были бы шансы получить от него то, чего я стремился добиться. Поэтому необыкновенно коротко, но образно, я рассказал историю Илоны. Когда я говорил, что она вынуждена теперь проживать у своей далёкой родственницы Тамилы, которая держит дом свиданий, и терпеть сцены, которых не должна видеть ни одна молодая, воспитанная в невинности дама, у Герсарда епископа заблестели глаза.
– Дитя моё, дитя моё, - пробормотал он. - Что за страшная история. Как твой отец мог использовать такое невинное создание...? – Он вытер глаза тыльной стороной ладони. - Что предпринимается по этому делу, Мордимер? - спросил он мгновенно деловым тоном.
– Разослано описание внешности Лёбе во все отделения Инквизиториума, - я ответил быстро, потому что ожидал этого вопроса. - Поставлены в известность юстициарии, стража, городские советы, им мы сказали, что ищем мошенника и убийцу. Поставили в известность также... - я понизил голос - кого нужно.
– Кого ну... - начал было епископ. - Ах, да, - добавил он в следующую секунду. - Это хорошо, что их тоже... - Он потёр подбородок пальцами. - Это хорошо. Да, я бы сказал, что это более чем уместно...
– То есть ты осталась без имущества? – Он обратил взор на Илону.
– Да, Ваше Преосвященство, - сказала она, склонив голову.
– Мордимер говорил, что ты играла с комедиантами. Позабавишь старика?
Я прикусил губу. Разговор отклонялся в опасном направлении, учитывая тот факт, что Герсард считал выступления женщин на сцене неприличными. Разве что он хотел, каприза ради или из чистой злобы, унизить девушку, чтобы этим унизить меня? Я не знал, потому что чувство юмора хмельного епископа менялось, как погода весной. Может, он и был старым, больным пьяницей, но он не стал бы тем, кем является, если б не умел обижать людей. И всегда нужно было помнить о том, что общество Его Преосвященства столь же безопасно, как общество ядовитой змеи.
– Конечно, Ваше Преосвященство, - тихо ответила Илона и встала.
Она начала монолог, который я уже слышал раньше. Вначале её голос слегка дрожал, и епископ, казалось, даже не слушал, перекладывая документы со скучающим выражением лица. Но потом Илона прикрыла глаза, словно желая очутиться в мире, который видела только она одна и никто кроме неё. Её голос зазвенел. Она рассказывала о тоске и любви, о ненависти и страхе, о самопожертвовании и отваге. Герсард замер с пальцами на одной из карт, и его взгляд обратился в сторону прекрасной актрисы. Илона казалась в этот момент ярче, чем факел, зажжённый в темной комнате, и её голос раздавался не только вокруг нас, но и в наших сердцах. Усиливался, захватывал и освещал. Когда она говорила о мести убийце любимого, я заметил, что бессознательно дотянулся рукой до пристёгнутого к поясу стилета. В конце концов, она закончила и опустила голову, а Герсард долгую минуту вглядывался в неё неподвижным взором.
– Оставь нас теперь одних, дитя, - хрипло произнёс епископ.
Илона молча вышла. Когда двери закрылись, Герсард быстро взглянул на меня.
– Чего ты от меня хочешь, Мордимер? - Спросил он тоном, в котором безразличное любопытство могло быстро превратиться в нежелание. - Кто она тебе? Ты прелюбодействуешь с ней?
– Клянусь, что нет, Ваше Преосвященство, - ответил я поспешно.
– Тогда что? С каких пор мои инквизиторы бескорыстно занимаются судьбой обездоленных дев? - Я услышал в его вопросе насмешку.
Я и сам задавался этим вопросом, так что нелегко мне было ответить.
– Её жизнь обратилась в руины, - сказал я. - И я не вижу в том даже доли её вины. Разве заслужила она такую горькую участь?
То, что я говорил, было, очевидно, правдой, но, наверное, не всей правдой. В Илоне Лёбе было просто что-то, что влекло, из-за чего я хотел казаться в её глазах лучшим человеком. Я видел её униженную, грязную, насилуемую, несчастную, с лицом, искажённым ненавистью, страхом и отчаянием. Некоторые из этих картин будили мою печаль или гнев, но ни одна не будила отвращения. Я видел её также и счастливую, смеющуюся, вдохновенную, с глазами, воспламенёнными любовью или гневом. И я считал, что мир заслужил ту крошечку красоты, которую она могла ему дать. Я не намеревался, однако, говорить всего этого Герсарду, ибо он непременно признал бы, что я сошёл с ума. Хотя, в конце концов… может, так оно и есть?
– А я? Или моя судьба не горька? Или я заслужил себе подагру, язву, ежедневное общение с такими дураками, как ты и сотни других? - Спросил епископ сердито.
– Очевидно, что Ваше Преосвященство всё это заслужил, - ответил я и увидел, как на его лице появляется гневное удивление, а глаза снова темнеют. - Потому что Ваше Преосвященство, - продолжил я быстро, - не считаясь с собственным страданием, посвятил силы Божьей славе и бренному счастью неблагодарных граждан этого города. Ваше Преосвященство поднимает Христов крест, не считаясь с ценой, которую приходится платить ежедневно и не ожидая признания ближних.
Я замолчал и с трепетом сердца ожидал, как отреагирует епископ. Гневная гримаса медленно отступала с его лица. Он потёр веки ладонью.
– Это правда, - задумчиво сказал он и посмотрел на потолок. - Святая правда, сын мой, что я служу Господу, как могу, но каждый день я плачу, говорю, "Эли, Эли, лама савахфани". Но не каждый способен понести крест. Это ты хотел сказать, не так ли?
– Ваше Преосвященство читает мои мысли, - ответил я тихо.
– Она его нести не должна, - сказал он, почти про себя. - И я сниму его с её плеч, - решил он, глубоко вздохнув. - Подай мне перо, сынок.
Он долго искал чистый лист, а затем начал писать, но я боялся смотреть, что именно. В конце концов, посыпал письмо песком и внимательно прочитал. Подтолкнул документ в мою сторону.
– Поставишь печать в канцелярии – сказал он. – Скажи им также, чтоб подготовили заявку о предоставлении девице Лёбе пожизненной ежегодной пенсии в размере… - он прервался и взглянул на меня. - В каком размере, Мордимер?
– Сама мысль о благосклонном внимании Вашего Преосвященства будет для неё достаточным утешением, – ответил я смиренным тоном, понимая, что Герсард наверняка таким образом хотел меня испытать.
– Я знаю, – он снова вздохнул, - но и жить на что-то нужно… Скажем: триста крон.
Это были не Бог весть какие деньги, особенно чтобы прожить на них целый год, но тому, кто хочет жизни скромной, но достойной, могло их вполне хватить.
– Это более чем щедро, если Вам угодно выслушать моё мнение, - сказал я.
– А то и пятьсот. – Епископ махнул унизанной перстнями ладонью. - От нескольких монет епископат не обнищает. Можешь идти.
Я низко поклонился, но епископ мгновенно встал с кресла и приблизился ко мне шатким шагом. На меня пахнуло запахом вина.
– Когда я на неё смотрел, - произнёс Герсард, с трудом утвердившись при помощи моего плеча. - Я хотел… - его сильно качнуло, но я поддержал его за локоть, - в её глазах… - он довольно долго помолчал.
– Увидеть истину? – спросил я тихо, хотя, наверное, должен был прикусить язык.
Он посмотрел на меня из-под опухших век. Лишь теперь, с близкого расстояния, я заметил, что на его лице появились тёмные печёночные пятна. Он был всего лишь стариком, больным и несчастным человеком, в глазах которого отражалась смертельная усталость.
– Да, - произнёс он. – Ты понимаешь, Мордимер, правда?
– Понимаю, Ваше Преосвященство, - ответил я, размышляя, не придётся ли мне в будущем дорого заплатить за минутную откровенность епископа.
– Именно. – Он легко подтолкнул меня. - Иди уже, наконец, нечего медлить.
Я преклонил колени и поцеловал епископский перстень. В оправу этого перстня была вставлена крошка камня, на который ступил наш Господь, сходя с креста муки Своей. Но Герсард даже не взглянул на меня, уставившись в пространство. Может, он озирал руины своей юности, а может с опасением смотрел в будущее? А может, просто застыл в пьяном отупении? Кто мог это знать? Да и кому было до этого дело…
Я осторожно закрыл за собой двери и лишь тогда посмотрел на документ. Кредитный лист был выписан на предъявителя.
– Боже мой, - произнёс я и подал лист Илоне.
Она всматривалась в неразборчивый почерк Герсарда, словно не могла понять его содержания.
– Он ошибся на один нуль, правда? - спросила она тихо.
– Нет. – Ответил я. – Прописью здесь указана такая же сумма. Это ваша ежегодная пенсия. - Я глубоко вздохнул. - Побудьте здесь, моя дорогая, а я улажу необходимые формальности. Это займёт ещё какое-то время.
* * *
Мы стояли у белых ворот епископского дворца, в нескольких шагах от скучающих караульных, которые дремали, опираясь головами на древки алебард. Заходящее солнце сверкало на серебряных куполах крыш.
– Я не знаю… Не обижайтесь… Но я, наверное, должна вас как-то... отблагодарить. – Илона бессознательно потянулась ладонью туда, где спрятала кредитный лист от Его Преосвященства.
– Нет, моя милая - ответил я решительным тоном, ибо Мордимер Маддердин не обирает бедняков, даже если они неожиданно обогатились. - Ты должна начать новую жизнь, и эти деньги определённо тебе пригодятся. Позволь также посоветовать тебе от чистого сердца: никогда больше не говори, что ты ничего не стоишь. Потому что все мы стоим ровно столько, насколько мы можем оценить себя в собственных глазах.
Она посмотрела на меня, и я увидел, что она плачет.
– Может, вы хоть пообедаете со мной? – спросила она сквозь слёзы.
– Сожалею, моя красавица. У меня назначена встреча, которая не терпит отлагательств.
Я поцеловал её в обе щеки, а она крепко обняла меня и долго стояла в моих объятиях.
– Спасибо, - сказала она. - Я очень Вам благодарна. Всякий раз, когда вам понадобится помощь друга, вы можете на меня рассчитывать...
– Это я тебе благодарен, – ответил я, и лишь кивнул головой, когда она взглянула на меня с непониманием в глазах.
– Напиши, как тебе живётся, - сказал я в завершение. - А если у тебя возникнут проблемы, извести меня не медля. Я прибуду так быстро, как только смогу.
– Мой рыцарь на белом коне. - Она улыбнулась сквозь слёзы и погладила меня по щеке.
Я рассмеялся, а потом смотрел, как она уходила, стройная и очаровательная, готовая противостоять новым трудностям, которые ожидали её в жизни. Я вздохнул. Меня также ожидали определённые трудности, хотя и немного другого рода. Я не лгал, говоря, что меня ожидает дело, которое не терпит отлагательств, потому что получил незадолго перед этим записку от Тамилы, с которой с недавнего времени меня соединили глубокие узы духовной природы. Я помахал ещё Илоне на прощание ладонью, хоть и был уверен, что она не может этого увидеть. Но я, как бы то ни было, просто любил смотреть, как солнце перемигивается в кроваво-красном кристалле рубина, который с недавних пор красовался на моём пальце. И я имел основания полагать, что после этой ночи к нему добавится столь же прекрасный изумрудный братик. Ибо у Тамилы было качество, которое я больше всего ценю в женщинах: благодарность за оказанное ей искреннее доброжелательное отношение.
Кости и трупы
Если же друг друга угрызаете и съедаете,
берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом.
св. Павел, послание Галатам.
Курноса сложно назвать красавцем. Ба, да его трудно назвать даже не вызывающим отвращения. Через его плоское, землистого цвета лицо бежит от уха и аж до уголка рта широкий, собранный складками, шрам. Когда Курнос говорит, кажется, что шрам двигается, как будто под кожей клубятся длинные черви, любой ценой стремящиеся выбраться на свет Божий. Однако я притерпелся уже к моему товарищу, мы совершили вместе много поучительных путешествий и пережили приключения, во время которых мы могли оказать услугу нашей святой матери - Церкви, а при возможности и заработать несколько грошей. Столько, чтобы достало на сухой хлеб и кружечку воды, ибо даже инквизиторы и их помощники одной лишь молитвой, даже самой горячей, не проживут.
В этот раз мы сидели в затхлом трактире, где дым и вонь горелой каши плавали под самым потолком, лицо служанки было как у немытой свиноматки, а трактирщик храпел, положив голову на стойку и уткнувшись носом в собственную, уже подсохшую, рвоту.
Курнос сидел напротив меня, с капюшоном плаща, наброшенным на голову и скрывающим лицо. Я уверен, что он сделал это не для того, чтобы уберечь ближних от сомнительного удовольствия созерцания своего лица. Он просто любил те минуты, когда, хорошо освещённый блеском свеч, мог одним движением сбросить с головы капюшон и посмотреть на собеседника. И уж поверьте мне, любезные мои, что у большинства людей после этого слова застревали в горле. Меня лично более беспокоила вонь, которая исходила от почти никогда не мытого тела моего товарища и его никогда не стираной одежды. Господь в милости своей наделил меня чувствительным обонянием, и обычно я старался садиться на соответствующем расстоянии от Курноса или с подветренной стороны, но сейчас, в трактире, трудно было совершать подобные манёвры. По крайней мере, вонь горелой каши была настолько сильна, что почти забивала сладкую гнилостную вонь Курноса.
Курнос лениво ковырял ложкой в чём-то, что должно было быть, согласно словам служанки, телятиной, тушёной в белом вине. Я побаивался, однако, что это серо-коричневое месиво, которое находится в его миске, никогда и близко не лежало ни к телёнку, ни к вину. Даже Курносу, пасть которого отличалась почти такой же утончённостью, как и его внешний вид, еда определённо не лезла.
– И зачем мы сюда приехали? – пробурчал он. – Надо было ехать в Хез, просто, как в морду дать, а не слоняться где попало…
Я промолчал и отхлебнул вина из выщербленной кружки. Оно так явно отдавало уксусом, что я сплюнул его под стол.
– Сильно ошибаются, если думают, что я им за это заплачу, - проворчал я себе под нос.
Я взял ломоть хлеба и смял его в пальцах. На ощупь он напоминал свеженакопанную глину и вонял дрожжами.
– Меч Господень… – простонал я.
Я слепил из хлеба шар и запустил его в голову спящего трактирщика. И не попал, что ещё больше испортило мне настроение.
– Попробуй ножом, - посоветовал Курнос, но я только вздохнул.
Ибо я отличался чрезмерной кротостью характера, и на отнятие жизни у ближнего решался лишь в критических ситуациях. Я ничего не мог поделать с тем, что я был человеком терпеливым, милосердным и охотно отпускающим прегрешения. По крайней мере… до поры.
– Приезжие, что ли? - Раздался голос за нами, и я медленно повернул голову.
Я увидел худого мужчину с лицом, изрезанным глубокими рытвинами от чёрной оспы. Его кафтан был штопан-перештопан и, как мне казалось, был кладезем информации о меню своего владельца. Подошедший выглядел как обычный пьянчуга, какие обретаются обычно в местах, подобных этому, где слухи и сплетни можно продать за стакан. Тем не менее, человек этот должен был быть весьма везуч, ибо следы от оспы доказывали, что от страшного мора, истребляющего людей прежде отпущенного срока, ему удалось отделаться небольшой ценой.
–А тебе что за дело? - рявкнул Курнос, который, в отличие от вашего покорного слуги, не был человеком мягкого нрава.
– Да не, нет мне никакого дела. Простите, господа. - Подошедший явно был обеспокоен тоном Курноса и хотел было отойти, но я задержал его жестом.
– Ну-ка, сядь. - Я указал ему место на лавке и придвинул кружку кислого вина.
Он улыбнулся с искренней благодарностью и тут же поднёс сосуд ко рту.
– Mмммм, – промычал он. - Амброзия, господа, вот что вам я скажу.…
Как видно, этот человек не грешил излишней разборчивостью, но, несомненно, ободрял тот факт, что Бог создал нас, людей, такими разными, что случались среди нас даже такие, кто благодарил Его за возможность напиться этой кислой бурды.
– Вы думаете, небось, господа, - худой человек вытер рот грязным рукавом, - что у нас тут городок как городок, а? А вот и нет! – Он взмахнул в воздухе указательным пальцем. - Ужасные здесь дела творятся, скажу я вам, ох, страшные...
– Какие дела? - Спросил я.
Я всегда считал, что стоит послушать местные легенды, сплетни и слухи. Иногда это давало лишь немного легкомысленное развлечение, а иногда можно было благодаря им наткнуться на что-то значительно более важное, скрытое под целой кучей ерунды. Ведь нас - инквизиторов - учили смиренно слушать людей и отсеивать зерна истины от мякины лжи.
Наш новый товарищ грустно заглянул в опустевшую кружку, и я подозвал служанку.
– Принеси кувшин, - приказал я.
– Уже несу, – сказала она, оскаливая в улыбке редко посаженные желтые зубы. - А коли вы, господа, чего другого пожелаете, то я и услужу вам как надо. – И будто неосознанным жестом провела опухшими пальцами по груди.
– Пока только вина, - пробурчал я.
– Видите ли, уважаемые господа, завёлся в городе, - тощий человек наклонился вперёд и понизил голос, - гулль. Вот! - Он щёлкнул пальцами, чтобы придать больше значимости своим словам.
– Гулль? – переспросил я. – Значит, как я понял, кто-то трупы объедает?
– Ну. – Кивнул он. - Трупоед, господа, чтоб мне сдохнуть. Разрывает могилу, вытаскивает покойничка, вырезает кусок мяса, а порой и целые ноги или там руки забирает, мать его так...
Девка принесла кувшин и со стуком поставила на стол. Подмигнула мне.
– Пей. - Я указал местному на вино. - И скажи, как тебя звать?
– Ахим Мышь, благородный господин. Отец был Ахим, дед Ахим, значит, и мне зваться Ахимом, как ни глянь...
Курнос дотянулся до кувшина, налил себе полную кружку напитка и принялся его медленно потягивать. Закрытого капюшоном лица по-прежнему не было видно, но я заметил, что Ахим поглядывает в сторону моего товарища. Ну что ж, думаю, он не будет в восторге, когда его любопытство окажется удовлетворено.
– Вырезает, говоришь? - переспросил я. – А умный, однако, гулль, если тело не зубами и когтями рвёт, а ножом пользуется…
– Ну… и правда, умный... - Поддакнул худой человек с сомнением в голосе.
Он высосал вино из кружки до дна и быстро налил себе следующую порцию.
– Пок-корнейше благодарю вашу милость з-за угощение. – Его язык уже начал заплетаться.