Я лишь покачал головой, не оборачиваясь в его сторону, и рванул вперёд. Из-за спины донёсся вздох и приглушённый шёпот близнецов. Что ж, ребята хотели уже возвращаться в Хез, а я собирался втянуть их в новую заваруху. У меня, конечно, могла бы теплиться робкая надежда, что жители деревни сжигают, например, мясо больной коровы или свиньи. Но можно ли в таком случае объяснить эти радостные крики? Слишком часто я имел возможность наблюдать людей, горящих на кострах, чтобы знать, что именно так ведёт себя наблюдающая муку толпа. И, к моему сожалению, в этом ничуть не было возвышенной радости, возникающей в результате спасения души грешника, а лишь пустая потеха, вызванная наблюдением за страданиями другого существа.
К сожалению, мои подозрения оправдались. Из-за деревьев мы выехали прямо на луг, расположенный в излучине широкой, лениво текущей реки. А посреди этого луга стоял догорающий уже костёр (сложенный весьма непрофессионально, если кому-то интересно моё мнение). Вокруг него кружилась толпа крестьян – мужчин, женщин и детей. Видно, вся деревня, а может, даже несколько окрестных деревень пришли посмотреть на это представление. Они кричали, смеялись, пили пиво, кто-то бросал в пламя шишки, кто-то другой танцевал вокруг, громко выкрикивая "у-ха!, у-ха-ха!" и бросая в воздух шляпу. Кто сгорел на костре – понять было уже невозможно, ибо от несчастного, или же несчастной, не осталось ничего, кроме обугленных останков, лишь грубо напоминающих по форме человека.
Мы шагом въехали на луг, я впереди, за моей спиной Курнос и близнецы. Крестьяне, однако, были так заняты весельем, что долгое время никто нас не замечал. Мы стояли спокойно, но вдруг под Первым взбрыкнула лошадь, и болт, выпущенный из его арбалета, просвистел около моего уха.
– Ух, извини, Мордимер, - буркнул Первый, и я только вздохнул.
Тогда крестьяне, наконец, увидели, что они не одни, и начали поворачиваться в нашу сторону. Их было много. Может, пятьдесят, а может, шестьдесят, в том числе по крайней мере двадцать мужиков в расцвете сил. У некоторых в руках были топоры, я также заметил, что в траве лежат несколько других топоров, а также вилы и палки. Я огляделся в тишине, толпа смотрела на нас со смесью любопытства и страха. Я не боялся, что на нас нападут, потому что только дурак кинется с топором или дубиной в руке на четверых вооружённых. Они должны были заметить кольчуги под нашими плащами, широкую кривую саблю Курноса, арбалеты близнецов и мой меч, качающийся у бока лошади. Тем не менее, я хорошо знал, что крыса, загнанная в угол, бросится даже на вооружённого человека. И не собирался доводить крестьян до такого отчаяния.
– Меня зовут Мордимер Маддердин, - произнёс я громко, но спокойно. – Я лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона. Кто из вас, люди, здесь главный?
Толпа отшатнулась. Я заметил, что несколько баб резвым шагом двинулись в сторону брода, за которым виднелись крыши изб. Мужики сбились в кучку и о чём-то зашептались, поглядывая на нас исподлобья. Шапка человека, минуту назад отплясывавшего вокруг костра, приземлилась в огонь.
– Староста. Мэр. У вас должен быть кто-то подобный…. – подсказал я, когда тишина затянулась.
В конце концов, из толпы выступил худой высокий старик. У него были седые всклокоченные волосы, выбивающиеся из под шапки, и изрытое оспой лицо.
– Я староста, - сообщил он, глядя в сторону.
– Иди сюда. – Я поманил его пальцем. – Ну иди, иди, не бойся…
Он осторожно приблизился, но встал на значительном расстоянии от меня.
– Слушаю, господин, - буркнул он.
– Шапка, - произнёс я мягким тоном, и он удивлённо уставился на меня.
В конце концов, он понял, сорвал с головы шапку и скомкал её в руках. Я обвёл взглядом толпу, и остальные крестьяне тоже начали стягивать шапки.
– Это что? – Я указал пальцем на догорающие бревна.
Староста обернулся через плечо и долго разглядывал костёр, будто видел его в первый раз, и это зрелище приводило его в неописуемое удивление.
– Это? – глуповато переспросил он наконец.
– Ведьму сожгли! – выкрикнул кто-то из толпы, но я не успел заметить, кто.
– Это правда? – Я повернулся в сторону старосты.
– Ну, выходит, господин, что так оно и есть… – пробормотал тот.
– А расскажи-ка нам, друг мой Курнос, как наказывают тех, кто присваивает себе права суда инквизиции? – спросил я громким голосом.
Курнос выехал вперёд и откинул капюшон. Староста застыл с открытым ртом, несколько человек вскрикнули, несколько других побледнели. Ну что ж, Курнос и без того не отличался красотой, а проходящий через всё лицо широкий складчатый шрам тоже не добавлял ему привлекательности. Не скрою, мне нравилось впечатление, которое производила на людей его физиономия.
– За это полагается кастрация, сдирание кожи и сожжение на медленном огне, - очень громко возгласил Курнос.
– Детей наших хотела поубивать, ведьма проклятая! – заголосила какая-то баба, и сразу раздался целый хор голосов.
Староста, почувствовав поддержку крестьян, поднял на меня глаза.
– Святая правда! – Он стукнул кулаком в худую грудь. – Чтоб мне помереть на этом месте.
– Так оно сейчас и может статься, – засмеялся Курнос, и этот смех отнюдь не добавил ему красоты, потому что его шрам выглядел как толстый и длинный червь, ищущий выход из-под кожи.
Староста отступил на два шага и согнулся в поклоне.
– Смилуйтесь, господин, –застонал он, глядя исподлобья и сморщив лицо в гримасе.
Однако я заметил, что он довольно быстро меня оглядел. Ну, если уж он стал старостой, то, наверное, не был полным идиотом. Но он даже в малейшей степени не понимал, в какие неприятности только что влип. Ибо, видите ли, любезные мои, Святой Официум, в обиходе называемый Инквизиториумом, является единственной и окончательной инстанцией в делах о колдовстве и ересях. И мы, инквизиторы, не любим тех, кто жжёт или пытает людей без нашего ведома, согласия и благословения. Это даже не происходит от чрезмерной доброты или милосердия (в конце концов, наш Господь, сходящий с Креста муки Своей, сказал Апостолам: "убивайте всех, Отец узнает своих"), но служит лишь для сохранения закона и порядка. Представьте, что было бы, если б жители каждого города, городка или села принялись выслеживать колдунов и еретиков, разжигать костры, устраивать допросы и облавы? Представьте себе смятение, беспорядок и бардак. Одним словом: хаос. А ведь мы хорошо знаем, кто является Отцом Хаоса, не так ли?
Так или иначе, говоря о делах мирских: кто бы работал тогда в полях, в стойлах или на мануфактурах? Кто платил бы налоги? Не говоря уже о том, что только мы - выпускники Академии Инквизиториума - обучены отделять зерна от плевел и ежедневно ковать остриё гнева Божьего в холодном огне справедливости. Именно мы владеем ключами к тайникам человеческих сердец, и эти ключи не хотим делить с кем-то ещё.
Потому и наказание за незаконное преследование ересей и колдовства было суровым, но, к моему сожалению, власти часто смотрели сквозь пальцы на энтузиазм крестьян или горожан, которые лучшим способом послужить Господу считали копчение на костре нескольких несчастных. Как правило, сварливых старушек, соседок, у которых всё слишком хорошо ладится, либо девиц, чьё красивое личико и успех у мужчин вызывали зависть менее привлекательных соперниц.
Справедливости ради надо сказать, что чернь иной раз оказывалась права, и кто-нибудь из соседей и в самом деле баловался с чёрной магией. Или, по крайней мере, так ему казалось, поскольку бормотание бессмысленных предложений, наивно принимаемых за заклинания, никому ещё не приносило вреда. За исключением самого бормочущего… Видите ли, любезные мои, для нашей Святой Церкви не существует разницы между грехом и желанием совершить грех. Если даже кто-то просто счёл себя колдуном и вознамерился вредить людям, в глазах Святого Официума он заслуживает костра. Но, безусловно, не той поспешно сложенной груды брёвен, с которой мы имели дело. Он заслуживал проведённого с искренней любовью, справедливого разбирательства, а затем достойной смерти. Полной боли, но и пламенного покаяния и искренней благодарности слугам Божьим, которые не жалели трудов, чтобы выпрямить извилистый путь его жизни. Поверьте мне, что немного существует зрелищ прекраснее кающегося грешника, который в пылу пламени громко возглашает имя Господне и исповедуется братьям в своей вине, что свидетельствует о вспыхнувшей огнём вере. Несчастной, что сгорела по воле собравшихся на поляне крестьян, не был дан шанс очистить сердце, душу и совесть. И это был грех, слишком тяжкий, чтобы его простить.
– Кем была эта женщина и что совершила? – спросил я.
– Ведьма проклятая, – зарычал староста. – Поверьте, господин. Детей хотела зажарить…
– В хлебной печи! – выкрикнула из толпы та же женщина, что и прежде.
Я взглянул в её сторону. Она была толстой, с красными обвисшими щеками и носом, напоминающим свиное рыло. Утонувшие в складках жира глазки, тем не менее, смотрели на меня с заносчивостью и непоколебимой самоуверенностью.
– Где сейчас эти дети? – спросил я.
– В селе, – буркнул староста.
– Несчастные малютки, - заскулила толстая баба, протискиваясь через толпу в мою сторону. – Видели бы вы, господин, - она скрестила руки на пышной груди, - как эти бедняжки плакали, как рассказывали, как она уже хотела их изжарить, как чудом из её хибары сбежали и у нас, добрых людей, искали укрытия... Сердце кровью обливалось. – В её глазах заблестели неподдельные слёзы.
Я покивал головой.
– Ведите нас в деревню, – решил я. – Я хочу видеть этих детей. Быть может, – я повысил голос, чтобы все меня услышали, – если всё, что вы говорите, правда, Святой Официум в своём неизмеримом милосердии простит вам ваши грехи!
Я не заметил, чтобы мои слова были встречены с особым энтузиазмом, поскольку, вероятно, крестьяне имели собственное мнение о милости инквизиторов. Кстати сказать, представления простого народа о нашем благочестивом труде во многом состояли из искажённых слухов, баек или обычного вранья, происходящего, наверное, не столько от злой воли, сколько от чрезмерно избыточного воображения и страха. А ведь нашей задачей было охранять этих людей от зла. В том числе, зла, таящегося в них самих, о присутствии которого они даже не знали. К сожалению, эти тонкие рассуждения не доходили до сердец и умов простаков. Что ж, некоторые из братьев-инквизиторов утверждали, что предстоит ещё немало потрудиться, прежде чем общество искренне нас полюбит. Я осмеливался иметь собственное мнение по этому вопросу, и полагал, что этот счастливый момент не наступит никогда. Но ведь не для любви и рукоплесканий толпы и суетной славы мы исполняли свой долг. Наши сердца были наполнены Господом, и этого нам было достаточно.
Не было необходимости напоминать близнецам и Курносу об осторожности. Крестьяне, перепуганные, неуверенные в своей дальнейшей судьбе, могли решиться на какой-нибудь безумный поступок, и мы были к этому готовы. Ибо смерть от рук разъярённых крестьян определённо не была тем, чего бы мне хотелось. Кроме того, нас было всего четверо, а в такой ситуации всегда может произойти несчастный случай. А как вы понимаете, любезные мои, окончить жизнь с измазанными навозом вилами в животе не было перспективой, о которой грезил бедный Мордимер.
* * *
Толстая женщина привела двоих детей, которые шли, держа её за руки. Девочка и мальчик. Оба светловолосые, конопатые. С первого взгляда было видно, что это брат и сестра. У девочки были длинные вьющиеся волосы, красивое лицо и сложенные подковкой губы. Мальчик был коротко стриженый, худой, ростом немного выше сестры. Когда они подходили, я заметил, что он следит за мной исподлобья и очень крепко сжимает руку своей опекунши.
Я ждал их, присев на край колодца.
– Тебя зовут Маргарита, правильно? – спросил я.
Она подняла на меня огромные голубые глаза, полные слёз.
– Да, господин, – прошептала она.
– А ты Иоганн, так? – Я обратил взгляд на парня.
Он кивнул с какой-то подавленной гордостью.
– Я хочу, чтобы вы рассказали мне про ведьму, – сказал я мягким тоном. – Что с вами случилось? Какое зло она хотела вам причинить?
Девочка только беззвучно заплакала и прижалась к юбке толстухи. Мальчик тоже прижался к ней сильнее.
– Хотела нас зажарить, – отозвался он наконец. – Сунуть в печь.
– Начнём с начала, – сказал я. – Зачем вы пошли в лес?
– Грибов набрать, – буркнул Иоганн.
– И ягод, – добавила его сестра.
– С папулей.
– И с мамулей.
– Мы заблудились.
– И тогда встретили ведьму.
– Вы знали ту женщину? – Я посмотрел на старосту.
– Бродила по округе. Видели её то тут, то там…
– Где жила?
– Там. – Он махнул рукой. – За оврагом. Далеко.
Ну да, с таким же успехом я мог и не спрашивать, потому что его объяснения ничего мне не дали. Для деревенских всё было либо перед лесом, либо за лесом, либо от стада овец налево. Если, конечно, не были настолько тупыми, что понятие "налево" им вообще ни о чём не говорило...
– Утром отведёшь нас туда, - приказал я и развернулся в сторону детей.
– Что было дальше?
Из нескладного повествования мне удалось узнать, что старуха пообещала детям, что выведет их к деревне, но сперва хотела отнести домой корзину с собранными травами и грибами. Уже дома покормила брата и сестру, после чего разожгла огонь в огромной печи. А потом связала детей и хотела бросить в печь маленькую Маргариту. Однако Иоганн ослабил верёвку на руках, ударил ведьму кочергой по голове, освободил сестру, и они убежали в лес, преследуемые проклятьями раненой ведьмы.
– Как вы попалив деревню? –спросил я.
– Я их нашёл, - сказал плечистый чернобородый мужчина с бельмом на одном глазу. Он на шаг выступил из толпы. – Вольфи Ламидаб, к услугам господина.
– Ты служил, – скорее заявил, чем спросил я.
– Двадцать лет, господин, - ответил он, покраснев от гордости. – Императорская пехота.
– Молодец, – сказал я громко. – Расскажи нам, что ты видел, Вольфи.
– Услыхал плач, а потом увидел бегущих детей, – начал он. – Но сколько не допытывался – ни в какую, ни слова не могли произнести, такие детишки были перепуганные. Ну, потом привёл их в деревню, а там уже староста и другие всё выведали, что и как. Вот и всё, господин, что знаю. – Он слегка пожал плечами. – Прощенья просим…
– Ты всё правильно сделал, – похвалил я его. – Ты спас детей, и люди должны быть тебе за это благодарны. А ты, Иоганн, храбрый парень. Немногие отважились бы схлестнуться с настоящей ведьмой.
Мальчик поднял на меня взгляд и улыбнулся щербатой улыбкой.
– Я должен был спасти Маргаритку. – Он протянул руку и сжал ладонь сестры.
– Она кричала, что за нами придут другие, – выдавила Маргарита. – Кричала, пока мы не убежали…
– Какие другие? – Мой вопрос был едва слышен в гомоне, который внезапно возник среди толпы.
– Она сказала, что многие любят мясо таких детишек, как мы. – Иоганну удалось перекричать шум.
– Люди, люди! – закричала толстая женщина. – Кто ходил к ведьме? – Она обвела взглядом стоящих вокруг колодца соседей. – Рита, ты брала настои, чтобы скот не болел!
– Врёшь! – Крикнула помянутая Рита, высокая седая женщина с лицом, как будто выструганным из коричневой коры. – Врунья проклятая! Это ты, чёртово семя, ходила для невестки своей, потому что все знают, что она перед кем попало ноги раздвигает!
Толстуха рванулась в сторону Риты, целясь ногтями ей в лицо, но Вольфи Ламидаб вдруг вырос на её пути и утихомирил её одним жестом.
– Тихо, бабы! – гаркнул он зычно. – Не то так приложу, не обрадуетесь!
Я встал и хлопнул в ладоши.
– Молчать! – крикнул я и подождал, пока люди затихнут. – Милость Божия привела нас в вашу деревню, –сказал я серьёзно, - Ибо, как видно, Сатана рыщет вокруг и ищет, кого пожрать. – В толпе раздались испуганные крики. – Молитесь вместе со мной:
Верую в Господа, Создателя Неба и Земли…
Первый меня поддержал Вольфи, а за ним последовали другие. Курнос с серьёзным лицом опустился на колени в грязь, за ним начали становиться на колени крестьяне. Через некоторое время стоял только я, возвышаясь над молящейся толпой.
– …страдал при Понтии Пилате, был распят, сошёл с креста, в славе принёс Слово и Меч народу своему... –
продолжал я молитву, с неподдельной радостью глядя на покорно склонённые спины и головы.
* * *
Из хижины, которую назначил нам староста, мы выставили прежних жителей, иначе говоря, большую семью бондаря. Тем не менее, они были счастливы, поскольку в награду за эту услугу получили несколько монет. По моей специальной просьбе вывели и трёх подсвинков, до тех пор весело игравших у очага. Тем не менее, следы в виде грязи и вони остались как после хозяев, так и после поросят.
Курнос нагрёб себе в угол соломы и развалился со счастливой миной.
– Прямо как дома, а? – Поддел я его.
– Не дует, на голову не капает... Что ещё нужно? – ответил он.
– Девку бы… – проворчал Второй.
– Та толстуха мне, честно сказать, глянулась, – задумчиво произнёс Первый, ковыряясь пальцами в зубах. Он извлёк из них какую-то дрянь, и теперь разглядывал её с напряжённым вниманием.
– Та, что при детях? – Я скривился.
– Люблю таких… – он на секунду прервался и забросил добытый в зубах лоскуток мяса обратно в рот, -…помясистее.
– Сисястых – добавил его брат.
– С огромной задницей, – продолжил Первый.
– Довольно, – приказал я.
Я не собирался выслушивать их фантазии. Тем более что несколько раз имел возможность видеть, как эти фантазии воплощаются в реальность, а близнецы имели тягу не только к большим грудям и огромным задницам, но и к женщинам, мягко говоря, смертельно спокойным и мертвецки холодным.
– Вы будете паиньками, понятно? Никаких забав с крестьянками, никаких пьянок, драк и убийств.
– Ты же нас знаешь, Мордимер, – сказал Первый с упрёком в голосе и скорчил невинную мину, которая чрезвычайно не подходила к его лисьей физиономии.
– Да уж, знаю, – ответил я, ибо они были как бешеные псы, и спускать их с цепи было опасно для окружающих.
– Заночуем, а там что, поедем домой? – спросил Второй.
– Близнец, ты сдурел? Тебе не кажется, что нам здесь кое-что надо выяснить?
– Что именно?
Я только вздохнул, потому что глупость моих товарищей была иногда поистине поразительна.
– Разыскать папулю и мамулю. – Курнос довольно удачно изобразил голос маленького Иоганна.
– О! – Я указал на него пальцем. – Очень хорошо, Курнос. А кроме того, обследовать жилище ведьмы, если от её хибары что-то ещё осталось. И узнать, кто эти "другие", о которых говорили дети. Куча работы, вам так не кажется?
– А мы сожжём здесь кого-нибудь, правда? – Первый приподнялся на локте и посмотрел на меня.
– Кого, например, ты хочешь сейчас сжечь? – спросил я мягко.
– Почём мне знать? – Пожал он плечами. – Ты у нас чтобы думать, Мордимер.