– Жажду знаний, - ответил я, ибо был таким уставшим, что не хотелось мне ни есть, ни пить.
– Как и все мы, - ответил он без улыбки и быстро скрылся за дверью.
Старый монах по-прежнему перелистывал пергаменты, бормоча, и его спокойное, тихое, напоминающее распев бурчание склонило меня к сну. Но я открыл глаза, как только услышал скрип дверей. В этот раз в пороге стоял следующий старик, выглядящий словно брат-близнец моего тихого товарища. У него было даже бельмо на глазу, с той лишь разницей, что не на левом, но на правом. Я встал.
– Мордимер Маддердин, так? – спросил он, и я кивнул головой.
– Для вас подготовлена комната, мастер Маддердин, - продолжил он. - Вы получите бумагу, чернила, а если вы захотите, то найдёте на кухне ужин. Мы хотим, чтобы вы обстоятельно описали, как именно к вам попал этот предмет. Вы поняли меня?
– Да, брат, - сказал я, ибо несложно было это понять.
– Хорошо, можете идти.
– Спасибо, брат, - сказал я и обернулся.
– Мордимер... - Его голос, немного мягче, чем раньше, остановил меня в дверях. - Вы не хотите что-нибудь спросить?
Я заметил, что канцелярист поднял глаза от стопки документов.
– Нет, брат, - ответил я. – Но я благодарен вам за вашу заботу...
Он рассмеялся сухим старческим смехом, обнажив голые десны.
– Амулет, который ты принёс, служит для отправления кровавого обряда призыва демона, – произнёс он. - Я бы даже сказал, что он является необходимой составляющей этого обряда. Во время церемонии мужчина должен в день своих пятидесятых именин принести в жертву молодую женщину, чтобы вернуть себе молодость и жизненные силы. – Он покачал головой. – Существуют, однако, два условия, значительно затрудняющие принесение жертвы.
В этот раз он явно ожидал моего вопроса, и потому я решил его задать.
– Какие условия, если мне можно это узнать, брат?
– Женщина, во-первых, должна быть девственницей, а во-вторых... – он сделал паузу для пущего эффекта - его дочерью. - Он снова засмеялся. – Чего только люди не готовы отдать за молодость и силу, не так ли?
Я не отозвался ни словом, потому что ничего не мог сказать. Я понял, каким я был идиотом и как дал использовать себя хитрому Лёбе. Я понял, почему купец так усердно оберегал дочку от мужчин, и почему молодой человек, любящий Илону, так отчаянно стремился лишить её девственности. Он предпочитал, чтобы она ненавидела его, предпочитал, чтобы его казнили как виновника изнасилования, лишь бы она не потеряла жизнь во время совершения кровавой жертвы. Ба, да чтобы ей помочь он решился даже стать жертвой отвратительных содомитских забав, добывая помощь Андреаса Куфельберга. Я понял в конечном итоге и его последние слова. То бормотание "С… ссс… спа" должно было значить ничто иное как: "спас её".
Очевидно, похитителям хватило бы и того, чтобы им удалось пережить те восемь дней, о которых говорили в подвале Иоганн с Оли. Тогда миновал бы день рождения Лёбе, а вместе с этим днём миновала бы и смертельная угроза для девушки. К сожалению, сначала ваш покорный слуга, а потом сам купец оказались настолько ловки, что добрались до укрытия Швиммеров.
Теперь понятным становился и невероятный приступ безумия старика Лёбе, повод которого раньше казался мне крепко преувеличенным. Я помнил его отчаянные рыдания, волчий вой и неистовство в глазах, которое уступило место болезненному отупению. Следовательно, он не защищал собственного ребёнка, а заботился всего лишь, чтобы девушка не была обесчещена прежде, чем будет посвящена демону. Отчаивался, потому что потерял шанс на вторую молодость, а несчастье дочки ничего для него не значило.
Загадкой оставалось для меня лишь то, как Иоганн узнал о предательстве Лёбе. Подслушал разговор или подсмотрел тёмные ритуалы? И почему он, зная, что должно произойти, не сообщил Святому Официуму! Что ж, этого я не узнаю никогда, ибо Швиммер даёт уже отчёт о своих делах пред Господом и Его Ангелами. Но трудно не заметить, что он сам виноват, пытаясь решить проблему своими силами, и даже не пытаясь довериться мудрости Инквизиториума. В конце концов, мы для того и существуем, чтобы меряться силами со злом, расследовать и карать проклятые ереси. Мы наблюдаем за спокойствием душ простых людей, и как больно было узнать в очередной раз, что те, кого мы всеми силами защищаем, не доверяют нам так, как должны бы.
Забавным, однако, казался мне тот факт, что Лёбе был убеждён, будто я обо всём прекрасно знаю, и именно поэтому приказал меня убить и решился поспешно свернуть все свои дела и удариться в бега (потому что не мог быть уверен, что я не оставил кому-то информацию). Ведь в ином случае взяла бы верх осторожность и купеческая хитрость, и не имея свидетелей своих зловещих поступков, он старался бы скрыть целое дело, признавая всё обычным похищением. В какой-то, следовательно, мере, хоть и весьма бессознательно, я посодействовал разоблачению подлого культа демонопоклонников. Я, правда, искренне признаю, что это было небольшим утешением…
Я не думал, что кто-то в Амшиласе будет в восторге от моего доклада, но не собирался ничего скрывать. Одно дело - представление неполных отчётов Его Преосвященству епископу Хез-Хезрона, и совершенно другое - попытка обмануть монахов и связанный с ними Внутренний Круг Инквизиториума. У меня было впечатление, что это не пошло бы мне во здравие, и я не был настолько глуп, чтобы даже пробовать подобные фокусы.
– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное, - сказал я только с горькой насмешкой, думая о собственной нерасторопности.
Старый монах покивал головой, а потом отвернулся и исчез за дверями, находившимися за рабочим столом канцеляриста. Я вздохнул и вышел на коридор, где меня уже ожидал послушник, дабы указать мне дорогу к келье.
Меня ожидала тяжёлая ночь, которую я намеревался посвятить написанию доклада, как и был обязан. Я не сомневался, что рано или поздно меня ожидает справедливое наказание, но я знал, что приму его с соответствующим повиновением, преисполненный тоскливой радостью и страхом Божьим. Я осмеливался лишь иметь надежду, что Святой Официум позволит мне искупить вину и поручит мне выследить Ульрика Лёбе, чтобы потом привести его на допрос в Амшилас. Очевидно, купец должен был укрыться вдали от Хеза и изменить фамилию, но я знал также, что ничто и никто не может сравниться с терпеливой любовью Инквизиториума, которая рано или поздно найдёт случай вернуть каждого грешника в лоно нашей благословенной Церкви.
Эпилог
Я использовал своё влияние, чтобы поместить Илону в штаб-квартире хезского Инквизиториума, теоретически, чтобы она могла свидетельствовать о поведении своего отца, а на практике потому, что ей попросту некуда было идти. Тем не менее, такое положение дел не могло продолжаться вечно. Инквизиториум не ночлежка, где можно отдохнуть и переждать плохие времена.
С дочкой Лёбе я встретился в боковом крыле здания Святого Официума, в небольшой комнатке, которую ей выделили. Когда я вошёл, она сидела на кровати, грустная и бледная, уставившись невидящим взглядом в рассеянный свет дня, который падал из небольшого узкого окошка.
– Здравствуй, Илона, - сказал я.
Она повернулась ко мне, и я заметил, что страшные переживания высекли на этом красивом лице, чуть ниже глаз, глубокие морщины. О, любезные мои, не поймите меня неправильно. Илона была по-прежнему прекрасна, но красотой женщины, а не невинной девушки, лишённой забот и проблем.
– Здравствуйте, – вымолвила она бесцветным голосом. - Я ведь должна буду отсюда уйти, правда?
– Да, моя дорогая, - сказал я. – С этим я ничего не смогу поделать. У тебя есть какая-нибудь родня?
– Нет, я уже вам говорила. - Она пожала плечами. - Моя мать умерла при родах, братьев отца чума взяла... У меня был только он. А теперь у меня есть только то, что здесь. - Она посмотрела в сторону грифонов, вырезанных на сундуке, стоящем в углу комнаты.
– Украшения? Ценности? Посуда?
– Немного платьев. - Она покачала головой. - Немного безделушек. Может быть, хватит на несколько месяцев скромной жизни. Риттер советует мне поехать в столицу. – Она немного оживилась. - Он решил порекомендовать меня своим друзьям. Может быть, я смогу играть?
– Это тяжкий хлеб, Илона, - сказал я. - Тем более, если начинать без друзей и денег.
– Он сделал мне предложение, вы знаете, мастер? – Она улыбнулась мимолётной улыбкой, лишенной, однако весёлости.
– О! - Сказал я только, ибо начал уважать мастера Риттера сильнее, чем прежде. - И что ты ответила, если мне можно спросить?
– Я не люблю его, - сказала она просто. - Он... только друг.
– Мне неприятно это говорить, Илона, но если мы поймаем твоего отца, и если он будет осуждён Святым Официумом, что, даст Бог, скоро случится, то всё его состояние будет конфисковано Инквизиториумом. Таков закон.
– Я знаю, - ответила она...
Она подняла на меня глаза, полные слёз.
– Почему он так со мной? – спросила она. - Ведь я так сильно его любила. Я думала, что он заботится обо мне, переживает за меня. А была лишь словно свинья, которую нужно откармливать на убой, - добавила она более резким тоном, и я заметил, что она сжимает пальцами складки платья.
– Это верно, - ответил я, поскольку не собирался её утешать. - Но ты должна теперь научиться жить с этой мыслью. Если мы не можем чего-то изменить, мы должны с этим смириться. А прошлого, со всей определённостью, изменять мы не умеем.
– Вы найдёте его? – Спросила она, глядя теперь куда-то поверх моей головы.
– Конечно, - ответил я. - Не сегодня, так завтра, не в следующем месяце, так через два или через год. Официум терпелив и настойчив...
– Когда вы его найдёте... Просто спросите... почему...
Я кивнул, но откровенно говоря, мне не нужно было разговаривать с Лёбе, чтобы ответить на этот вопрос. Люди всегда жаждали бессмертия или хотя бы долгой жизни. Молодости, жизненных сил, богатства. И этой тщете бренного существования посвящали бессмертную душу. Они были достойны не только осуждения, но также, а может и прежде всего, жалости. Осуждение лежало в руках Всемогущего Господа, мы же могли предложить им лишь жалость и отправить их к престолу Господню дорогой необъятной, но полной любви боли.
– Я рассуждал, что мог бы для тебя сделать, - сказал я медленно. - И пришло мне в голову определённое решение.
– Какое? – Она посмотрела на меня без тени заинтересованности.
– Я знаю одну добрую женщину, она содержит дом, в котором можно встретить богатых купцов и дворян. Я думаю, что мог бы порекомендовать тебя ей...
– И что я буду делать?
– Привлекательно выглядеть, умно разговаривать, пить вино, флиртовать…
– Вы говорите о дома свиданий! - Она недоверчиво посмотрела в мои глаза и вдруг заплакала. - Вы действительно хотите такой участи для меня? Неужели я ничего не стою в ваших глазах? Может и так, - она продолжала рыдать, - потому что и в моих собственных я ничего не значу.
Я обнял её и придержал, потому что она сильно рванулась.
– Дитя, - сказал я. - Выслушай меня, прежде чем осуждать. Действительно, это дом свиданий, но тебя не вынудят делать ничего против твоей воли. Пойми, ты будешь приманкой для гостей. Красивая, способная, привлекательная, когда-то богатая девушка, которую собственный отец лишил наследства и хотел убить. Тебе нельзя упоминать о том, что ты узнала во время допросов, но ведь мы можем обронить словцо кое-где, чтобы подкрепить человеческое любопытство. Будут платить чистым золотом, чтобы только лишь с тобой поговорить и приобрести надежду, что разговор принесёт более щедрый урожай.
Она замерла в моих руках, и только рыдала в мою шею. Я ощущал её тёплое дыхание и слёзы.
– Через месяц, однако, мы отправимся с визитом, который, надеюсь, принесёт тебе много пользы. Поверь мне.
– Инквизитору? - Прошептала она в мою шею.
– Ну, уж если Господь наш мог доверять мытарям и блудницам... - ответил я.
* * *
Тамила была женщиной не первой молодости, и, наверное, миновало уже несколько лет со времени, когда ей минуло тридцать. Однако на её лице не затёрлась девичья привлекательность, может только возвращение её занимало теперь каждое утро немного больше времени, чем прежде. Кроме того, у неё было не только красивое лицо, но и прекрасное тело. Прелести которого, как и пристало почтенной владелице известного дома свиданий, она не меняла на звонкие динары.
Мы сели в удобных креслах в комнате, в которой она принимала гостей, которые хотят изложить ей особые просьбы. Я кратко описал проблему, с которой столкнулся, естественно, не вникая в мрачные тайны следствия, о которых не должен знать никто посторонний. Она выслушала меня спокойно, а потом помолчала в течение минуты.
– Ты рехнулся? - Спросила она наконец, глядя на мне взглядом, который трудно было назвать дружелюбным. - Или этот дом напоминает тебе философскую академию?
– А откуда ты знаешь такие трудные слова? - Пошутил я.
– Ты бы удивился, - ответила она резким тоном. - Я могу принять эту твою девушку, но она будет делать все, что нужно здесь делать. И знай, что непослушные получают порку и визиты клиентов с особыми, – она улыбнулась исключительно злобно при этом слове – вкусами, либо я выбрасываю их на улицу.
Я оглядел комнату и указал пальцем на висящий на стене гобелен, изображающий святого Георгия, убивающего дракона. Дракон ползал под копытами коня с глупым выражением морды, словно удивлялся, откуда в его груди взялся этот остро заточенный кусок дерева. Святой Георгий зато улыбался триумфально, а его золотую шевелюру окаймлял сияющий ореол.
– Это тот гобелен, который купила ещё светлой памяти Лонна? - Спросил я мягко. - Красивый, правда?
Взгляд Тамилы сначала метнулся в сторону гобелена, а потом вернулся ко мне. Упоминание Лонны должно было дать ей пищу для размышлений. Когда-то предыдущая владелица этого весёлого дома была осуждена за ряд грехов. А осуждение это удивительно совпало по времени с разрывом уз дружбы, которые когда-то связывали её с вашим покорным слугой. Очевидно, это было всего лишь совпадение…
– Это против правил заведения, - сказала она более мягким тоном, и я уже знал, что она поддастся.
– Ведь это ты устанавливаешь правила, - ответил я. - Это тебя должны слушать другие, а не наоборот.
Она вздохнула, и её пышная грудь колыхнулась под платьем.
– Ты прав. - Она кивнула. - Но знай, что я делаю это только ради дружбы, которая нас объединяет. Я позабочусь о девушке и не обижу её.
– Я искренне благодарен и со всей определённостью не забуду об оказанной мне услуге. Кроме того я убеждён, что многих людей удивит твоё необычное великодушие. Если бы, однако, исходя из того, что нам не дано предусмотреть все случайности, наступили какие-либо осложнения, я был бы действительно безутешен…
– О каких осложнениях ты говоришь? – Она быстро посмотрела на меня.
– Если бы, например, девушку, против твоей воли и без твоего согласия, ясное дело, изнасиловал кто-нибудь из клиентов, конечно, такой, с тяжёлым кошельком и большими связями, тогда я навестил бы тебя одной прекрасной ночью, милая моя подруга…
– И? - Спросила она, и я с удовлетворением отметил, что её губы задрожали.
– И поскольку, при всех других талантах, я ещё и искусный иллюзионист, то я показал бы тебе несколько фокусов, которые ты запомнила бы до конца жизни, - закончил я мягким тоном.
– Ах, так, - шепнула она и посмотрела на мне, а я заметил, что её глаза затуманились. - Интересно, почему я чувствую дрожь, когда слышу в твоём голосе такую убеждающую сладость?
Я взял её унизанную кольцами руку. Чудно сверкающий перстень с рубином должен был стоить, по меньшей мере, несколько сотен крон. Равно как и его изумрудный братик.
– Это приятная дрожь? – Спросил я.
Она вдохнула немного воздуха и наклонился ко мне.
– Тревожная, - ответила она, кусая полные губы.
Я деликатно провёл пальцами от подушечки её указательного пальца до запястья.
– Я могу что-то сделать, чтобы это исправить?
– Мммм... да... - Вздохнула она и очутилась рядом со мной. Её волосы щекотали мой нос. - Ты такой сладкий, Мордимер, – прошептала она. - Такой очаровательный...
Я почувствовал в её голосе жар, который означал, что я нескоро покину эту комнату. В конечном итоге, я не имел ничего против этого, поскольку признавал, что определения "сладкий" и "очаровательный" удивительно хорошо подходят к моему мягкому характеру и утончённым манерам.
* * *
– Неплохо, - сказал канцелярист Его Преосвященства, когда меня увидел.
Он искривил в усмешке сухие губы, и я ответил улыбкой и вздохнул с облегчением. Слова "неплохо" означали, что епископ был в неплохом настроении, может слегка пьян, но в любом случае не мучили его ни подагра, ни язва, ни кожный зуд. Настоящее счастье, ибо разговор с Герсардом, когда он страдает, заканчивался обычно малоприятно для собеседников. Юмор Его Преосвященства я научился уже сносить со стоическим спокойствием и воспринимал его как природные катаклизмы, но в этот раз я был заинтересован в благоприятном окончании аудиенции, от которой могло зависеть будущее Илоны.
Я постучал в двери, не слишком громко, чтобы это не было сочтено за дерзость, но и не слишком тихо, чтобы не показаться слишком робким. Епископ любил нравственное мужество. Ну, понятно, до определённых границ, до определённых чётко очерченных границ...
– Войди. - Услышал я бодрый голос Герсарда и нажал на ручку.
Его Преосвященство сидел в первой комнате своего кабинета около огромного стола, окружённого шестнадцатью черными резными стульями. Перед Герсардом возвышалась кипа документов, а рядом стояла бледно-зелёного цвета бутыль, наполовину наполненная вином, и хрустальный бокал, искусно инкрустированный золотом.
– Мордимер, сын мой, - заговорил дружелюбно епископ и заметил Илону. – Ах, а это, наверное, та молодая дама, о которой ты упоминал, - прибавил он, вставая с места. - Подойди, дитя моё…
Илона подошла к Его Преосвященству и опустилась на колени, низко склонив голову. Её волосы были высоко зачёсаны, на голову одет чепец, а тёмное и скромное платье застёгнуто до самого горла. Она выглядела сейчас почти как монахиня, испрашивающая благословения у своего пастора.
– Не нужно, не нужно, - вымолвил благодушно епископ, но всё же подставил перстень для поцелуя. - Посидите минуту со старым одиноким человеком. - Его голос печально дрогнул, и я догадался, что стоящая на столе бутылка была не первой из тех, с содержимым которых сегодня ознакомился Герсард.
– Ты видишь, Мордимер, чего от меня хотят. - Широким жестом он обвёл рабочий стол. - Петиции, приговоры, отчёты, доклады, балансы, жалобы, доносы… А ты читай все, человече, хоть и глаза слепнут в потёмках… С месяца на месяц всё хуже вижу, - пожаловался он Илоне болезненным голосом.
– Кто-то должен это запретить Вашему Преосвященству, - сказал я решительно.
– Слушаю. - Сказал епископ мгновенно отрезвевшим голосом и повернул голову в мою сторону.
– Ваше Преосвященство слишком большое сокровище для нашего города, чтобы мы могли спокойно смотреть, как вы себя изводите, не считаясь с собственным здоровьем.
Герсард в течение минуты молча пристально смотрел на меня. Глаза его на мгновение стали словно тёмные камни, но затем снова затуманились. Герсард пожал плечами и грустно улыбнулся.